Собственно говоря, удержать всю массу атакующих мы не могли. Мы стремились уничтожать технику и тяжёлое вооружение. После этой атаки местность перед нами напоминала свалку вторчермета. Причём многое вполне подлежало ремонту, просто поняв, что с техникой не уйти, фрицы сматывались налегке. Но и пожгли мы немало. Потерь становилось всё больше, а немцы лезли и лезли. Линии обороны как таковой больше не было. Бой разбился на отдельные очаги. Сдержать усилиями полка всю массу войск нескольких армий – это, доложу я вам, непросто. Вокруг дрались отдельные роты, взводы и отделения. Только бесперебойная радиосвязь позволяла нам хоть как-то координировать действия полка в целом. К счастью, это понимали все, штаб и радистов прикрывали надёжнее, чем родную мать. Часто, из опасения попасть по своим, дрались врукопашную. Вот только я опять не учёл, с кем имею дело. И я вовсе не о немцах. Я о Генштабе. А может, о лично товарище Сталине. В тот момент, когда я решил, что всё, баста карапузики, со стороны Варшавы донёсся нарастающий гул. В небе над нами появилась целая армада тяжёлых «ТБ-3» и «ЛиСов». Ни я, ни, тем паче, фрицы не успели сообразить, что к чему, а нам на головы посыпался… десант. Небо покрылось белыми облаками куполов. Их было много. Очень много. Вокруг меня орали бойцы и командиры. Тут было и «Ура!», и «Бей гадов!», и много ещё чего, не всегда цензурного. Мы забыли обо всём, кроме одного. Прикрыть своих братьев-десантников, не дать немцам уничтожать их в воздухе. Без всякой команды, без всякого согласования полк бросился в атаку. Но и немцы удивились не меньше. Только они совсем скисли, поняв, что мы только отвлекли их внимание. Наша внезапная атака окончательно их деморализовала. Непобедимый вермахт бежал кому и куда было сподручней… Вскоре к моему штабу подошёл худощавый человек в комбинезоне. Три большие звёздочки на плечах. И лицо было очень знакомым. Особенно вихрастая причёска. Пока он шёл ко мне, я мучительно пытался вспомнить. И ведь вспомнил же. Буквально на секунду раньше, чем он представился. – Командир 5-й воздушно-десантной бригады полковник Родимцев. Бригада десантировалась в составе 3-го воздушно-десантного корпуса. Имеем задачу во взаимодействии с 12-м мехкорпусом и 1-м гвардейским воздушно-десантным полком окружить и уничтожить немецкую группировку в Варшаве. Посчитав официальную часть оконченной, полковник протянул мне руку. Я пожал её с огромной радостью. – Да уж, Александр Ильич. Вовремя вы появились. Ещё чуток, и пришлось бы нам совсем паршиво. Люди-то пока есть, а вот боеприпасов ноль. Так что спасибо, выручили. – И вам спасибо, что не дали фрицу в воздухе нас прижать. Можно сказать, чисто приземлились, почти без потерь, как на учениях. Как оказалось, о нас позаботились. Боеприпасы к пушкам БМД, патроны. Гранаты, выстрелы к «РПГ», всё мы получили. Полк приводил себя в порядок. Потери были большие, о двух ротах, ушедших к гетто, ничего не было известно. Может, с рациями что? Надеюсь, ребята живы. Иначе не представляю, как я Лене в глаза смотреть буду. Бои шли достаточно вяло. Немцы вели себя странно, было такое впечатление, что из них выпустили воздух. А вскоре к нам с двух сторон вышли танки. Наши танки, 12-го мехкорпуса. На правом фланге, со стороны Иерусалимских аллей – 144-го танкового полка, а на левом, со стороны улицы Полчиньска, 56-го. Варшава была полностью окружена. Корпус Черняховского дрался уже на левом берегу Вислы. Свою задачу выполнили 23-й и 28-й понтонные и 371-й сапёрный батальоны, навели переправу, и на улицы левобережья пошли бойцы мотострелковых полков. Немцы начали массово сдаваться. Сопротивление оказывали эсэсовцы, которым так и так жить не светило, или убеждённые нацисты. Отдельные очаги боёв