Я посмотрел вниз — пятью клинками пальцев, каждый из которых был окутан ядовито-зеленым, гибельным светом. Какое неприятное ощущение в животе. Вроде, холод обезболивает, но эта резь, что ползет вслед за холодом… Интересно. — Нет!! — Оборвал паузу дикий крик Ники. И песок от прорех и бортов единым порывом метнулся к старому князя, ударом отбрасывая его в сторону, впечатав в близкую стену летной кабины. Я продолжал смотреть на рубашку поверх живота, по которой лениво расплывалось красно-зеленое пятно. Коснулся правой ладонью и поднес к лицу. Зря, наверное, я это сделал — потому что от капель зеленоватой крови теперь растекались по всей руке ядовито-зеленые капилляры, делая контрастными мелкие сосуды и вены. — Нет!!! И ленты серо-желтой взвеси вонзились в глаза и нос пытающегося подняться Шуйского. Дикий крик раненного зверя перекричал рев двигателей и завывание воздуха, вновь прорвавшегося в салон, пока очередной поток песка не перекрыл ему возможность дышать. — Ника, не надо! — Дернулся я и завалился от резкой боли на край ближайшего кресла. — Отпусти, не трогай! Он должен жить, пожалуйста. С удивлением отмечая, как вместе с просьбой и дыханием вырываются капельки крови, а каждое новое слово слышится тише. — По-почему? — Раздался недоуменный вопрос. Я посмотрел на князя, от боли и невозможности дышать бьющегося в судорогах и раздирающего ногтями настил пола. — Артем меня не простит, — просительно произнес я. — Пожалуйста. И взбесившийся песок перестал терзать старого и глупого Шуйского. — Максим, — прозвучал безжизненно ее голос. — Ты умираешь. А я больше не могу держать самолет. Тон был спокойным и констатирующим. — Тогда иди сюда, — махнул я рукой, и все-таки завалился спиной на пол из-за сильной, агонизирующей дрожи корпуса самолета. Ну хоть не до конца упал — вышло, что вроде сижу… Хотя, если б не часть кресла, то улегся бы всем телом. Нет сил — этот холод внизу будто съел их все, оставив совсем немного, чтобы говорить и удивляться собственной небрежности. — Я тут, — присела Ника тихо рядом, приобнимая за плечо. Посмотрел на нее, глядя на переживающее за меня милое лицо. И все это — на фоне огромных прорех, за которыми видно расходящееся в стороны грозовые тучи… Вон, даже синева проглядывает — совсем скоро, и будет солнечно. — У тебя же есть план? — Строго спросила она, до боли сжав мне плечо. — Подтащи сюда этого старого дурака, — попросил я ее слабеющим голосом. К счастью, Ника не стала спорить, и за правую ногу подтянула князя Шуйского к нам поближе. Самолет уже откровенно мотало, раскачивая из стороны в сторону, а авиационный металл стонал протяжной нотой, предупреждая о скорой гибели. — А теперь попробуй почувствовать ту пуговицу внутри себя. — Ты охренел?! — Больно стукнула она меня по плечу. — После чего напитай силой, — обессиленно продолжил я. — Так оно же не волшебное, — недоуменно произнесла Ника. — Кто тебе сказал? — Подмигнул я ей через силу. — Ты! — Задышала она гневно. — Я такого не говорил… — Закашлялся я, сгибаясь. Холод охватил гибельным онемением уже обе ноги и поднимался к правой руке. Досадно. — Просто делай. — Уже делаю, — запыхтела она возмущенно, но тут же примолкла. Хотя в этом реве ветра, сотрясающем и разрушающем самолет… — Держи меня за руку. — Держу. — И старика за ногу. Пожалуйста… — Ладно… Миг, когда у нее получилось, остался за плотно закрытыми глазами. Тело дернуло куда-то вверх, и в ту же секунду обрезало все звуки, до того гремевшие в ушах. С трудом открыл глаза, но кроме обивки кресла, в которую было уперто лицо, ничего так и не увидел. Но наверняка знал, что часть самолета, Ника, князь и я сейчас внутри сетчатой конструкции, вырвавшей участок салона с нами внутри и медленно опускающей всех нас на землю. Получилось. — Что под нами? — Не узнал я свой голос в безжизненном хрипе. — Лес. Нет, парк! — Произнесла Ника через десяток секунд. — Пруд! Поляны! Мы падаем! Только бы не на