Меня мучила жажда. Я сжала пальцы на голом животе. Кожа казалась сморщенной. Я сосредоточилась, желая разомкнуть губы. Если я открою рот, то смогу попросить… воды. Нет. Я хочу не воды. Я хочу чего-то другого. Я хочу пить. Я хочу… есть. Меня мучил голод. Я заставила себя раскрыть губы и неглубоко вдохнула ртом. Запахи. Свежая хвоя. Что-то дикое. Кожу начало покалывать, она напряглась, став еще более чувствительной. Уши вибрировали от звуков. Шелест ветра. Ленивый шум вентилятора. Звуки были приятными, но я чувствовала себя опустошенной. Я была так голодна. Так голодна, что все тело ныло. Болело во рту, а внутри, казалось, все пересохло, скукожилось и стало хрупким. Мышцы свело судорогой, когда я попробовала открыть глаза. Веки были словно зашиты, но я хотела есть, а для этого мне требовалось открыть глаза. Казалось, прошла целая жизнь, прежде чем мне удалось разлепить ресницы. Все выглядело как в тумане – расплывчатые скопления теней и пятна света. Я несколько раз моргнула, почти боясь, что мои глаза больше не откроются, но они открылись. Зрение прояснилось. Приглушенный свет газовой лампы омывал серые стены и старое потрепанное кресло… В кресле кто-то сидел. Мужчина в расслабленной позе, с бежево-коричневой кожей и короткими темными волосами. Он протер глаза, и в моей груди возникло странное ощущение. Я попыталась его уловить, но оно ускользало. Я была слишком голодна, чтобы на чем-то сосредоточиться. Мне нужно… Мужчина вздохнул, и мои мышцы напряглись. Мои ноги согнулись в коленях, а ноющая боль в животе и в груди все нарастала. Голод охватил меня, горло сдавило, а сердце начало тяжело колотиться о ребра. Я не осознала, что двигаюсь или сажусь, пока волосы не упали мне на плечи, отчего кожу защипало. Мужчина опустил руку. Его черты исказило потрясение, которое обрушилось на мою горячую кожу как ледяной дождь. Я поджала ноги и напряглась. Он подался вперед и вцепился в подлокотники так, что вздулись жилы, и его вены… – Я по-прежнему чую твой нотам. Его слова не имели значения. Мою грудь пронзил голод. Я опустила подбородок и оскалила зубы. Я сосредоточилась на его горле, где, клянусь, видела, как бьется пульс. – Дерьмо, – прошептал он, вставая. Я вскочила с постели и бросилась на него. Он отшатнулся назад и схватил меня за руки. Коленом он ударился о кресло и, потеряв равновесие, свалился в него. Я упала вместе с ним и, взбираясь в кресло, потянулась вперед. – Боги! Ты быстрая. И по-настоящему сильная, – проворчал он, стараясь меня отодвинуть дрожащими руками. Я подняла голову, и пряди медно-рыжих волос упали мне на лицо. Он ахнул и вытаращил голубые глаза. – Ни хрена себе! Я бросилась на него. Кресло затрещало под нашим общим весом. Один подлокотник отломился, а я потянулась к его горлу, широко раскрыв рот. Мой желудок болезненно сжимался… Меня обхватила за талию чья-то рука, а другая обвила грудь и притянула мою спину. От контакта с теплой кожей пробежал статический разряд, удивив меня. Это ощущение… аромат специй и хвои. Из моего горла вырвался скорбный вой, и я потянулась вперед, пытаясь схватить мужчину. Он соскочил с кресла. Его черная туника была измятой и перепачканной… в чем-то. В крови? В моей крови. Я уставилась на него, почуяв, что он не смертный. Он что-то другое. Что-то, принадлежащее мне. – Ты его не хочешь, – раздался голос над моим ухом. – Он невкусный. Ты хочешь меня. – В любой другой ситуации я бы обиделся, – сказал мужчина с льдисто-голубыми глазами. Голод хлестал мои внутренности. Отчаяние вспучивалось волдырями на коже. Я хотела есть, и это было больно. Болело все: кожа, кости, мышцы, волосы. У меня вырвался низкий, гудящий звук, превратившийся в грубые, гортанные слова. – Больно. – Знаю. Ты голодная. Но нельзя есть Киерана. Меня бы это огорчило. Меня не волновало, если это его огорчит. Я откинула голову назад, врезавшись в его челюсть. Он закряхтел, но не выпустил меня, а сжал еще крепче. – Осторожно, – произнес тот, кого назвали Киераном. – Она стала сильнее. – Я ее держу, – вымолвил он, крепко прижимая меня к груди. – Наверное, тебе стоит отойти от нее подальше. Другой не двинулся с места, а тот, который держал меня, убрал одну руку и поднял запястье