— Такая трагедия, ведь он ее так любил, с первого взгляда, я же видела, — смахнула несуществующую слезу Катя. — Как он теперь без нее? — Досадно, — вздохнул отец. — Может, Максиму стоило рассказать о себе чуть больше? — Не, — возмущенно отмахнулись обе. — Не про нее речь. Уж точно — не про графиню, по невероятной глупости своей променявшей их брата на какого-то аристократишку. — А про что? — Запнулся папа и недоуменно посмотрел на дочерей. — Максим!!! — Хором выдали обе. Внизу гостиной сонливо приподнялась собака и засеменила в сторону выхода. Потому что все грандиозные (и тревожащие сон) события в этом доме начинались именно с этого имени. — Мы выиграли!!! Где ключи от «Феррари»?! * * * Черно-красный пластик брелока взлетел в воздух и медленно, словно нарочно дразня, описал дугу в вершине полета, целя в распахнутые ладони девчонок на втором уровне гостиной. Доставка счастья: от легкой тревоги, что оно может не состоятся; недоверия, что за обещанными «ключами» скрываются железки в пластиковом боксе; через панику, что электронный ключ рухнет и обязательно сломается, но в отчаянной надежде, что все будет хорошо. И вот — ключ в руках, а тело наверняка наполняет ликование и восторг, предвкушение басовитого рокота мотора и скорости. Доставленный утром на эвакуаторе «Феррари», с праздничной лентой поперек капота, открыткой и подписью «Почти столь же быстрая, как вишневая девятка», обрела новых хозяек. Мне такой подарок без надобности, так что передарить сестрам, у который точно такой же авто красуется на больших настенных постерах, в радость. Столь же искреннюю, что у них самих — знающих, насколько это ценно, ответственно и не должно врезаться в яблоню. Уверен, предложи им кто иной сейчас что-то другое на обмен, пусть даже дороже и роскошней, они откажутся. Потому как это — мой подарок, а это уже не измерить порядком нулей, и без разницы что считают другие. Но есть люди, эмоции которых вне их. Графине Елене Белевской, выросшей в сытости и благополучии родового поместья, очень хотелось, чтобы ее считали счастливой со стороны. Не важно, насколько вкусно мороженое в твоем стаканчике, но главное — яркость этикетки и восторг в глазах окружающих. Сложно объяснить человеку, что он счастлив с рождения, а тот блеск во взгляде тех, кто на нее смотрит — часто не восторг, а зависть и пожелание беды. Для этого надо быть рядом не только в высокогорных восхождениях и спусках по реке, во тьме шахт и под толщей воды затопленных пещер, но и на светских раутах и приемах, бесконечно скучных и далеких, чтобы тратить на них время. Но, как оказалось, именно там Елене сообщали, что «она была счастлива», голосами подруг. И все у нас ладилось, до поры. Со временем у Елены вырастут требования к тем, кто должен выступить индикатором счастья. В эксперты будут призваны высокопоставленные родственники и сиятельные знакомые, которые по тем или иным причинам сообщат ей грустный факт: «Вы несчастливы, милочка», «Вы, в своих странствиях, потеряли единственную ценность бытия — замужество за титулованным господином», «Ваши подруги, увы, счастливы не вашими свершениями, а частым отсутствием конкурентки», и, многозначительное: «А ведь вам почти двадцать один год». Радость сменится мигренью, и начнутся поиски «истинного счастья». Уже начались, месяцем ранее, и даже успели закончиться, как выяснилось из бумаг. Как полагают окружающие, а значит и сама Елена — успешно. В общем-то, все это — не главная ее проблема. Ума Лене вполне достаточно, чтобы при желании и дружеской помощи отделить свое мнение от чужого. Можно забрать ее от подруг и от родни, увезти достаточно далеко, где титулы ничего не стоят, а землям вокруг хозяин свирепый медведь. Проблема графини Елены Белевской в том, что она не нравится моему деду. Графиня Елена Белевская выходит замуж за Виктора Юсупова, младшего сына двоюродного дяди самого князя. Невероятная честь и явный мезальянс для Юсуповых, поговаривают. И, разумеется, настоящее счастье (или тщательно скрываемая ненависть) на лицах всех, кто наблюдает за Еленой в эти дни. А значит — и ее счастье. Можно ли переубедить ее в этом? Не в том случае, когда в супружестве — интерес всего графского рода Белевских, и уже не только ее воля, но долг перед семьей. Но даже если взыграют эмоции, то всегда будет, кому напомнить, что отказ от невероятной чести можно трактовать, как оскорбление. А в таких трактовках и манипуляциях ими, мой дед большой мастер. Можно ли все исправить? Достаточно принять ненавистную моей семье фамилию и стать тем, для кого Виктор Юсупов — человек из очереди на прием. Этот способ легкий, есть иные, куда сложнее, но столь же эффективные. Вопрос в другом — действительно ли стоит об этом переживать и стоит ли за это бороться, если о проблеме я узнаю из третьих рук. Сомнения, вызванные переданными документами, подкреплялись фрагментами из памяти. Вот принято решение отправить моих дельфинов к Шуваловым, на время. Следующим днем Елена прошла мимо грани пустующего бассейна, щебеча столичные сплетни. Момент, когда она чуть не села на кота, пожаловавшись на шерсть на новом платье. Хотя, в самом деле, пустяки. Но ведь можно сделать проверочное испытание? Дать ей высказаться, например, показным равнодушием царапнув по нервам. Высказалась, и вместе с поставленной в пику моим подозрениям машине, исчезла и девушка. Но, в итоге, определенность стоила того, а несостоявшиеся метания и резкие шаги, которые присущи сомнениям, вышли бы всяко дороже любого автомобиля. То, что мне было важным, не стало таковым для нее. А значит, стоит ли ломать все остальное, что делает меня собой? Может, лучше убрать из памяти то, что не станет ее частью? В мире стало на одного человека меньше, добавляя пустоты скамейкам и тропинкам, местам и путешествиям в моей памяти. Слишком много пустоты для того, чтобы оставаться в этом городе. И без того — ощущение последнего пассажира в автобусе, подходящего к конечной станции, без уверенности, что именно этот маршрут — твой. Пусть даже пять лет пути за спиной. Первым этот рейс покинул Пашка, примерив черного орла над своим гербом и навсегда исчезнув в столице. Говорят, обида его на меня настолько сильна, что его личные вещи забирали чужие люди. Сам он не пожелал навестить некогда родной город, ставший местом падения свободного рода Зубовых. Его отец перевозил наркотики, за что всю его семью должны были колесовать. На самого Пашку охотились бандиты, желая выбить с его отца деньги за потерянный груз. Его отец жив, Пашу спас я с друзьями. Но вышло так, что началом всех его бед и гибельной огласки стала случайность, вышедшая из под моей руки. На человека, который помешал славному роду возить гибельную химию по реке, разозлился друг. А у меня вместо него образовалась первая пустота в этом городе. Чуть позже исчез дед, предпочтя стать князем Юсуповым ради новой войны, денег и власти. В старости это отчего-то особенно важно — отправить за грань побольше молодых, будто выгадывая себе место в конце общей очереди. Война гремела всего пару-тройку месяцев, долетая до моего дома отголосками слухов и мельком отмеченных газетных заголовков у людей на улицах. У меня к тому времени был уже свой телеканал и свои газеты, которые возглавил Долгорукий Игорь, мой друг. Если остальные каналы смаковали чужое горе, изображая участие из теплых кабинетов и дорогих костюмов, то мы предпочли дать детям — детские мультфильмы после школы, а взрослым после работы — кино для расслабления, а не топливо для переживаний. В наших новостях были достижения и радость. Даже неизбежно касаясь войны — речь шла о спасенных и их светлом будущем, которое телеканал обещал устроить. Потому что эта война, как и все предыдущие, не зависела от обычных людей ни на сколько, и мы решили не множить печали. Расчет обернулся расширением аудитории и ростом прибыли — на которую можно было делать новые добрые дела. Через месяц уехала бабушка. Вера Андреевна Прибрежная, внезапно и по неведомому волшебству оказавшаяся княгиней Борецкой Лидией Андреевной, держалась этот месяц из упрямства и нежелания подчиниться воле деда. Тот требовал от нее покинуть наш дом сразу же, из вредности ли или ввиду приготовлений по возвращению княжеского титула последней из рода Борецких. Точно не могу сказать — этот момент слегка потерялся на фоне общей грусти и