— Похоже на то, — ответил Томми. — Помните тот рукав реки, которого раньше не было? Так вот, катера Эдема могут не просто утилизировать то, что кладут в отсек переработки. Они могут утилизировать всё вокруг. Именно так та тварь сожрала «Юнону». Когда мы пошли на таран, они попытались утилизировать нас, но Катрина утилизировала себя раньше. — Это не имеет никакого смысла, — пробормотал Валентайн. — Даже если забыть… твою мать! Почему ты говоришь так, будто у твоего катера есть своя воля? — Потому что она есть, — сказал Томми. — И Катрина хочет переработать весь мир. Повисло неловкое молчание. Через несколько секунд Паркер разразилась безумным, истерическим смехом. Она смеялась так, что начала задыхаться, а когда у неё совсем не осталось воздуха, она просто закрыла лицо руками и продолжила содрогаться в безмолвных раскатах хохота. — Привыкайте, — произнёс Марцетти и уставился на Ли. — Это мир, который построил Освободитель. Вы действительно хотите, чтобы он вернулся к нам? — Если Катрина переработала себя, — начала Эмма, подняв в воздух палец, — значит, она тоже где-то здесь, так? — Именно. Нам нужно только до неё дойти. А потом сделать так, чтобы она распечатала нас в изначальном виде обратно. — Это всё какое-то безумие, — бормотал Саргий. Его бил озноб. — Это же… что за бред? Такого не может быть. Получается, на утилизаторе можно и людей распечатать, так что ли? — Я уверен, что уже не раз пытались, — сказал Томми. — Только каков был результат? Пытаться создать человека из ничего, наделив его разумом и душой — сомневаюсь, что у них получалось. Хотя учитывая, что здесь творится, я не удивлюсь, если было подобие успеха. Это не важно. Идёмте. Будем выбираться отсюда. Я уже устал смотреть на эти трупы. — Трупы? — переспросил Валентайн. Марцетти махнул рукой по сторонам. — Ну да, вы что, не видите? Эти горы мертвецов! Трудно не заметить. — Томми, — мягко произнесла Эмма, дотронувшись до нижней губы пальцем. — Но ведь вокруг нас только здания. * * * Большую часть пути они провели в молчании. Томми не хотел больше разговаривать: слишком неловко себя чувствовал. Он присматривался к телам, но они никуда не исчезали. Хуже того, казалось, они наблюдают за ним. От этого он чувствовал себя ещё больше не в своей тарелке. Успокаивало только, что он прекрасно знал, как им найти Катрину. Отсюда она виднелась ещё одним сияющим пятном. До этого все его походы оказывались более проблематичными. Сейчас с ним шла группа людей, которые могли поддержать его, а капитан постоянно находил еду, чтобы никто не голодал. Всё упиралось в волю. Нужно было просто идти вперёд, пока они не дойдут до катера. И всё же, спиной он чувствовал недоверчивые взгляды. Даже если другие доверяли ему, то всё равно побаивались. До этого самым странным человеком в их отряде был шаман. Томми за пару часов побил его антирекорд по странностям. Осознавать это было неприятно, но Марцетти понимал — они бы не справились без шамана. Так же они не справятся и без него. Поднимаясь по холмам и лавируя между горок, он всё-таки начал замечать, что тела выстланы не в беспорядке, а в определённой системе. Действительно, если присмотреться, он бы мог увидеть даже улицы между тем, что Эмма назвала зданиями. Только это всё ухудшало. Даже если так, почему он видит трупы, а остальные нет? Что в нём такого? Всю свою жизнь он был хуже всех. Над ним смеялись, его дразнили, говорили, что он ненормальный и отсталый. Каждую секунду спокойствия ему приходилось вырывать с огромной силой. Постоянно доказывать, что он не только не хуже остальных, но даже и лучше. Став лейтенантом в армии, он очень многим утёр нос. Подлетел к солнцу и обжёгся, рухнув даже ниже, чем был до этого. Будто оправдав все те оскорбления, которыми его осыпали большую часть жизни. И вот вдруг оказывалось, что он, как в поговорке, одноглазый, ставший королём в стране слепых. Ему хотелось хохотать от иронии, но он не мог: уж слишком сильно устал. Он продолжал брести вперёд, не оглядываясь, когда его нагнал капитан, похлопал по плечу и сказал: — Все мы вымотались. Давай сделаем привал. Чувствую, нам ещё понадобятся силы. Марцетти даже не стал спорить. Присев рядом со всеми и вскрыв упаковку сухпайка, он почувствовал неловкие взгляды. Подняв голову, он встретился взглядом с Эммой. — Что тебе надо? — спросил он. Коннели тихо сказала: — Ты говорил про тела. Как они выглядят? — Как обычные трупы, — Томми слишком сильно дёрнул краешек пакета с галетами, и они просыпались на землю, прямо в пропитанную кровью почву. Чувствуя подступающую тошноту, Томми поднял и вытер галеты о штаны и попытался поесть. Кусок встал в горле. А Эмма всё не сводила взгляда. — Да что тебе нужно-то, сука⁈ Эмма вздрогнула, но