– Так почему он не хочет ее печатать? Ответить я не мог. После всего, что случилось, это по-прежнему оставалось нераскрытой загадкой. Своими расспросами миссис Кауфман выбила почву у меня из-под ног. Я почувствовал себя несостоятельным – более не тем человеком, улыбка которого озаряет лучезарным светом жизнь одиноких стенографисток. Чары рассеялись, одобрение Барклая было не более чем ироничным символом моего поражения. Как только я вошел в гриль-бар, все перестали есть и уставились на того, кто осмелился перечить самому боссу. Лола Манфред помахала мне из-за круглого стола, за которым обычно обедали редакторы. Но я не стал торопиться сесть на стул, который она для меня заняла. Сквозь дым и пар ресторана я разглядел, что Элеанор нет на ее обычном месте. Официантка заметила мой взгляд и указала мне направление большим пальцем. Хоть гриль-бар и располагался в современном здании из металла и бетона, декорирован он был под английскую таверну семнадцатого века. Нависающие потолочные балки и гипсовые колонны разделяли зал на сумрачные пещеры. Светильники с мутными янтарными стеклами были тоже сделаны под старину. Элеанор помахала мне. Она сидела одна за маленьким столиком, в черном костюме по фигуре. Костюм она выбрала строгий, но в самой Элеанор не было ни капли строгости. Под жакет она надела белую блузку с кружевным воротничком или жабо – в общем, с каскадом ниспадающих кружев на груди. – Добрый день, – пробормотал я, в нерешительности остановившись у столика. Стул напротив Элеанор был наклонен в знак того, что место занято. – Хотите сесть со мной? – предложила Элеанор. – Да, спасибо, – ответил я как можно более невозмутимо, словно обедал с ней каждый день. – Вас уволили? – А, вот в чем дело. Я герой часа. Все только обо мне и говорят. Она улыбнулась. – Ну, вы не особенно пытались скрыть свои чувства по поводу Манна. Что у вас там случилось? – Я написал статью. Как мне казалось, хорошую. Ваш отец не хочет ее печатать. – Но почему? Официантка вручила мне меню, и я принялся сосредоточенно его изучать. Вопрос Элеанор смутил меня. Я по ней с ума сходил с того августовского полдня, когда она впервые улыбнулась мне через стол, за которым обедали редакторы и их ассистенты. Очевидно, я ей понравился, потому что через неделю она согласилась со мной пообедать. Я повел ее в тихий дорогой ресторан, и все шло просто великолепно, пока я не начал спрашивать ее об отце и каково ей быть дочерью Человека-говорящего-правду. Это была чудовищная ошибка – я попал по больному месту. С тех пор мне приходилось сочинять предлоги, чтобы лишний раз заглянуть в кабинет Лолы Манфред в надежде застать там и ее ассистентку. По вечерам я иногда нарочно ждал, пока Элеанор соберется домой, чтобы вместе с ней спуститься в лифте, плел что-то про встречи с друзьями в Гринвич-Виллидж, чтобы проехаться с ней на автобусе. – Так почему он завернул статью? О чем она? В гриль-баре всегда включали музыку из репродуктора. Духовой оркестр играл вальс из оперетты «Летучая мышь». Звенели тарелки на жестяных подносах, и все вокруг смотрели на нас. Мы были самой интересной парой в этом заведении – дочка главного босса и человек, который пошел на конфликт с ее отцом и его главным прихлебателем. Я не стал пересказывать Элеанор историю Вильсона в тот день, потому что мне хотелось поболтать с ней о чем-то более приятном, нежели мои споры с ее папашей. Так что вместо этого я заметил: – Сегодня, наверное, четверг? Почему-то именно по четвергам тут играют исключительно венские вальсы. – Ладно, не хотите – не говорите. Вас не уволили? – А если бы да, вы бы расстроились? Через мое плечо Элеанор посмотрела на Лолу Манфред, и они обменялись какими-то знаками. – Что у вас там за секреты? – спросил я. – Я выиграла у нее доллар. Ставила на то, что вас не уволят. А вот Лола была уверена, что Эд Манн непременно вгонит нож вам в спину. – Хорошо, что я не участвовал в пари, я бы поставил на то же, что и Лола. Буквально видел свои объявления в «Санди таймс»: «Молодой человек с опытом редакторской работы, готов к переезду…» – Вы боялись? – Это не совсем уместное слово. Скорее я смотрел на свои перспективы реалистично. – Я рада, что вас не уволили. И еще более рада, что вы пошли на риск. Большинство из этих… – Она обвела презрительным взглядом всех «этих»: Генри Ро из журнала «Правда», Тони Шоу из «Правды и красоты», Лолу Манфред и прочих заместителей и ассистентов редакторов, а также мистера Эдварда Эверетта Манна, вкушающего свой салат за маленьким столиком в углу зала. – Большинство из этих волнуется только, как бы не потерять работу. Они любят покуражиться, иногда смеются над отцом за глаза, но стоит ему вызвать их на ковер, и они рта не смеют раскрыть. Соглашатели… А уж я-то как был рад, что набрался наглости перечить Манну и Барклаю! Элеанор мной восхищалась! Я проглотил ее похвалу, как двухдолларовый стейк, и был готов вилять хвостом, прося добавки. – Соглашатели не умирают в подзаборных канавах. А я подыскиваю себе хорошую канаву на солнечной стороне с водопроводом. – По мне, лучше бы вы умерли в канаве, чем были как вот эти! – запальчиво воскликнула Элеанор, словно обращаясь к своему отцу и его соглашателям. Я представил, как она выходит против Манна и прочих барклаевских прихлебателей и отчаянно защищает одинокого бунтовщика, Джона Майлза Анселла. Мне сразу захотелось