предчувствия расставания навсегда, пусть даже и были сказаны разные слова о скором возвращении и даны самые искренние в том заверения. Но каждое из них непременно завершалось «если смогу» и «постараюсь». Верный признак того, что обещанию не суждено сбыться. Если бы бабушка оставалась обычным учителем на пенсии, по неведомой причине очнувшейся без памяти на берегу речки возле деревеньки «Заречное» восемнадцать лет назад, то все еще была бы с нами, наверняка отогнав холод пустоты и одиночества волнительными ароматами выпечки, а грустные мысли — умным советом. Но с нее новой-старой этого требовать было неправильно. Ведь «последняя из рода» — это в первую очередь долг и путь длиной в целую жизнь, чтобы найти других членов своей семьи. Говорят, погибли все — но ведь она жива? И может ли она задерживаться у нас, если где-то ждет ее помощи родной человек? Мы отпускали ее с грустью, а Федор и сестры — со слезами. Даже Брунгильда жалобно ластилась к руке, то и дело прятала по дому ее ботинок. Но отпустить было нужно — и это понимали все. Бабушка же ощущала вместе с грустью — вину, и отчего-то передо мной одним. Говорят, аристократы не могут просто так дать обещание, а затем его нарушить. А ведь она обещала стать мне бабушкой — пусть и под другим именем и с иной памятью. Чтобы сгладить этот момент, мне было предложено взять виру и вернуть обещание назад. Я бы и так вернул, на самом деле. Но не воспользоваться моментом и не полюбопытствовать у хозяйки Борецких земель о том, что скрывается за оградой с черепами, на которую мы наткнулись в ходе турнира… Я спросил. Меня попросили заменить виру, пусть та и будет в два раза больше. Пожав плечами, ответил честно — ничего страшного, узнаю сам, и уже приготовился к новому вопросу… Только тогда мне ответили. Окинули внимательным взглядом, увели в мою комнату и, плотно заперев дверь, тихим голосом начали долгий и подробный рассказ, заставляя запоминать, выписывать на листок и сжигать цифры, бессмысленные строки, координаты и десятки имен. Тайна длиной в шесть часов, которой обязали не пользоваться, пока не придет крайняя необходимость. Но, одновременно — тайна, в которой не было солидной части, без которой быть ей просто легендой, будоражащей фантазию и тщательно оберегаемой всего двумя людьми во всем мире, считая меня теперь. Но бабушка, как я видел, полагала ее бесполезной, сказочно-красивой, оттого допустимой, чтобы ею поделиться. Все-таки, это гордость целого клана и рода. То, что должны были знать ее внуки, переполняясь радостью от сопричастности к общему и великому. А я, вроде как, на пару дней — и есть ее внук… После девятого класса исчезла Светлана, столь же стремительно, как появилась в восьмом. Успехи в танцах потребовали профильного образования, а последовавшие за ним гастроли более никогда не посещали наше княжество, крайне редко оказываясь даже в столице, предпочитая радовать публику других стран. Наверное, там у нее появился иной телефон, с другим номером. Старый более не отвечал. В память осталась тетрадка «правил», исполнять которые я обязался. Хотя обещания прямого не было, просто некая смесь осознания правильности рекомендаций, вреда собственных действий им вопреки, уважения к той, что готова была пожертвовать жизнью ради меня… И тихая надежда, что исполняя эти правила, Светлана вновь появится в моей жизни. Мог бы разыскать ее сам, но правило «не искать» — было тоже… Два года назад покинул дом Федор, мой брат. Все началось с неразделенной любви — он влюбился в нее с первого взгляда, а она оказалась актрисой модного телесериала. Собственно, на экране он ее и увидел, после чего написал пламенное признательное письмо, для верности отправив заказным с уведомлением. Любовь всей жизни не ответила, возмутив уже меня. Пришлось ехать лично, подключив Игоря и телеканал. Девушка искренне поверила в то, какой Федор замечательный и чудесный, и даже бралась написать ответное послание, объясниться по телефону или по видеосвязи. Выбрали третий вариант, потому что иначе Федор бы не поверил, что актрисе на десять лет больше, чем ее персонажу в телесериале, а красивый псевдоним скрывает фамилию мужа, принятую в