существовали до 27 июня, но город был взят к вечеру 25-го. В 21.40 я получил приказ передать свою полосу 3-му воздушно-десантному корпусу, сдать трофейную технику и двигаться к Бресту, а оттуда в Лиду. Мы передали десантникам Родимцева, которые устраивались на наших позициях, танки, «Ганомаги», единственную пушку и чудом уцелевшую Flakvierling 38, только без боекомплекта. Чтобы выполнить приказ, надо было соединиться с десантниками, ушедшими в гетто. Полк выдвинулся к нему. Хотя город и был наш, шли с опаской, и не зря, дважды пришлось зачищать дома, а один раз вступили во встречный бой с группой эсэсманов. Мы прошли по Желязной, потом по Твардой и вышли на Гжибовскую площадь. Только теперь мы поняли, что за сладковатый запах висел в воздухе. На площадь пленные немцы сносили тела. Некоторые из них при прикосновении рассыпались в прах, и бойцы, Серёгины бойцы, со страшными, будто окаменевшими лицами, пинками заставляли немцев руками собирать этот прах в мешки, чемоданы, кастрюли и ставить рядом с телами. Пыль, кирпичная крошка, пепел, гарь, пот, всё это делало людей похожими на ожившие статуи. В надвигающейся серой июньской темноте, подсвеченной огнём пожаров, они казались особенно страшными. И только глаза были живые, горящие холодным огнём ненависти. И встретив этот взгляд, немцы старались стать меньше ростом, а потому работали, не поднимая головы. Некоторые плакали, были такие, кто тихо поскуливал, как побитая собака. Видимо, даже у них не умещалось в голове произошедшее. Трупы эсэсманов, насколько я видел, стаскивали куда-то за дома. Серёга, такой же мрачный, как и его люди, пояснил, что там, в стороне, есть огромная воронка. Туда и сбрасывают. Чуть в стороне лежали несколько тел, накрытых плащ-палатками. Одно из них выглядело как-то странно. Я подошёл и, приподняв, заглянул под край. И сразу опустил обратно. Вообще-то, я знал в лицо и по именам почти весь свой полк, но кто лежит здесь, понять было нельзя. Серёга уже был возле своих командиров. Когда мы подошли, все склонили головы в приветствии. Ни у кого на площади не было головных уборов, так что отдать честь по-уставному было нельзя. Я кивнул на обгоревшее тело: – Кто? – Мишин. Серёга крутанул желваками, а я вспомнил светловолосого лейтенанта, его подчиненного. Мишу в кубе. Потому как Мишин Михаил Михайлович. Всегда чуть улыбающегося. Любимца всех девушек в городе и области. Причём он вообще ничего для этого не предпринимал. Вот уж действительно, чем больше женщину мы меньше… И вот. – Как? – Одна сволочь несколько десятков женщин и детей согнал в угол и уже огнемёт поднял, падла. Вот Мишка под струю и прыгнул, между ним и людьми. А потом, уже горящий, задушил голыми руками. Потушить не смогли. Но он до последней секунды молчал, только зубами скрипел. Сначала. Голубев сам заскрипел зубами так, что слышно было на всю площадь. К нам стали подходить люди с жёлтыми звёздами на одежде, гладили по рукавам, по лицам. «Дзенькую бардзо», «А шайнем данк» и «Тода раба» повторялось несчётное множество раз. Потом я заметил, что вместе с немцами носят тела люди с такими же жёлтыми звёздами на рукавах. Мне объяснили, что это полиция юденрата и спекулянты, которые наживались на людской беде даже здесь. Полк уже втянулся на площадь, бойцы Голубева заняли свои места в строю. Только бойцы отделения, оставшиеся охранять БМД, и немногие имеющиеся на ходу грузовики не были в строю со всеми. Вперёд вышел комиссар Оболенский: – Товарищи бойцы, ребята мои хорошие. Посмотрите вокруг и запомните. Хорошенько запомните то, что вы видите. И никогда не забывайте. Нигде и никогда, пока мы живы, такое не должно повториться. Клянёмся! Полк выдохнул одним голосом: – Клянёмся! На этом выступление комиссара закончилось. Он