– Спросите Гамаша. – Что? – Спросите его. Он знает гораздо больше, чем говорит вам. Курнуайе бросил папку с заявлением на пол и вышел. Жан Ги посмотрел на папку. Потом поднял ее. Глава двадцать первая – Ваш Бенедикт… Пулио, как выясняется, не живет в квартире 3G, – сказала Изабель Лакост. Она взяла бургер в обе руки и вгрызлась в него. – Но в доме этом он все же живет? – спросил Гамаш. – Со своей подружкой? Ему пришлось дождаться, когда Изабель прожует огромный кусок. Бовуар только что присоединился к ним на рю Сент-Катрин и теперь помахал официантке: – И мне, пожалуйста, гамбургер и горячий шоколад. Взрослому человеку убедительно заказывать шоколад было затруднительно, но он постарался. Арман улыбнулся. Но сразу посерьезнел, когда перехватил взгляд Бовуара. Старшего суперинтенданта легкий морозец подрал по коже, словно открылась запертая дверь, совсем чуть-чуть. – Oui, – сказала Лакост, проглотив наконец кусок гамбургера. Она давно уже не чувствовала такого голода. – Ну вроде того. Они прежде жили в… 3G, но месяц назад она выехала, а он снял квартиру поменьше. В том же здании. Вы знали, что он… смотритель здания? Она собралась снова вгрызться в гамбургер, но Гамаш прикоснулся к ее руке: – Я этого не знал. Значит, у него нет подруги? – Теперь нет. Впрочем, соседи толком не знают. Я разговаривала с шестью из них. И они все повторяли практически одно и то же. Эти двое жили вместе года два. Расстались, кажется… мирно. Изабель откусила еще. Хотя забегаловка выглядела как настоящая дыра, бургер был свежий, идеально прожаренный и вкусный. Она не стала говорить о том, что с трудом поднялась по трем лестничным пролетам, на каждой второй ступеньке останавливалась, чтобы перевести дыхание. И проделала все это только для того, чтобы обнаружить: в 3G живет кто-то другой, а нужная ей квартира находится на первом этаже при входе. «Фак. Фак. Фак», – бормотала она с каждым осторожным шагом вниз. – И что они думают о Бенедикте? – спросил Бовуар. – Говорили, что он вежливый. Милый. Заслуживает доверия. В здании много пожилых людей, и они словно усыновили Бенедикта. – Он оказывает воздействие на людей, – сказал Гамаш. – И что, он мастер на все руки? – Да, – сказала Лакост. – Остальные съемщики говорят, что он, кажется, знает, что делает. Но он вот уже два дня как отсутствует. Это описание Бенедикта не могло считаться окончательным. Умелец мог починить протекший кран. Но он не обязательно знал, как обрушить здание. По собственному желанию. Впрочем, плотник мог. Строитель. А строительство было второй профессией Бенедикта. – Но если Энтони Баумгартнера убил Бенедикт, то он сильно напортачил, – сказал Бовуар. – Не мог его план включать ловушку и для себя самого. – Вероятно, не мог, – ответил Гамаш. – Что ты имеешь в виду под «вероятно»? – отрезал Бовуар. – Это же очевидно. Лакост и Гамаш удивленно уставились на него. – Тебя что-то беспокоит, Жан Ги? Бовуар глубоко вздохнул: – Прошу прощения. Просто я голоден и устал. Наставник Бовуара в «Анонимных алкоголиках» предупреждал его о ГОЗУ: голодный, одинокий, злой, усталый. Он был готов признать насчет голода и усталости. И то, что разговор его утомил. Но вот одиночество удивляло и расстраивало Бовуара. Последнее замечание Курнуайе погрузило его в кромешное одиночество. «Спросите Гамаша». – Не слишком велика была для тебя нагрузка, Изабель? – спросил Гамаш. – Поездка в этот дом? – Вы шутите, шеф? Лучшая… терапия, какая у меня была за последние несколько месяцев. Она не сказала им, что поскользнулась и упала в сугроб, а потом с трудом встала на ноги. Потом ей потребовалось еще десять минут, чтобы остановить такси. Но приключение было самое интересное за много месяцев. После ранения. Изабель опасалась, что навсегда останется на обочине. Что коллеги, самые доброжелательные ее коллеги, будут относиться к ней как к объекту благотворительности. К человеку, которому нужно помогать, которого нужно холить, жалеть. А в конечном счете игнорировать. Но со стороны Гамаша она не видела ничего подобного. Напротив, он доверил ей задание, и она доказала и себе, и ему, что способна его выполнить. – Я договорился о встрече с братом, сестрой и бывшей женой Баумгартнера в его доме. – Бовуар посмотрел на часы. – В три. Я бы хотел, чтобы ты там присутствовал, шеф, если возможно. – Oui. Absolument[36], – сказал Гамаш. – Они, конечно, знают о его смерти. Но знают ли они, что его убили? – Пока нет. Хотя не исключалось, что один из них прекрасно все знает. Когда Гамаш уехал в архив поискать кое-какие документы, Лакост осталась одна с Бовуаром. – Ну, давай выкладывай, – сказала она. – Что случилось? – Ничего. – Да бога ради, не заставляй меня вытаскивать это из тебя клещами. Ты злишься на шефа по какой-то причине. В этом дело? Он рассказал ей о разговоре с чиновником из министерства. Жан Ги рассказывал ей о том, что произошло, и все это звучало как-то нелепо. И казалось бы глупым, если бы он не видел выражения лица Франси Курнуайе. «Какова ваша конечная цель?» – спросил Бовуар, ощущая в воздухе тяжелый запах дезинфектантов. «Спросите Гамаша». Этими двумя словами чиновник бросил гранату в мир Бовуара. Хотя то, что случилось, походило скорее не на взрыв, а на обрушение. А он оставался стоять в мужском туалете. Пытаясь понять, что же он услышал. Курнуайе так или иначе сказал ему, что лицо, которое стоит в центре события, – не какой-то мстительный политик. Не какая-то теневая фигура, действующая от имени правительства. Это сам Гамаш. Он не является целью, он – снайпер. Он не жертва, но субъект преступления. И прекрасно знает, что происходит. Для чего. И к чему все это приведет. И он держит Бовуара в неведении. И все это: расследование, разнюхивание, угрозы – имело целью навести тень на плетень, запутать все, чтобы не расплести. Увести в ложном направлении. А в это время должно происходить кое-что другое. Вот что сказал ему Франси Курнуайе. Двумя этими словами сказал: «Спросите у Гамаша». Жан Ги чувствовал надвигающуюся головную боль. Начинающуюся пульсацию в основании черепа. Словно сердцебиение при рождении темных мыслей. – Но это не означает, что шефу что-то известно, – сказала Лакост. – Это Курнуайе, вероятно, морочил тебе голову. Вероятно, ты не первый, кому он вправлял мозги в общественном сортире. И Бовуар против воли фыркнул. Потом тяжко вздохнул.