браке. Расстаться с супругом тоже не особо вариант — у них уже двое детей, и те не поймут. В общем, Федор ударился в меланхолию. Оттого с нездоровым энтузиазмом воспринял предложение по обмену учащимися с неким румынским княжеством, куда и отбыл после пятого класса. Как отец отпустил его одного — до сих пор не понимаю. Вернее, мне сообщили про гарантии безопасности, данные ну очень влиятельным человеком, но я после турнира словам и обещаниям не сильно-то верю. Я честно пытался отговорить брата и даже подсунул попугайчика в качестве взятки. Теперь пернатый тоже проживает в Румынии и умеет говорить фразу «Попугая не красть!» на четырех языках. Надеюсь, меры безопасности этим не ограничиваются. Но, вроде, Федор там действительно счастлив, а это главное. Только в доме без него пусто. И вновь — я не могу требовать от него отдать свою радость ради моего счастья. Ведь я за ним тоже не поехал. До одиннадцатого класса жизнь моя была накрепко привязана к помещениям безликого заводского корпуса, примыкающим к самой обычной школе. Об этом даже родным знать не следует, но папа все равно догадался сам. Ничего не бывает бесплатно и просто так. За каждым шагом и поступком следует плата, взятая временем или счастьем. Откупиться деньгами — за радость. Но их редко берут, когда дело доходит до действительно важного. — Как ты? — Присел отец рядом, с правильного относительно кота края. — Отлично, — снял я наушник и переложил во внутренний карман костюма, взамен взяв оттуда фотокарточку. — Вот кстати, узнаешь? — Кажется, твой преподаватель по английскому? — Сбился он поначалу, но потом вгляделся и осторожно добавил. — Виктория Павловна, если не путаю? — Красивая? — Внимательно следил я за его взглядом. Имя помнит — уже хороший признак. — Весьма обаятельная дама. — Тактично ответил папа, чуть смущенно отведя взгляд. — Скоро познакомлю, — увидев, что хотел, довольно подытожил я, отправляя фото обратно, во внутренний карман рядом с сердцем. — А? — Поднял он глаза недоуменно. — Не в этом месяце, правда. — С некоторой досадой прикинул я время. — С планированием пока беда, тут еще восемнадцать часов до вступительных экзаменов… Но до конца года… — Максим! Какое еще знакомство! Стоп. Какие экзамены? — Не понимая, наклонился он чуть вперед. — Москва, университет Ломоносова. В девять часов начало. — Неожиданно, — закусил он нижнюю губу и обернулся было в сторону лестницы, но сестер там и след простыл. — А документы? — На месте, — я указал пальцем под кота, на кожаную папку черного цвета. Кот уловил внимание и неспешно перетек чуть дальше по дивану, позволив мне положить прямоугольник кладки, обтянутый кожей, на колени. — Что скажет князь? — Осторожно уточнил отец. Там, где особые отношения — непременно будет ряд требований. — Им сейчас будет не до меня. — В Москве вы можете встретиться с Леной вновь. Зачем бередить сердце? Может, останешься? У нас ведь тоже хороший университет. — Не встречу. — Скупо гарантировал я. Линии, по которым идет студент среднего достатка и высший свет, не пересекаются. Я не стану их пересекать. А если встречу, то не вижу большой беды. Это, наверное, отец за меня переживает больше меня самого. Во дворе резко взвыло спортивным двигателем и тут же завизжало тормозами, сменившись мгновением тишины и ликующим воплем. — Девочки! — Изменился лицом отец и тут же выбежал из дома. Забрал документы и вышел следом, уже зная по тихим пискам оправдания и громовым раскатам голоса отца, что сестры наверняка целы и здоровы, но ключи у них забрали. — Может, заберешь с собой? — Качнул Михаил брелоком в сторону машины. — Статус простого студента не совместим с этой маркой гоночного авто. — Тактично отказался я. Вернее, будет действовать, как яркая тряпка на всех, кто видит чужое и слабозащищенное — своим. Вот Хонда Одиссей, подогнанная к дому с утра, вполне соответствует. Это Артем извинился так за слегка поломанный Опель, а я отказываться не стал. Да и в самом деле — посмотрел я на солнце и вновь на машину, мне, пожалуй, пора. — Я поехал, удачи, — улыбнулся семье, хлопнув папкой с документами по бедру. — Надолго? — Поинтересовалась Катя, подозрительно глядя снизу вверх.