На какой-то миг его ладонь задержалась на рукаве моего пиджака. – Почему вы не дали мне забрать мою вазу у этой хищницы? – Я был мелочно-официальным, – поддразнил он. – Мне бы хотелось пригласить вас на ужин, мистер Лайдекер. Придете? Из кармана его пиджака высовывалась книга. Я разглядел только краешек переплета, но, если не ошибаюсь, это было сочинение небезызвестного автора. – Какая честь! – шутливо заметил я, показывая на оттопыренный карман. Мне представилось, как он с теплым чувством листает страницы. – Вы уже прочитали ее, Макферсон? Он кивнул. – И по-прежнему считаете, что я пишу гладко, но банально? – Иногда у вас выходит довольно неплохо, – признал он. – Сражен вашей лестью, – колко сказал я. – И где же мы будем ужинать? Макферсон вел свой открытый автомобиль с такой скоростью, что я вынужден был одной рукой схватиться за дверцу, а другой придерживать шляпу. Меня удивило, что он выбирал самые узкие улочки в трущобах, но все стало ясно, когда я увидел красную неоновую вывеску над дверью ресторана Монтаньино. Сам хозяин вышел нас встречать и, к моему изумлению, поприветствовал Марка как дорогого гостя. Я тогда подумал, что потребуется совсем немного усилий, чтобы привить сыщику хороший вкус. Мы прошли по коридору, благоухающему ароматами томатной пасты, перца и душицы, и оказались в саду, где той необыкновенной ночью было всего на несколько градусов прохладнее, чем на кухне. С видом Цезаря, воздающего почести любимцам-простолюдинам, Монтаньино подвел нас к столику у шпалеры, увитой искусственной сиренью. Сквозь пыльную деревянную решетку и потрепанные фальшивые ветви мы видели, как сонмы хмурых туч яростно атакуют сердитую бронзовую луну. Листья единственного живого дерева, чахлой катальпы, свисали словно черные костлявые ладони скелетов, такие же мертвые, как и ватная сирень. Ароматы ресторанной кухни и вонь окружающих трущоб смешивались с сернистым запахом надвигающейся грозы. Мы поужинали мидиями, тушенными в кьянти с молодыми листьями горчицы, и цыпленком, зажаренным в оливковом масле, которого подали на подушке из яичной лапши с грибами и красным перцем. Вино предложил я: белое, с волшебным названием «Лакрима Кристи»[19]. Раньше Марк его не пробовал, но, пригубив золотистый напиток и оценив его вкус, выпил весь бокал залпом, как шотландский виски. Макферсон происходил из расы любителей спиртного, что с презрением смотрят на питье крепостью в двенадцать градусов, не отдавая себе отчета в том, что забродивший виноградный сок околдовывает незаметнее и нежнее, чем крепкий зерновой дистиллят. Впрочем, не думаю, что Марк опьянел, скорее «Слезы Христа» открыли его душу. Шотландская сдержанность почти исчезла, зато появилось нечто мальчишеское; профессиональный сыщик уступил место молодому человеку, нуждающемуся в наперснике. Я сказал, что ужинал здесь с Лорой. Мы ели точно такие блюда, сидели за этим самым столом. Та же потрепанная искусственная листва висела над ее головой. Этот ресторанчик был одним из самых любимых мест Лоры. Неужели он, Макферсон, привел меня сюда случайно? Макферсон пожал плечами. Механическое устройство наполнило ресторан музыкой; приглушенная мелодия доносилась в сад. Как-то у Ноэла Кауарда[20] мне попалась незабываемая строка (признаться, не помню ее дословно) о непреходящем обаянии старых песен. Смею утверждать, что именно по этой причине люди до сих пор покачиваются в танце под мелодии Джорджа Гершвина, в то время как прекрасные работы Калвина Кулиджа[21] стали набором скучных фраз в непрочитанных книгах. Старые мелодии были такой же частью Лоры, как ее смех. В ее мозгу хранилось множество музыкальных пустяковин. Обладая невзыскательным вкусом, она совершенно этого не стеснялась и, слушая Брамса, слышала Керна[22]. Для Лоры существовал один-единственный великий