не любил долго говорить. Коротко и чётко, но пробирали его слова до глубины души. Полк простоял минуту в молчании, отдавая дань памяти боевым друзьям и невинным жертвам, и двинулся в путь. Шли медленно. На запад шло пополнение, горючее, боеприпасы, и мы, идущие на восток, часто ждали возможности пройти. Только утром 28 июня мы вышли к мосту через Буг ввиду Брестской крепости. Ей-таки досталось в самые первые минуты войны. Немецкая артиллерия обрушила на неё тонны снарядов, пока их не подавили наши тяжёлые гаубицы и штурмовики. Здесь нас встретил командующий Западным фронтом генерал армии Павлов. Поздравил с успешным выполнением задания, принял наградные листы на бойцов и командиров полка. Пока мы беседовали, комиссар достал газеты за всё время рейда, и, обедая, мы глотали не только горячий борщ, но и новости: – Советское правительство (читай Сталин) предложило финнам, которые не сделали ни одного выстрела в нашу сторону, договор о мире и сотрудничестве при условии выхода из Оси. И финны, решив, что от добра добра не ищут, быстренько разоружили немецкие части. И теперь у нас с финнами дружба навек. – Правофланговая 13-я армия Западного фронта совместно с 8, 11 и 27-й армиями Ленинградского фронта при поддержке 1-го, 3-го и 10-го мехкорпусов успешно разносят группу армий «Север» в составе 16-й и 18-й армий и 4-й танковой группы генерал-полковника Гёпнера. И сейчас эти части и соединения медленно, но верно отступают к границам Германии. А мы входим в страны Балтии. Да, сейчас прибалты нас любят, тем более их никто не принуждает вступать в СССР. Предлагают такую возможность, когда разобьём фашистов, а пока думайте. Что не может не радовать, так это то, что нет и не будет в этом времени песни «Священная война». Не та тема. И плаката «Родина-Мать зовёт» тоже нет. Есть плакат «За Родину!», где боец поднимает в атаку войска против чёрного скопления штыков, знамён и орлов со свастикой. Причём в руке у него «ППС», а на груди медаль «За отвагу». В Лиду мы пришли 2 июля в два часа дня. Пока оставшиеся в строю бойцы размещались, приводили себя в порядок и обедали, меня вызвали к начальнику гарнизона. Где и поздравили с присвоением очередного звания и высокой наградой. Званием Героя Советского Союза. А также вручили наградные документы на личный состав. Все бойцы и командиры полка были награждены орденами и медалями, многим присвоено новое звание. Посмертно стал Героем Советского Союза гвардии лейтенант Мишин. И ещё шесть человек из состава полка, живых и погибших. Капитан Голубев стал майором, Оболенский – полковником, и ещё много-много приятных новостей. Вернувшись, я собрал старших офицеров. Тут был майор Сивушкин, комиссар Оболенский, начальник штаба и, разумеется, Серёга. Всё-таки начальник контрразведки, хотя к штабу отношения и не имеет. Сообща мы решили, что вряд ли нас дёрнут куда-либо в течение ближайших дней, а значит, торопиться некуда. Торжественное построение полка назначили на следующий день в 10.00. В назначенное время полк с развёрнутым знаменем стоял в парадном строю. Я зачитывал приказы о награждении, вручал ордена и медали, пожимал руки. Вручал офицерам полка новые погоны, собранные с миру по нитке. После окончания церемонии награждения с короткой, как всегда, речью выступил комиссар. И пока он говорил, я думал. Я знаю, что впереди ещё ждут другие десанты. Ждут победы и отступления. И я не знаю, увижу ли я День Победы или погибну раньше, как погибли многие из моих ребят. И что будет, если я погибну, в этом мире. Зато я твёрдо знаю, что здесь уже не будет страшных четырёх лет разрухи и боли. Не будет десятков миллионов погибших и неисчислимого количества не родившихся. История пошла другим путём. А пока шла вторая неделя войны.