над моим плечом. Воздух наполнился ароматом. Мое сердце забилось быстрее, а я замерла, глубоко дыша. Запах был превосходным – насыщенным и утонченным. Грызущая боль усилилась. – Ее глаза, – сказал другой, а тот, кто меня держал, опустил руку – опустил запястье. Кровоточащее запястье. – Они не черные. Они по-прежнему зеленые. Мужчина рядом со мной замер. – Что? Забыв о том, кто стоял передо мной, я схватила руку, сомкнула рот на двух свежих ранках и сделала глубокий глоток. Мужчина дернулся и ахнул. – Боги. Вкус его крови поразил все мои чувства – терпкий и сладкий. Кровь потекла в мое горло, теплая и густая. Она ударила в пустоту в моей груди, моем желудке, облегчив боль. Я застонала, содрогаясь, когда судороги начали отпускать мои мышцы. Красные тени в мозгу стали рассеиваться, и сквозь голод пробились обрывки мыслей. Кусочки… Рука обхватила мою челюсть и оторвала мой рот от запястья. – Нет! – запаниковала я. Мучительный голод вернулся. Мне нужно… больше. – Посмотри на меня. Я вырывалась, пыталась освободиться, но он был таким сильным. Мужчина повернул мою голову. – Прекрати. Его дыхание танцевало на моих губах, и что-то в его словах прозвучало иначе, мягче и глубже. Голос отозвался во мне эхом. – Прекрати вырываться и открой глаза, Пенеллаф. Его голос пронзил голод, как и прежде, когда я плыла в темноте. Мое дыхание замедлилось, а тело подчинилось приказу. Янтарные глаза, яркие, с искрящимися в них золотыми крапинками, уставились на меня. Я не могла отвести взгляд и пошевелиться, хотя меня затопила острая мучительная волна. – Поппи, – прошептал он, и его странные глаза заблестели от влаги. – Ты не вознеслась. Я знала, что в его словах должен быть смысл. Какая-то далекая часть меня знала то, что я должна была понять. Но я не могла думать ни о чем, кроме голода, не могла сосредоточиться ни на чем другом. – Я не понимаю, – сказал другой мужчина. – Даже при том, что в ней течет кровь богов, она все равно смертная. Тот, который держит меня, убрал руку с моего подбородка и коснулся моих губ. Меня охватило сильное желание цапнуть его за палец, но я не могла с ним бороться – он держал крепко. Он осторожно оттянул мою верхнюю губу. – У нее нет клыков, – сказал он, быстро переводя взгляд к моим глазам. Я чувствовала… как его терпкое смятение уступило место землистому, древесному облегчению. – Я знаю, что это. Это жажда крови. Она испытывает жажду крови, но она не вознеслась. Вот почему ты по-прежнему чуешь первозданный нотам. Он убрал палец и вздрогнул. – Кормись, – прошептал он, отпуская меня. Оковы, которых я не видела и не чувствовала, исчезли. Я могла двигаться. Он опять поднял запястье, и я припала к нему. Мой рот снова прильнул к ранке. Кровь текла не так свободно, как раньше, но я все равно пила, втягивая ее в себя. – Осторожно, – предупредил другой… вольвен. – Ты отдал слишком много крови, а получил совсем недостаточно. – Я в порядке. Тебе лучше уйти. – Еще чего, – прорычал вольвен. – Она может тебе навредить. Тот, который кормил меня, издал грубый смешок. – Разве тебе сейчас не следует больше беспокоиться о ее благополучии? – Я беспокоюсь о вас обоих. Мужчина вздохнул. – Это может… вызвать напряжение. Последовало молчание. – Уже вызвало. Что-то в том, что сказал вольвен, и в резкости, с какой говорил кормивший меня, должно было меня встревожить. И в самом деле чуть-чуть встревожило – не знаю почему. Но я опять потерялась в том, кто держал меня, в его вкусе и в его эссенции. Я почти не заметила, как он сдвинулся с места, сел и, усадив меня к себе на колени, прижал к груди, при этом не убирая руки от моего рта. Его кровь – все, что имело значение. Это было пробуждение. Дар заискрился в моих венах, заполнил пустоту и добрался до мрака в моей голове. Толстая пленка черноты треснула, и кусочки меня начали вставать на место. Его пальцы потерли мою щеку, поймали прядь волос и перекинули мне через плечо. Я напряглась, но он не отнимал руку, и я расслабилась. Он опять прикоснулся ко мне, успокаивающе поглаживая мои волосы. Мне это понравилось. Прикосновения… нечто особенное. Когда-то мне их запрещали, но он… с самого начала нарушил это правило. – Поппи, – прошептал он. Поппи. Это я.