композитор – Бах. Вы не поверите: она полюбила его, слушая записи Бенни Гудмана[23]. Когда я рассказал об этом Марку, он мрачно кивнул и с видом превосходства сказал: – Да, я знаю. – Что вы знаете и откуда вы столько знаете? – требовательно спросил я, невольно вспылив из-за его самодовольного тона. – Вы ведете себя так, словно много лет были другом Лоры. – Я просмотрел ее пластинки, – объяснил он. – А некоторые даже прослушал. Думайте что хотите, мистер Лайдекер. Я налил ему еще вина. Воинственное настроение Марка улетучилось, и вскоре он уже рассказывал о том, что я изложил в предыдущих главах: о сцене с Бесси, своем недовольстве из-за грубой лести девушки-репортера, неожиданном интересе к живописи, который побудил его отыскать Ланкастера Кори и спросить о цене картины Джекоби. Наконец, уже под вторую бутылку вина, Марк поведал мне о Шелби Карпентере. Каюсь, я намеренно подливал вина Марку и засыпал его провокационными вопросами. Мы обсудили страховку, фальшивое алиби и, с моей подачи, владение Шелби огнестрельным оружием. – Знаете, он обожает спорт. Стрельба, охота, все такое. Наверняка у него когда-то была коллекция оружия. Марк понимающе кивнул. – Вы это проверили? И вообще, как вы собираете эти обрывки информации? Или Шелби сам признался? – Я – сыщик. На что я, по-вашему, трачу время? А в отношении оружия все просто, как дважды два. Фотографии в ее альбоме и квитанции на хранение оружия в его комнате в отеле. В понедельник Шелби сам ходил со мной на склад, и мы осмотрели весь арсенал. Шелби сказал, что его отец любил лисью охоту. – И что дальше? Я ждал откровения. – Согласно складским записям, там ничего не трогали больше года. Большая часть оружия заржавела, на нем лежал слой пыли в палец толщиной. – Разумеется, человек может иметь оружие, которое по каким-то причинам не хранит на складе. – Шелби не из тех, кто пользуется обрезом дробовика. – Обрезом? – вскричал я. – Вы точно знаете? – Мы пока ничего точно не знаем. – Марк сделал ударение на слове «точно». – Где еще можно использовать дробь диаметром 0,18 дюйма? – Понятия не имею. Я не спортсмен. – Представьте, что кто-то разгуливает по улицам города с дробовиком. Куда он его спрячет? – Гангстеры носят обрезы, – заметил я. – Во всяком случае, так утверждают фильмы, источник общедоступных знаний. – Лора общалась с гангстерами? – В некотором роде, Макферсон, мы все гангстеры. У нас у всех есть союзники и заклятые враги, есть свои пристрастия и то, что мы ненавидим всей душой. Прошлое, от которого хотелось бы избавиться, и будущее, которое требует защиты. – В рекламном бизнесе используют другое оружие, – заметил он. – Разве отчаявшийся человек не способен отбросить на время благородство и поступить не так, как принято в его окружении? Да, кстати, Макферсон, как из дробовика делают обрез? Моя попытка получить практическую информацию провалилась. Марк снова замкнулся. Я заговорил о страховке: – Похоже, Шелби поспешил сам рассказать о страховке только потому, что хотел обезоружить вас своей милой откровенностью. – Не исключено. Музыка изменилась. Моя рука с бокалом вина застыла на полпути к губам. От лица отлила кровь. Судя по растерянному виду Макферсона, он это заметил. Желтые руки поставили перед нами чашки с кофе. За соседним столиком рассмеялась женщина. Луна проиграла битву с тучами и скрылась, не оставив на зловещем небе ни следа от своего медного блеска. Воздух сгустился. У окна большого дома по соседству стояла стройная девушка; свет голой электрической лампы подчеркивал ее угловатый темный силуэт. Женщина за столиком слева напевала: Но улыбаюсь я, хоть катится слеза: Когда угас костер, дым застилает глаза[24]. Вперив возмущенный взгляд в ее лицо, я произнес самым вежливым тоном: – Мадам, пощадите, пожалуйста, уши тех, кто слышал