верхушки деревьев! — Хорошо. — Вновь закрыл я глаза. Хотел повести правым плечом, но ощутил, что уже его не чувствую. Холод поднялся уже к шее, царапая холодком гортань. — Максим, ты как? Максим?! — Осторожно потрясли меня, поворачивая к себе. — У вас все будет хорошо, — заверил я ее, открыв очи и строго посмотрел в ее. — Я все запланировал. У Артема. У тебя. У Федора и семьи. — А у тебя?! — Ошибки планирования, — с неохотой подытожил я итог своей жизни и закрыл глаза. Неведомо сколько времени прошло, и было ли время в этом месте, но надо отметить, что ощущение расплава, планомерно вливающегося в вены, бодрит. Такое бывает, когда лихо опрокидываешь кружку с водой, а та оказывается с крутым кипятком — и в то краткое мгновение между осознанием своей ошибки и воплем, он прокатывается вниз, ошарашивая организм яркой волной, пробуждая все резервы и усиливая желание жить. Только сейчас горел не пищевод, а все тело: от болезненного покалывания в кончиках пальцев до раскаленного столба, в который превратилась спина, выгибаясь вверх и поднимая лежащее на ней тело. А вот кричать не получалось — вместо этого выходил тихий стон пересохшего горла. Кое-как продрав глаза, я поднял веки. В первый миг показалось, что в зените надо мной — палящее солнце, прожигающее меня насквозь. Но после неудачной попытки пошевелиться, выступили странные детали, которые никак не могли принадлежать обычному светилу в небесах. На самой периферии зрения — там, где яркий свет слегка приглушался и давал синему небу шанс отвоевать немного пространства от окружающей белизны, плыла в сиянии, закручиваясь по часовой стрелке, золотистая пыльца. Словно тополиный пух, разлетающийся в небе по весне, она то поднималась ввысь, то медленно кружила по спирали к моему телу. И в местах, где касалась кожи, чувствовалось легкое, но уже приятное жжение. Обжигающий жар отступал, сменившись приятным горячеватым теплом… Сложнее всего в этом ярком свете было заметить силуэт лица. Он был прямо в центре сияния, но не прятал от него в своей тени, а словно бы даже усиливал — смотреть было обжигающе больно. Но когда я все же всмотрелся в него и узнал, то — приятно. — Ты опять мне снишься. — Все, — устало отвалилась Ника в сторону. А направленный на меня жар в тот же миг разлетелся пыльцой, которую подхватил порыв ветра, унося в сторону. — Что значит «все»? — Возмутился я. — В прошлый раз молоком с медом поили! — Молока нет, — односложно и устало ответили мне откуда-то справа, словно от травы. — Мед есть. Хочешь? — Потом, — прислушался я к себе и вынес вердикт. Без молока не так интересно. Попробовал пошевелиться и понял, что в этот раз получается — не так легко, как обычно по утру, но это ведь сон, и тут все такое неспешное и протяжное. Только что в моем сне делает огромная туша медведя, безжизненно распластанная в десятке шагов слева и основательно попахивающая паленой шкурой? Недоуменно повернулся в другую сторону, чтобы увидеть Нику, устало лежащую на боку, положив локоть под голову, в испачканном, прорванном в паре мест платье. Чуть в стороне от нее лежала сумка с гостинцами из дома, в которой просматривалась и банка меда, и все остальное — прямоугольное, плоское, разное, что было положено нам в путь-дорогу. А еще дальше на поляне валялся кусок самолета с аж двумя целыми креслами. — Ты что, опять спасла мне жизнь? — Сопоставив увиденное и признав реальным, спросил я ошеломленно. — Ага, — буркнула Ника, не открывая глаз. — У тебя же талант не работает. — Сейчас встану и стукну, — лениво пробормотала она тем тоном, что гарантировал — не встанет и не стукнет. Во дела… И что теперь с ней делать, как награждать? Как должно выглядеть «что угодно» с двойным коэффициентом? — Значит, починился, — довольно откинулся я на спину. Рядом почувствовалось дуновение воздуха, и свет солнца (которое, кстати, оказалось вообще с другой стороны, чем мне привиделось в самом начале) закрыло тенью.