– А Виктор Мефодьевич, как май, так в поле и до октября, – затараторила девчонка. – А мы с бабой Фросей приглядываем за квартирой. Мы рядом в четвертой живем. А цветов у него нету кроме кактуса, а его и поливать не надо. Поэтому мы ключи и не берем. Но Виктор Мефодьевич предупредил, что может кто-то из родственников появиться. А сегодня смотрим, окно открыто. – Так это вы звонили? – промямлил я. – Извините, что не открыл, я как раз в ванной был… с дороги, сами понимаете… помыться надо, то се. – Да ничего! – девчонка радостно закивала, отчего ее русые косички смешно запрыгали, и мне пришло в голову, что неплохо было бы познакомиться с ней поближе, чтоб разъяснить, так сказать, диспозицию. – Какая симпатичная у меня соседка, – дружелюбно улыбаясь, начал воплощать свою идею. – Зашли бы ко мне по-соседски в гости, а то, что мы через всю улицу кричим? Заодно и познакомимся. – А и зайду, – не стала кочевряжиться девушка, – сейчас только до булочной сбегаю. Тут рядом, минут десять. Через десять минут она, конечно, не появилась. Не появилась и через двадцать. Томясь от безделья, я слонялся из комнаты в кухню и обратно. Слушал радио и размышлял, кто такой может быть этот загадочный «дядюшка» с поповским отчеством. Несколько раз пробовал дверь – заперта. Через полчаса, наконец, раздался звонок. Увидев девушку, я сразу понял причину задержки. Русые косички были расплетены, а длинные волосы тщательно расчесаны. Застиранный сарафанчик сменился на клетчатую юбку выше колен, и белую блузку с голубыми листочками. На ногах белые же туфельки-лодочки на низком каблуке, а губы тронуты помадой. За секунду я обозрел ее всю, от крепких ножек до распирающих блузку полушарий и остановился на лице. Странно, почему раньше мне всегда нравились тощие девки. Это же просто девочка-персик – нежная кожа, щечки яблочки, губки бантики, глазки цвета сливы. А я стою тут перед ней, в затрапезном прикиде, босяк босяком. Впрочем, судя по отсутствию брезгливости во взгляде, это ее ничуть не смущает. Во времена моей юности люди были куда проще, носили что придется – страна только выбралась из нищеты. А к стилягам – тогдашним хипстерам, наоборот, относились с подозрением. – А как красавицу зовут? – я решил, что немного лести не повредит. – Евгения, – от смущения девчонка стала важной. – А меня Феликс. – Как Дзержинского? – Типа того. Да вы заходите Женечка. Правда я убраться не успел. Я бы вас чаем напоил, но у дяди Вити даже чайника нет. – А пойдемте к нам? – предложила Женя. – У нас все есть, и чайник, и варенье, и мед нам деда Коля с пасеки возит. Отказываться было глупо, да и жрать хотелось. – А бабушка что скажет? – на всякий случай уточнил я, – не попрет? – Да что вы! – всплеснула руками девушка, – Баба Фрося мировой человек! Ей только дай кого-нибудь накормить. К тому же, ее и дома нет, она на базаре медом торгует. Контакт налаживался. Глава 3 Четвертая квартира отличалась от третьей лишь наличием еще одной комнаты. В зале висел непременный ковер с оленями, под ним раздвижная тахта, покрытая плюшевым пледом. Вдоль противоположной стены выстроились в ряд старинное трюмо, сервант с посудой, и шифоньер. Посреди комнаты царил массивный овальный стол, украшенный вазой с букетом полевых цветов. Горшки с цветами стояли и на подоконнике, а через распахнутую балконную дверь виднелась кадка с чем-то древовидным. И, наконец, всю третью стену занимал самодельного вида стеллаж, заставленный книгами. На меня глядели тусклые корешки всевозможных собраний сочинений. Тут были Конан Дойл и Джек Лондон, и отечественные Лесков с Куприным и прочими Толстыми. – Сейчас чай будем пить, – сообщила Женя и упорхнула на кухню. Я подошел к трюмо. Зеркало было высоченное, украшенное сверху резным венцом. Под деревянную раму всунуты многочисленные поздравительные открытки и фотографии с патриархального вида дедами и старухами, детишками в смешных костюмчиках, серьезными молодцами и строгими молодухами. Меня привлекло одно фото, с изображением круглолицего прищуренного паренька в фуражке и парадном мундире с погонами танкиста. Но не это главное, а то, что внизу