ничего не сказала. А он слишком устал, чтобы размениваться на вежливость. Хотя и прекрасно понимал медичку. За несколько часов все её представления о жизни перевернулись, а тут ещё нужно довериться ненормальному, который должен вывести их обратно. Понимал — и всё же, её настороженность его раздражала. Будто бы она не смотрела на него, а препарировала взглядом. Пыталась заглянуть в самое нутро, достать до сердца и понять, говорит ли он правду, или же от его слов можно отмахнуться, списав всё на бред сумасшедшего. Они находились в центре вселенной, в месте, где абсолютно ничего не подчинялось законам, и он был их единственным шансом выжить, а она всё думала о логике и фактах. Тут к нему подсел Валентайн и Томми инстинктивно сжался, ожидая, что капитан начнёт читать ему нотации или угрожать, и тут же поругал себя за такую реакцию. Он не ребёнок, чтобы бояться, да и экзоскелета на капитане не было. Странно, конечно, что он мог ходить без него, но это были Нижние Уровни. Здесь было возможно всё. Вместо того чтобы отчитать Томми за грубость, Валентайн произнёс: — Я, кажется, понял. Самая главная вещь, которая отличает тебя от остальных — это дефектность. Я вспоминаю следопытов Синдиката, у большинства из них тоже были проблемы. Они постоянно выглядели нездоровыми в Старом Городе, зато на Нижних Уровнях цвели и становились полными жизни. И ты знаешь, что я думаю? Я думаю, что Синдикат стигматизировал дефов не просто так. Эмма, скажи, следующие поколения несут признаки деградации? — В трёх процентах случаев, — отозвалась Коннели. — Риск настолько мал, что его почти не существует. — И всё же никто не хочет с вами размножаться, — сказал Валентайн. — Даже если ты никого не заражаешь и вряд ли передашь свои недостатки детям: вас ненавидят и боятся. Ведь только вы видите здесь правду. Томми почувствовал жжение в груди и схватился за сердце. Наклонившись вперёд, он стиснул зубы, пытаясь не заплакать. Но тело его предало. Он зарыдал, а когда полились первые слёзы, сдерживаться стало невозможно. Запрокинув голову, он издал самый низменный вой, на который только был способен. Будто бы только так он мог избавиться от пустоты, которую поселили в нём с самого детства. Пустоты, что только ширилась с годами и уже начинала отрывать от него куски. Вся его жизнь была ложью. Все его страдания оказались бессмысленными и бесполезными. Его душила несправедливость, которой его подвергли. Ему хотелось лично наброситься на каждого, кто хоть раз оскорбил его и унизил. Он хотел, чтобы мир горел. Когда же последние остатки воздуха покинули его глотку, он уронил голову на грудь и глубоко вздохнул, пытаясь понять, исчезла ли пустота. Появилось ли что-то другое? Нет, она не исчезла. Но трансформировалась, превратившись из болезненного жжения в успокаивающее тепло гармонии. Всё это время, пока он пытался доказать, что он лучше остальных, в его голове сидел страх, ощущение, что он пытается обыграть судьбу. Знание, что он обманывает всех и себя. Ощущение самозванца, отчаянно пытавшегося играть проклятую роль до самого конца. И только сейчас он ощутил освобождение от всего этого мерзкого, склизкого ужаса. Да, он не был в порядке, может чуточку больше, чем все остальные. И всё же, ненавидели его не за то, кем он был, а за то, что символизировал. Свободу. Сколько бы они ни пытались его утопить, он всегда выплывал обратно. Сколько бы ни покрывали грязью, ни пытались убрать с глаз долой, он всегда возвращался, чтобы напомнить — он, тупой деф, который должен был сгнить ещё в инкубаторе, достиг большего, чем смогли бы все они вместе взятые. Даже сейчас, когда его бросили на самое дно, он оказался в центре мира, решал их судьбы, когда они об этом даже не знали. Осознав всё это, Томми улыбнулся, чувствуя, как слёзы продолжают катиться по его щекам. Он простил их всех. Простил, ибо они не ведали, что творили. Он почувствовал руку на плече и повернулся. Валентайн, улыбаясь уголками рта, произнёс: — Кем бы тебя ни считали, кем бы ты ни был, я знаю одно: ты нас отсюда выведешь. — Да, — ответил Марцетти, вытерев нос рукавом. — Это уж точно. Вперёд он двинулся с удвоенной силой. Он знал свою цель, и он знал, как к ней пройти. Чего же было медлить? До катера они дошли всего за час. Он стоял на мели возле берега, собранного из костей. Томми уже не обращал на всё это внимания. Это было не важно. Он не мог изменить прошлого, потому его стоило отпустить. Будущее, которого он боялся, могло и не наступить. Оставался только один момент: здесь и сейчас. Другого времени просто не было. И Томми намеревался сделать всё в своих силах, чтобы прошлое больше не преследовало его своими призраками. Чтобы, когда придёт момент, он мог с чистой совестью сказать: «Я