— Вот бы подстеречь его как-нибудь ночью, когда он напьется, и надавать ему в темноте. Сразу шелковым станет. — Слова все это, что мы ему с вами сделаем, — заметил Пиннеберг. — Работяги правы. Мы трусы. — Ты, может, и трус, а я точно нет, — возмутился Лаутербах. — И я не трус, — поддержал его Шульц. — Мне и самому эта лавочка уже опостылела. — С этим надо что-то делать, — предпринял Пиннеберг первую попытку. — Разве он не разговаривал с вами сегодня утром? Все трое в каком-то замешательстве устремили друг на друга недоверчивые взгляды. — Слушайте, — продолжал Пиннеберг, ему было уже все равно, что они подумают. — Сегодня утром он мне все уши прожужжал о своей Марии, все нахваливал ее. А еще чтобы я к первому числу решил, самому мне уволиться или ждать, что он меня уволит. Это как-то связано с Марией — но я и сам не понял, как. — Со мной он тоже говорил. Видите ли, из-за того, что я нацист, говорил, у него могут возникнуть проблемы. — А со мной о том, что я по бабам бегаю. Пиннеберг сделал глубокий вдох и спросил: — И что?.. И они наперебой затараторили. — Что «и что»? — Сами-то вы что намерены ответить ему первого числа? — А что тут ответишь? — Ну, на Марию вы согласны? — Это исключено. — Пусть лучше увольняет. — И тогда уж… — Что «тогда уж»? — Тогда мы трое можем сговориться. — Это как? — Например, дадим друг другу слово, что наотрез откажем Марии. — Да не станет Эмиль даже заговаривать об этом, не полный же он дурак. — Но не сможет же он только из-за Марии нас уволить. — Вот и давайте условимся: если он уволит одного, остальные сами уволятся. Но только слово сдержим. Лаутербах и Шульц задумались, прикидывая, чем каждый рискует и стоит ли давать такое обещание. — Троих же он не уволит, — не унимался Пиннеберг. — Вы правы, — согласился с ним Лаутербах. — Он не пойдет на это. Ладно, обещаю. — Я тоже, — сказал Пиннеберг. — А ты, Шульц? — Согласен. — Кончай перекур! — взревел Кубе. — Ну что, господа, поработать не желаете? — Значит, решено? — Слово даю! — Честное слово! «Господи, вот Барашек обрадуется, — подумал Ханнес. — Целый месяц можно не волноваться». И троица направилась к весам. * * * Пиннеберг вернулся домой около одиннадцати вечера. Барашек уже спала, свернувшись клубочком в углу дивана. Лицо у нее было как у заплаканного ребенка, на веках еще не просохли слезы. — Господи, наконец-то! Я так испугалась! — Ну и чего ты испугалась? Что со мной такого могло случиться? Пришлось работать сверхурочно, такое счастье выпадает нам два раза в неделю. — Я и правда сильно испугалась! И ты, должно быть, есть хочешь. — Не то слово как. А что это у нас за запах? — Не понимаю. — сказала Барашек и повела носом. — Боже! Мой гороховый суп! Они стремглав бросились в кухню. Вонючий дым щипал им глаза. — Окна! Быстро открывай окна! Чтобы все выдуло! — Господи, газовый кран. Сначала надо выключить газ. Только вдохнув свежего воздуха, они отважились снять крышку с большой кастрюли. — Мой ненаглядный гороховый суп! — запричитала Барашек. — Сгорел! — И мясо! Они рассматривали кастрюлю, дно и стенки которой покрывала темная, зловонная, липкая масса. — Я его в пять часов на плиту поставила, чтобы лишняя вода испарилась, — оправдывалась Барашек. — Ждала тебя к семи. А тебя все нет и нет, и мне так страшно стало, что я и думать забыла об этой дурацкой кастрюле! — Кастрюля померла, — с грустью в голосе констатировал Пиннеберг. — Может быть, ее еще отчистить получится, — задумчиво сказала Барашек. — Медной щеткой. — Все это денег стоит, — вздохнул Пиннеберг. — Подумать только, сколько денег мы потеряли за последние дни. Кастрюли, медные щетки, обед — на эти деньги я мог три недели питаться… Ну вот, ревешь, а ведь это так и есть. — Я так старалась, дорогой, — всхлипывала Барашек. — Только когда я за тебя боюсь, тут не до еды. Не мог прийти на полчаса раньше? Тогда бы мы выключили газ вовремя. — Ну и ну, — только и мог сказать Пиннеберг и бросил крышку на кастрюлю, — будет нам уроком. Я… — Он решил сделать геройское признание: — Я ведь тоже иногда ошибаюсь. Поэтому тебе плакать не стоит… Ну а теперь дай мне, наконец, поесть. Я зверски голоден! Приложение Жизнь и творчество Ханса Фаллады 1893 21 июля в Грайфсвальде в семье земского судьи Вильгельма Дитцена и его жены Элизабет Дитцен родился третий сын — Рудольф. 1899 Отца назначают советником апелляционного суда, семья переезжает в Берлин. 1909 Отца назначают советником имперского суда, семья переезжает в Лейпциг; Рудольф попадает на велосипеде в тяжелую аварию. 1911 Учеба в гимназии в Рудольштадте; тяжелая травма при замаскированной под дуэль попытке двойного самоубийства, в результате которой погиб друг Рудольфа — Ханс Дитрих фон Неккер. 1912 Лечение в нервной клинике в Танненфельде (Саксония).