каллиграфическим почерком было приписано: «Чита, 1972 г.» – Жень, – позвал я, – а кто этот военный? – Где? – подпоясанная передником девушка раскраснелась от хлопот. – А это братишка мой старший, Андрюшка. Он сейчас в армии, в Забайкалье служит в танковых войсках. Год отслужил, еще год остался. Скучаю по нему, прям не могу. – Ну-да, ну-да! – посочувствовал я. – Но ничего, не плачь девчонка, пройдут дожди! А фотка-то старая? – Новая совсем! Неделю назад прислал. Написал, что в мае фотографировался. Ну, вот все и прояснилось. На всякий случай уточнил. – Слушай, я что-то забегался, дням счет потерял. Сегодня, какое число? Четвертое? – Да что ты, шестое уже! – она счастливо рассмеялась. – Первая неделя каникул! Стол Женька накрыла царский: душистое земляничное варенье, малиновое, яблочное. Мед свежайший, еще пахнущий ульем. Мы пили ароматный чай, ели варенье и, как подобает солидным людям, степенно беседовали. Незаметно перешли на «ты». Я сообщил Евгении, что являюсь студентом НГУ, перешел на последний пятый курс и на каникулах решил посетить малую родину. – А ты, кем будешь, когда закончишь? Как Виктор Мефодьевич, геологом? (Вот и стало понятно, чем занимается «дядюшка») – Нет, я на факультете естественных наук учусь. Химик. Из дальнейшей беседы выяснилось, что дядя Витя здесь очень редко бывает. Говорят, у него, здесь Женька перешла на шепот, в другом городе есть любовница и он там в основном проживает. Вот и стоит квартира почти всегда пустая. Их кухонька была такая же крошечная, как и моя. Мы сидели на расстоянии вытянутой руки, и я не мог удержать невольных взглядов то в вырез ее блузки, то на круглые коленки. Она честно старалась не замечать моих взглядов и безостановочно щебетала. Эту трехкомнатную квартиру дали деду Илье, ветерану войны и труда. – Он всю войну, с первого до последнего дня прошел, – с гордостью говорила Женька. – полный кавалер Ордена Славы, а таких меньше, чем героев Советского Союза! Вот только, едва успели дать квартиру, как дед возьми да помри от инсульта. С тех пор так и живут они тут вчетвером. Баба Фрося, Нина (Женькина мать), брат Андрюха и сама Евгения. – А мамочка у нас где? – невзначай поинтересовался я. – На юге. Ей путевку от профкома дали в Геленджик. Она у нас передовик производства, начальник цеха на швейной фабрике! – А тебя что ж с собой не взяла? – Ну… надо же ей от нас отдохнуть, – при этом Женька сделала забавную рожицу, явно кому-то подражая. – А отец где же? – Да они с мамой развелись, еще, когда мне четыре года было. – И что? – И ничего, – развела она руками, – алименты платит и не показывается. Один раз пришел, когда мне шестнадцать исполнилось… почему-то к школе. Я его даже не узнала сначала. Поздравил. Сунул коробку конфет и плюшевого мишку. Вот зачем, спрашивается, взрослой девушке дурацкая игрушка? Лучше бы духи или там, помаду подарил. Как жизнь, спрашивает? Нормально, отвечаю. Ну, постояли десять минут, как дураки, о чем говорить не знаем. Ушел, а я мишку этого в кусты закинула. – Ну, это ты зря. – Может и зря, – не стала спорить она. – А конфеты не выкинула? Девушка усмехнулась. – Нашел дуру! Слопали с подружками. – А ты Жень в какой школе учишься? – В третьей. – Я тоже в ней учился, до восьмого класса. – А потом? – А потом мы переехали в Новосиб. Там как раз Академгородок строился, отцу квартиру обещали. Здесь-то мы в коммуналке жили и ничего не светило. Мы посидели, помолчали. Вроде все темы обсуждены, чай булькает в животе и слопана целая розетка варенья, пора и честь знать – в смысле, валить. Хотя нет, есть еще одно дельце. – Дали квартиру-то? – прервала девушка затянувшееся молчание. – Дали, – кивнул я. – Трехкомнатную полногабаритную, на Морском проспекте. – У вас что, море там есть? – округлила она глаза. – Да не, какое в Сибири море – это местные так водохранилище называют – Обское море. А ты Евгения, комсомолка, поди? – зачем я это спросил? – Конечно, – удивленно хлопнула она глазами. – А ты нет, что ли? – А какой класс закончила? – Девятый, – на ее хорошеньком личике читалось сожаление, что не десятый. Хотела казаться взрослей, хотела мне понравиться.