не пошёл на компромисс и выложился на все сто процентов». Прошлёпав по мелководью, он быстро запрыгнул на борт Катрины, осмотрел все системы и махнул рукой отряду, подзывая их. Неловко прыгая в воде, остальные приблизились к катеру. Даже сейчас в их глазах читалась опаска, но на этот раз она только забавляла Марцетти. — У неё есть собственная воля, — произнёс он, — но без моего разрешения она вас не сожрёт. Не бойтесь. — Поездка на живом железном чудище по туннелю ужаса, всегда мечтала, — пробурчала Коннели, забираясь на палубу. Томми подождал, пока все погрузились. Последней поднялась Паркер, продолжая дрожать. Она начала мёрзнуть сразу, как только они покинули первый лагерь, так и не перестала. Встав рядом с Марцетти, она произнесла: — Ты сказал, что мы можем распечатать себя обратно, благодаря Катрине, да? А что насчёт моих людей? Ведь их тоже съело утилизатором. Их ведь можно восстановить. Томми взял её мозолистую ладонь в свою и как можно искреннее произнёс: — Катрина не утилизировала нас в привычном смысле. Она просто использовала утилизатор как маяк, а нас перенесла сюда. И потом, я не уверен, что наши катера одинаковы по своей структуре. Катрина подчиняется мне. Тот же монстр — я не знаю, подчиняется ли он чему-то. Если мой дурак-помощник прав, все мы должны быть на одной стороне. — Или Эдем боится, что мы провалим план Освободителя, — сказала Эмма. — Если полковник работает на них напрямую, а мы идём от короля, есть вероятность, что так оно и есть. — Я только знаю, что оно попыталось нас убить, — сказал Томми. — И я не позволю им остаться безнаказанным. — Раз мы теперь здесь, — начал Саргий, — и нас утилизирует обратно, где мы появимся? — Я даже не знаю, — признался Томми. — Но я уверен, что у Катрины был план. Иначе бы она не пошла на такую авантюру, рискуя жизнями всех нас. — Надеюсь, ты прав, — иммигрант щёлкнул костяшками. — Не терпится увидеть рожи уродов, управлявших тем монстром. — Что же, все готовы? — спросил Марцетти. Каждый кивнул. — Тогда хватайтесь за что-нибудь покрепче. Мы идём обратно! * * * Его снова посетило ощущение, будто бы его вывернуло несколько раз. Всё вокруг вспыхнуло синим пламенем, а затем исчезло. Томми попытался проморгаться: блики исчезли только через несколько секунд. Он обнаружил, что стоит в тёмном железном коридоре. Постучав по стене, он с лёгкостью определил, что это внутренности катера. Вот только та тварь не выглядела настолько огромной. Коридор же, казалось, уходил в бесконечность. То тут, то там было видно, как слезает краска и из-под низа выглядывает ржавчина, словно зверь, поджидающий лучшего момента для нападения. — Валентайн! — крикнул Томми. — Коннели! Эй, Саргий! Синегубый, твою мать! Где вы⁈ Паркер, ты меня слышишь? Никто не отозвался. По коридору даже не прокатилось эхо: будто бы все звуки, что издал Томми, были только у него в голове. Томми посмотрел за спину, но там была только дверь. Подёргав ручку и ничего не добившись, Марцетти пожал плечами и двинулся вперёд — будто ему ещё оставалось, куда двигаться. Где-то далеко впереди он услышал уханье, какое бывает только от деталей огромных машин, находящихся в работе. Он представил себе размеры двигателя, который должен был издавать такой звук. Не прошло и десяти минут, как он оказался на поляне. С безоблачного неба над головой ярко светило солнце. Почувствовав лучи тепла на коже, Томми дёрнулся — настолько непривычными они для него стали. Он повертел головой и увидел деревья, аккуратно высаженные в ряды. На многих из них росли яблоки. Издалека слышалось журчание воды. Томми не придумал ничего умнее, чем двинуться на звук. Он пошёл по диагонали, стараясь не задеть деревьев. Вскоре ему начали попадаться грядки и небольшие ямки, в которых были закопаны горшки с едва тянущимися к небу веточками. Марцетти никогда не видел настолько богатых и разнообразных садов, да что говорить, даже обычный сад казался ему чем-то из ряда вон выходящим. Он обнаружил, что под его ногами, будто сама собой, оказалась дорожка. Томми позволил ей вести его. Он проходил мимо реки, от которой шёл едва заметный пар, когда услышал женский смех вдалеке. Резко дёрнувшись, он побежал к его источнику. Дорогу ему преградили густые заросли, но Марцетти просто прорвался сквозь них. На небольшой полянке с густой травой по щиколотку сидела Эмма. Напротив неё ходил мужчина в рубашке с закатанными рукавами, и что-то объяснял, с энтузиазмом размахивая руками, из-за чего медичка смеялась только сильнее. — Эй, что здесь происходит? — спросил Томми, дотронувшись до плеча Эммы. Та обернулась и окатила его взглядом, полным непонимания и недовольства. — Томми? Что ты здесь делаешь? — Ты что, забыла? Мы же собирались вернуться на реку!