сказать ей что-нибудь галантное, заключить ее в объятия и поцеловать прямо здесь, в псевдобританском гриль-баре в цокольном этаже издательского дома Барклая. – Вы сегодня необыкновенно прекрасны. Даже прекраснее, чем вчера и в первый день, когда я вас увидел. – Да бросьте вы. Я даже не красива. Лицо Элеанор представляло собой сплошное противоречие: тонкие черты, изящный нос с небольшой горбинкой, практически впалые щеки – и при этом широкий волевой подбородок. Именно он не давал ей выглядеть хрупкой. Мне нравился этот контраст между тонким носиком и уверенным подбородком. Глаза у нее были так глубоко посажены, что вокруг них лежали темные тени. На первый взгляд и сама радужка выглядела темной, однако при более пристальном рассмотрении оказывалась серой, и тем приятнее было любоваться игрой ее прозрачного цвета. Из-за темных теней вокруг глаз ее легко было причислить к брюнеткам, но кожа у нее была цвета слоновой кости, а мелкие завитки волос вокруг лица достаточно светлыми, чтобы понять – в детстве она была блондинкой. – Вы сногсшибательны. – Оттого что поставила на вас? – Элеанор, – начал я. – Элеанор… – Да? – Давайте сегодня отпразднуем с вами вдвоем. Поднимем бокал… – За что? – За жизнь и смерть в канаве. За то, что меня не уволили. За все, что захотите, лишь бы мы с вами встретились! Она рассмеялась. Элеанор обрадовалась моему приглашению поужинать. Все то время, пока я отирался под дверью «Правды и любви», Элеанор ждала, что я позову ее на свидание! А я-то приписывал ее сердечность и любезное обращение естественному складу характера, думал, что она также тепло принимает любого, кто входит в кабинет, – будь то Генри Ро, Тони Шоу или даже Эдвард Эверетт Манн. – Значит, сегодня вечером? – Сегодня вечером. Мы заказали мороженое и выпили по две чашки кофе, ища повод подольше задержаться. Мы прослушали «Сказки венского леса», «Розы с юга» и «Венскую кровь», а уходить засобирались, когда ресторан почти опустел. Я отодвинул для нее стул и подал ей пальто. Когда моя рука случайно коснулась ее плеча, она слегка вздрогнула и отстранилась. Отголоски вальса доносились до нас даже в туннеле. – Мадам, позвольте пригласить вас на танец. – Вы с ума сошли, – засмеялась Элеанор. Я подставил ей руки, и мы провальсировали через туннель до самого входа в офис. Элеанор всегда казалась мне высокой, но танцуя с ней, я обнаружил, что ее плечо в клетчатом плаще ниже моего. Это открытие привело меня в восторг. Высокие девушки меня смущают. Элеанор дала мне свой адрес. Мы договорились, что я заеду за ней в семь. Я вернулся в свой кабинет и позвонил во французский ресторан Жана-Пьера. Велел Гюставу зарезервировать для нас самый лучший столик и выбрать самую лучшую утку. В качестве аперитива заказал коктейли с шампанским. Весь мир был у моих ног. Зазвонил телефон. Производственный отдел. – Интересуются, когда получат новую «Нераскрытую загадку месяца», – сообщила миссис Кауфман. – То есть они уже знают о моем пирровом поражении? – Все в этом офисе узнают о ваших делах раньше вас. Когда я еще работала в «Правде в кино», мистер Барклай решил закрыть журнал. Редактору должен был об этом сообщить мистер Манн, но у него как-то из головы вылетело, и очередной номер пошел в печать, потому что люди были не в курсе, что их уже закрыли. – И его не уволили? – Мистера Манна ни за что не увольняют. Производственный отдел ждет на проводе, мистер Анселл. Что мне им сказать? Я пообещал, что вечером у них будет новая статья. Конечно, следовало немедленно садиться за работу, но у меня было слишком хорошее настроение, так что я стоял, сунув руки в карманы, и насвистывал вальс «Венская кровь». – С вами что-то произошло, мистер Анселл? – Почему вы так подумали, миссис Кауфман? – Вы должны быть в ярости. Вы столько работали над историей Вильсона, лично проверяли каждую мелочь, написали все так хорошо, а они хотят вместо этого напечатать зажеванный старый хлам, который вам надо склепать за пару часов. – Такова жизнь. Найдите мне, пожалуйста, наши материалы по Дот Кинг. Рубрика «Нераскрытая загадка» была разрекламированной жемчужиной «Правды и преступления», без нее номер выйти не мог. У меня не оставалось времени поручить эту задачу кому-то из штатных журналистов, так что я взялся писать сам. К счастью, все факты расследования в моем распоряжении были – у нас уже упоминались некоторые версии этого убийства. И даже иллюстрации готовые нашлись – остались от статьи в июньском номере «Правды и любви» тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Мы использовали готовый шаблон верстки и отправили их в производственный отдел с наклейкой «срочно». Для текста же нужно было срочное одобрение. Одержав надо мной победу в отношении дела Вильсона, Манн великодушно одобрил новую статью еще до ее написания. Такое же разрешение требовалось и от Барклая, чтобы мы могли отправить статью в печать, как только я выну последний лист из пишущей машинки. – За разрешением от мистера Барклая лучше сходите сами, – сказала миссис Кауфман. – Вы знаете Грейс Экклес – если я попрошу ее об одолжении, она нарочно будет тянуть время, пока он не уйдет, а потом заявит, что я сама во всем виновата. А если ее попросите вы, разрешение будет у вас через пять минут. – Почему вы так думаете? Миссис Кауфман вскинула кустистую бровь. – Потому что вы привлекательный молодой человек, мистер Анселл.