— Еще раз говорю тебе, звони в скорую, ребенок, двенадцать лет, в арке, травма головы, без сознания. — Мужик, ты что шумишь? Выйди отсюда, пока на сутки не уехал — из подсобки скупки вышел милицейский сержант из отдела охраны, держа в руке надкушенный бутерброд с вареной колбасой. — Ты же в нашем отделе работаешь? — я сунул милиционеру под нос свою красную «ксиву»: — Если пацан в арке умрет, вы оба сядете за неоказание помощи пострадавшему. — Лена, в «скорую» звони. Пошли — сержант аккуратно положил бутерброд на какую-то квитанцию на прилавке и подтолкнул меня к выходу. Пацан был в сознании, успел чуть приподняться, прислонившись к стене, а сейчас он заходился в бесплодных приступах рвоты. Вокруг стояли и тупо смотрели какие-то бабки, женщины и дети. Лет через тридцать они бы, наверное, начали снимать происходящее на телефоны, ну а пока, просто глазели. — Разошлись все — мы с сержантом осторожно уложили пацана, под головы ему я приспособил пакет с манной крупой, ничего другого, мягкого, я не увидел. Пацан дышал, сознание больше не терял, смог сказать только, что зовут его Кирилл, и живет он в доме двадцать четыре по Студенной улице. Минут через десять приехала «скорая» и мальчишку увезли в детскую больницу на Красивом проспекте. — Привет, Лена. — О, привет, сто лет тебя не слышала. — Не сто лет, а два года, с тех пор, как ты сказала, что замуж выходишь. — Я уже развелась. — Ты все там же живешь? — Губу закатай. Я пошутила, с мужем живем душа в душу, ребенка ждем, через три месяца. — Слушай, ты из нашего класса, наверное, первая мамой станешь? — М-м-м, пожалуй. — Как родиться, моим именем назовешь, в память о нашей любви. — Ну допустим, хотя я любви не помню. А если девочка? — Какая разница, мое имя всем идет. Ладно, было смешно, поздравляю с беременностью, бла-бла. У меня к тебе вопрос. — Я так и знала, что о любви речь не идет. — Лен, ты до сих пор в первом детдоме работаешь? — Я сейчас в отпуске, а так да, работаю. — Слушай, а как узнать, есть ли у вас мальчик Костя, лет двенадцати, на уголовной романтике повернутый, руки наколками из чернил разрисовывает. И еще, сегодня он руку повредил, кисть, правую. — Паша, ты же ментом работаешь? — Да, еще работаю. — И когда вы этого уродца маленького заберете куда ни будь. — То есть, ты его знаешь? — Знаю. Я тебе больше скажу, у нас весь коллектив знает, когда у него день рождение. — Такой хороший мальчик? — Да, каждый день или что ни будь крадет или кого-то избивает. Но, вчера ему наконец то исполнилось четырнадцать лет. Мы теперь ждем, когда он что-нибудь совершит, и уедет в спецшколу. А что он натворил? — Ну, если это он, то у нас, в Дорожном районе избил и ограбил пацана, того в больницу увезли. — Вот гаденыш. Пока тринадцать лет было, весь район обнес, ничего не боялся. А, теперь. Видишь, осторожный стал, через речку поехал. Ладно, мне тут в дверь звонят, муж с работы должен прийти. Если вопросы будут, что звони. Завтра, с утра, рапорт настрочу, что два маленьких упыря числятся воспитанниками детского дома номер один. Надеюсь, пацан в больнице оклемается. Вот, что за несправедливость. Растишь ребенка, душу вкладываешь, гордишься. А тут, вылезет такое, пьяное зачатие, и за три рубля твое продолжение либо убивают, или делают инвалидом на всю жизнь. А мы тут все ждем, когда же малолетнему ублюдку исполниться четырнадцать лет. Можно подумать, вчера он не знал, что брать чужое плохо, а бить людей — еще хуже. На следующий день ротный, увидев мой рапорт, сразу убежал к начальнику отдела, а через день мне позвонила Лена, и сказала, что мальчика Костю, как только он, после трехдневного бродяжничества, вернулся в детский дом, покушать сыто и перевести дух, сразу забрали в спецприемник, откуда, скорее всего, он переедет, лет на несколько, в спецшколу. Пока его вещи, для дальней дороги, собирали сотрудники милиции, Костя, по старой памяти, рассказал про полуслепую пенсионерку, которая не хотела отдавать свою сумку, поэтому с нее сбили очки, а потом ткнули пару раз отверткой в спину. Это чудовище, красуясь перед другими детьми, захлебываясь и похохатывая, громко вещал, как бабушка ползала в пыли, пытаясь найти, раздавленные «мальчиками», пока они, высыпав содержимое потертой дамской сумки на землю, собирали жалкую наличность женщины. Но все это будет позже. Пока же я набирал бесплатный номер «ноль два», найдя в череде телефонов-автоматов на привокзальной площади один рабочий, с неоторванной трубкой. — Тридцать шестая, говорите — приятный и равнодушный женский голос из трубки. — Доченька, меня вчерась в Дорожной поликлинике обокрали. Цыганка деньги забрала, сорок восемь рублей — тараторю я в трубку, зажав ее ладонью в трикотажной перчатку, и стараясь говорить со стариковской восторженностью: — я сегодня к тирапевту прихожу, а она, цыганка, то исть, опять там сидит, у бабок деньги выманивает. Вы уж поймайте ее, а я чичас в