* * * Посвящается Хоуп Деллон, моему редактору и другу. Вот это да! Глава первая Машина еле ползла вперед и наконец остановилась на занесенной снегом проселочной дороге. «Вот оно», – подумал Арман Гамаш и, тронувшись с места, проехал между двух высоких сосен и вырулил на полянку. Там он притормозил и, сидя в теплом салоне, принялся разглядывать пейзаж. Стоял холодный день. Снежные пушинки падали на стекло и таяли. Теперь они летели чаще, немного мешая ему видеть то, на что он смотрел. Гамаш перевел взгляд на письмо, которое получил днем ранее: оно лежало на пассажирском сиденье. Надев очки, Арман потер лицо и снова перечитал письмо. Оно представляло собой нечто вроде приглашения в это заброшенное место. Гамаш выключил двигатель, но остался сидеть в машине. Особой тревоги он не испытывал. Недоумение перевешивало беспокойство. И все же происходящего хватало, чтобы включить тоненький тревожный сигнал. Нет, пока еще не сирену. Но старший суперинтендант уже был начеку. Арман Гамаш не родился трусом, но по характеру вовсе не был чужд осторожности. А иначе ему было бы не выжить в высших эшелонах Surete du Quebec[1]. Хотя уверенности в том, что он выжил, Гамаш отнюдь не испытывал. Он полагался на свой рациональный ум и инстинкты. А что они говорили ему теперь? Они совершенно точно сигнализировали: «Ты попал в странную ситуацию». Но потом он с усмешкой подумал, что те же слова могли ему сказать его внуки. Арман достал сотовый, набрал номер, приложил телефон к уху: один гудок, второй, потом ответ. – Salut, ma belle[2]. Я приехал, – сказал он. Между Арманом и его женой Рейн-Мари существовала договоренность: зимой, в снежный день, добравшись до места назначения, они непременно звонили друг другу. – Как доехал? В Трех Соснах снег вроде бы усиливается. – Здесь тоже. Добрался легко. – И где ты? Что за место такое, Арман? – Описать его довольно затруднительно. И все же он попытался. То, что видел Гамаш, когда-то служило жилищем. Потом стало домом. А теперь являло собой просто сооружение. Но и в таком качестве оно вряд ли сохранилось бы надолго. – Это старый фермерский дом, – сказал он. – Но вид у него нежилой. – Ты уверен, что приехал туда? Помнишь, ты как-то забирал меня из дома брата, но приехал не к тому брату? И утверждал, что я у него. – Так то случилось сто лет назад, – усмехнулся он. – К тому же дома в Сент-Анжелик все одинаковы. Да и если уж по-честному, то и все твои сто пятьдесят семь братьев на одно лицо. К тому же он меня не любил, а я практически не сомневался: он хотел, чтобы я уехал и оставил тебя в покое. – И ты можешь его винить? Ты приехал не в тот дом. Хорош детектив. Арман рассмеялся. Их любовная история началась давным-давно. С тех пор члены ее семьи потеплели к нему: они увидели, как она любит его и (а для них это было важнее) как сильно он любит Рейн-Мари. – Нет, я приехал туда, куда надо. Тут еще одна машина стоит. Другой автомобиль был слегка присыпан снежком и простоял на своем месте, по прикидке Гамаша, около получаса. Не больше. Потом он перевел глаза на дом. – В доме некоторое время уже никто не живет. Чтобы прийти в такое состояние, нужно немалое время, отсутствие заботливого хозяина в течение многих лет. Теперь дом представлял собой не более чем скопище материалов разного рода. Ставни покосились, деревянные перила прогнили и покривились, встали под углом к наклонившейся лестнице. Одно из окон на втором этаже заколотили досками, и ему показалось, будто дом подмигивает ему, словно знает что-то такое, чего не знает Гамаш. Он наклонил голову. Кажется, дом слегка скособочился? Или это его воображение преобразило дом в один из детских стишков его внука Оноре? Жил на свете человек, Скрюченные ножки, И гулял он целый век По скрюченной дорожке. А за скрюченной рекой В скрюченном домишке Жили летом и зимой Скрюченные мышки[3]. Перед ним был скрюченный дом. И Арман Гамаш подумал: уж не найдет ли он внутри скрюченного человека? Попрощавшись с Рейн-Мари, он снова обвел взглядом другую машину во дворе, ее регистрационный номер с девизом Квебека на нем: je me souviens. Я помню. Когда он закрывал глаза (как сделал это и сейчас), на него наплывали незваные воспоминания. Живые и яркие, как и в то время, когда происходили события. И не только события того дня прошлым летом, когда косые лучи веселого солнечного света упали на его окровавленные ладони. Он видел все дни. И все ночи. И всю кровь. Свою и других людей. Людей, чьи жизни он спас. И тех, чьи забрал. Но чтобы не сойти с ума, сохранить человечность, самообладание, ему требовались и радостные воспоминания. Встреча с Рейн-Мари. Рождение сына и дочери. А теперь и внуков. Их переезд в Три Сосны, деревню, ставшую для них местом отдохновения. Отец его доброго друга, пораженный старческой деменцией, умер недавно. Последний год жизни он не узнавал семью и друзей. Оставаясь добрым со всеми, при виде некоторых он сиял. Это были те, кого он любил. Больной знал их инстинктивно и держал в безопасном месте – не в своей ущербной голове, а в сердце. Оно помнит гораздо надежнее, чем голова. Вопрос только в том, что же люди хранят в своем сердце. Старший суперинтендант Гамаш знал немало людей, чьи сердца переполняла ненависть. Он посмотрел на перекосившийся дом перед ним и подумал: какие воспоминания поглощают его? Инстинктивно запомнив регистрационный номер машины, он оглядел двор. Отметил большие сугробы, под которыми, как он догадался, ржавели машины. Разобранный грузовичок. Старый трактор, превратившийся в металлолом. И что-то похожее на танк, но, вероятно, являющееся емкостью для масла, а не боевой машиной. Он надеялся. Гамаш надел вязаную шапочку и уже собирался натянуть перчатки, но задумался и снова взял письмо. Короткое. Несколько немногословных предложений. Ничуть не угрожающие, они звучали чуть ли не комично, и над ними можно было посмеяться, если бы их не написал мертвец. Эти строки, нанесенные на бумагу нотариусом, просили, чуть ли не требовали, чтобы Гамаш приехал на эту отдаленную ферму в десять часов утра. Ровно. Пожалуйста. Не опаздывайте. Merci. Он отыскал этого нотариуса в Chambre des Notaires du Quebec[4].