эту восхитительную песню в исполнении Тамары. Ваши неуклюжие попытки подражать ей все равно никуда не годятся! Не стану описывать ее ответ и жесты, дабы не оскорбить щепетильных читателей. Марк изучал мое лицо с напряженным вниманием ученого, глядящего в микроскоп. Я рассмеялся и поспешно сказал: – Эта мелодия очень много для меня значит. Даже сейчас, какой бы затасканной она ни стала, в ней есть своя прелесть. Лучшее творение Джерри Керна! – Вы были с Лорой, когда впервые услышали эту песню, – заметил Марк. – Какая проницательность! – Я все лучше узнаю вас, мистер Лайдекер. – В награду я расскажу вам о том памятном вечере. – Давайте. – Это было осенью тридцать третьего, когда Макс Гордон поставил «Роберту»; либретто к мюзиклу написал Хаммерстайн-младший[25] по книге Элис Дьюер Миллер. Лора тогда впервые попала на премьеру и ужасно волновалась. Ее глаза горели, как у ребенка, голос по-юношески срывался, когда я показывал знаменитостей, которые до того вечера казались маленькой девочке из Колорадо-Спрингс небожителями. На ней было шифоновое платье цвета шампанского и золотисто-зеленые туфельки. Все это великолепно сочеталось с цветом ее глаз и волос. «Лора, милое дитя, – сказал я, – выпьем шампанского за твое платье!» В тот вечер она впервые попробовала шампанское, Макферсон. Глядя, как она радуется, я подумал: «Бог, должно быть, знает, что делает, когда превращает холодные мартовские вихри в теплый апрельский ветерок». Прибавьте к этому настроение, навеянное роскошной постановкой, и, в довершение всего, горько-сладкую пену песни, которую хрипловатым голосом пела под гитару девушка из России. Я почувствовал тепло маленькой ручки, и, пока длилась песня, Лора сжимала мою ладонь, приводя меня в немыслимый восторг. Считаете мое признание постыдным? Люди моего склада весьма эмоциональны – лично я с одинаковым пылом могу восхищаться Девятой симфонией Бетховена и дешевым леденцом на палочке, – но по-настоящему великие мгновения даются нам редко. Клянусь, Макферсон, слушая эту простенькую мелодию, мы достигли чего-то такого, чего многим другим не дано почувствовать при более привычных проявлениях взаимной привязанности. Лорины глаза наполнились слезами. Позже она призналась, что незадолго до нашей встречи ее любовь отвергли. Вы только представьте, кто-то отверг Лору! Совершенно бесчувственный тип. К сожалению, в любви у Лоры были довольно низменные вкусы. В нас соединяется столько стихий, Макферсон, что природе стоило бы покраснеть, когда она заявляет, цитируя Шекспира: «Он человеком был!»[26] Мелодия струилась меж пыльных белых перекладин шпалеры, среди ветвей искусственной сирени. Раньше я никогда не говорил вслух и не писал о мечтах, переполнявших меня с того самого вечера с Лорой, тем не менее я безо всякой опаски поделился ими с человеком, тоскующим о женщине, которую он никогда не встречал. Песня закончилась. Освободившись от печальных воспоминаний, я осушил бокал и вернулся к менее тягостной теме – убийству. К этому времени я уже овладел собой и мог спокойно обсудить сцену, которую мы наблюдали в гостиной Лоры, и то, как побледнел Шелби при виде бутылки бурбона. Марк сказал, что пока нашлись только косвенные улики и их недостаточно, чтобы предъявить обвинение жениху. – Скажите, Макферсон, по-вашему, он виновен? Я был с ним откровенен и ожидал в ответ искренности, но он лишь дерзко улыбнулся. Тогда я воззвал к его чувствам. – Бедная Лора, – вздохнул я. – Какова ирония судьбы, если убийца Шелби! Так щедро дарить любовь, а взамен получить предательство! Представляю, что она испытала в последние минуты жизни! – Она умерла почти мгновенно. Потеряла сознание через несколько секунд. – Вас это радует, Марк, не так ли? Вам приятно сознавать, что у нее не было времени на сожаления о подаренной любви?