милицию побегу, заявление писать. — Представьтесь, пожалуйста. — Чаво? — Фамилию, имя, отчество и домашний адрес скажите. — А, дык это, я Петров Иван Федорович, улица Полярников дом пятнадцать, квартира три, ветеран труда. — Как цыганка выглядит? — Дык, это, красивая, молодая, в синей юбке, с девочкой сидит и всем гадает. — Хорошо, ваше заявление принято, приходите в дорожный отдел, с паспортом. — Спасибо, доча, дай бог тебе… Гудки в трубке. Минут через пять, пока сообщение спустилось из службы «ноль два» в нашу дежурную часть, рация захрипела: — Двести двадцать три, ответь… — Двести двадцать третий, слушаю тебя! — С «Ноль два» сообщение, зайди в Дорожную поликлинику, там должна быть цыганка с ребенком. Граждане сообщили, что он под предлогом гадания деньги выманивает. Потерпевшие идут в отдел, заявление писать. — Я через пару минут подойду туда. Ты машину мне отправь, но хочу ее один тащить в отдел. — Сейчас дежурку подошлю…. Олег выпучил на меня глаза: — А зачем ты сказал, что один. — Так надо Олег, пошли. Цыганка, худенькая, в яркой, темно-синей юбке, широченной юбке, широко расправленной, на всю ширину, скромно сидела на стуле, в дальнем углу первого этажа, у не работающего, ввиду ремонта, кабинета рентгенографии. Я быстро подошел к ней и с=коротко бросил: — Пошли! — Эй, куда пошли? — мгновенно окрысилась девица. — В отдел. — Я с ребенком, я не пойду. На улице раздалось фырканье подкатывающего «УАЗика». Я не стал тянуть время, схватил цыганку за плечо, дернул так, что затрещал рукав ветхой кацавейки из потертого черного плюша, и потащил ее, под громкие вопли, на выход. Через минуту я забросил, не успевшую раздобреть, от жирной пищи и многочисленных родов, на заднее сидение дежурки, туда же подсадил ее девочку, своевременно прибежавшую на крики мамы или тети, утрамбовал из Олегом, чтобы ромалы не выскочили на ходу, и, помахав на прощание, бодро катящему по улице «УАЗику», пошел разбираться с цыганскими сокровищами. Ну, что, за широким занавесом цыганской синей юбки, под стулом, покоились два джутовых мешка, килограмм на двадцать пять каждый, которые уже, воровато оглядываясь, тянули из-под, не остывшего после цыганской попки, стула два шустрых деда. — Эй, отцы, а вам мамы не говорили, что чужое брать не хорошо? — Так, мы просто посмотреть, товарищ сержант… — Посмотрели? Отлично, давайте сюда. Я подхватил раздутые от сигарет мешки, и потащил их на улицу. По дороге, оглянувшись, не видит ли кто, один мешок я забросил в заброшенную кабинку в подвале старой «хрущевки», а второй мешок честно отдал в отдел, разделив содержимое между дежурной частью и родной ротой. Примерно через час, нас, с Олегом, привлек шум толпы, собравшихся у ступенек ЦУМа. Пробивший через столпившихся граждан, я оказался в первых рядах людей, образовавших большой круг. В центре стояли, о чем-то совещаясь, три девушки в черных трико, ближе к ступеням стояли два парня, устанавливающие металлическую растяжку с надписью на красном полотнище «Молодежная фольк-группа «Трубадуры». Девчонки закончили совещаться, и разошлись, образуя линию, синхронно и изящно, поклонились возбужденной публике, одновременно подняли скрипки, грациозно взмахнули смычками. Не, кто их учил, но барышни, одной из которых была Инна, успели хорошо потренироваться. И хотя, иногда, была некоторая асинхронность в их движениях, но публика, не привыкшая к танцевальным движениям музыкантов, была в восторге. Парни, скромно держащиеся сзади, подыгрывали на гитаре и кажется, мандолине, неловко притоптывая ногами на месте. А девчонки отжигали. Одетые в одинаковые, обтягивающие черные костюмы, они, не прерывая игру ни на минуту, кружились по площадки, иногда замирая в причудливых танцевальных па. Десять минут выступления промелькнули очень быстро. Какой-то высокий блондин, балагуря, пошел по кругу, держа в руках широкополую шляпу, с пришитыми маленькими колокольчиками, копию тех, что носили жевуны и мигуны в сказке о девочке Элле. Народ щедро кидал в головной убор монетки и купюры. Скрипачки, собравшись в кружок, что-то оживленно обсуждали. По их раскрасневшимся, но улыбающимся лицам, было видно, что своим выступлением девушки довольны. Я прошелся в бок, и встал напротив Инны. Через пару минут моя подруга подняла глаза и увидела меня. — Привет — Инна с счастливой улыбкой подбежала ко мне: — как тебе показалось? — Инн, вот честно, все просто супер. Сейчас никто так не делает. Если уровень не опустите, то скоро о вас весь город заговорит. — Правда? Ты правда так думаешь? — Инна, а это кто? — парень, собиравший деньги в шляпу, подошел сзади и положил правую руку на плечо девушке, очень далеко положил. Так, что его кисть уютно устроилась на пышной груди моей, уже бывшей, любовницы. — Э-э, познакомитесь. — Инна покраснела: — это Павел, помнишь, я тебе рассказывала, он эту идею придумал. А это Игорь, наш руководитель из комитета комсомола,