Зиганшин встал. Чувство гадливости оказалось таким сильным, что он хотел молча уйти, но нужно было заступиться за Галину Ивановну. – Понимаете, Оксана Васильевна, на войне будущее такой же чудесный дар, как и любовь. Там иначе смотришь на многое, особенно на время и на значение слова «завтра». – Ну так там и надо оставлять эти взгляды, а не тащить в нормальную жизнь! – взвизгнула Черных. – Да? А может быть, проще? Всем, кто там был, там надо было и остаться? Чтобы не мешать нашей нормальной жизни? Сделал свое дело, защитил наши задницы, и все, спасибо, можешь помирать. А то вернешься живой, уважай тебя потом, уступай… На фиг надо, верно? – Не надо утрировать! – Оксана Васильевна, – с трудом сдерживая ненависть, заговорил Зиганшин, – не знаю, зачем я это вам говорю, потому что вы все равно меня не поймете. Просто Галина Ивановна в свое время спасла мне жизнь, и я очень хочу оградить ее от ваших нападок. На войне люди все разные. Есть добрые, есть злые, умные и дураки, бесшабашные и осторожные, нравственные и не очень. Как в жизни. Есть те, кто уважает власть, а есть и такие, кто ее ненавидит. Есть даже такие, которые не любят свою родину. Но эти люди встали и пошли, когда возникла такая необходимость. Сейчас я скажу, может быть, выспренно, и у вас от моего пафоса зубы сведет, но факт есть факт. Эти люди готовы были отдать жизнь, и многие отдали, не ради личной выгоды, а просто потому, что родине это было нужно. Ради вас, Оксана Васильевна, ради вашего безопасного существования. Они это сделали, и на этом точка. – Так я не умаляю ничьих подвигов, о чем вы! – Терапевт справилась со злостью, и на ее лице снова засветилась сладкая улыбка. – Вы, наверное, не поняли меня. Но, согласитесь, одно дело выполнять свой долг, а бегать за мужчиной – совсем другое. – Тогда просто запомните: я запрещаю вам злословить о Галине Ивановне. Если вы еще хоть раз обидите ее, будьте уверены, что очень сильно об этом пожалеете. – Интересно, что вы мне сделаете? – А вы попробуйте, и узнаете! – Мстислав Юрьевич вышел, еле удержавшись, чтобы не хлопнуть дверью, и спустился в учебную комнату, которая, по счастью, пустовала. Он принялся ходить между столами, сожалея о своей вспышке откровенности. Зачем он стал объяснять этой дуре такие вещи, которые люди или чувствуют инстинктивно, или не понимают никогда? Воюют не боги, а люди, и подвиги совершают тоже люди, но нельзя судить героев обычным человеческим судом. Хотя бы потому, что они часто получают высшую меру – смерть. «С другой стороны, – думал Зиганшин, – я тоже воевал, и вроде довольно неплохо, но если бы начал думать, раз я герой, то мне все позволено, то это было бы нехорошо с моей стороны. Нет, я, конечно, не идеал и вытворяю всякое, но никогда не оправдываюсь славным боевым прошлым. Все же это лучшая часть меня, и глупо было бы разменивать ее на мои коррупционные грешки. Пусть уж будет так, что меня испортила мирная жизнь. Но я никогда не позволю, чтобы грязные сплетни этой сумасшедшей поколебали мое уважение к Галине Ивановне. Она спасала нас, рискуя собственной жизнью, вот и все. Остальное неважно». Мстислав Юрьевич так разозлился после беседы с Черных, что едва не забыл, зачем приехал. «Выговор, что ли, объявить самому себе? – подумал Зиганшин-начальник о Зиганшине-опере. – И то правда, на службе редко встретишь такую бестолочь, как я!» В этом расследовании он чувствовал себя примерно как врач крутого медицинского центра, всегда имеющий в своем распоряжении любое обследование и анализы, которого внезапно выдернули из привычной среды и посадили на фельдшерско-акушерский пункт, оставив из всех методов диагностики только глаза, уши и пальцы. Или, того хуже, как пятилетний ребенок, который вместо того, чтобы позвать взрослых к задыхающейся бабушке, начинает лечить ее с помощью игрушечного докторского набора. Немного успокоившись, Мстислав Юрьевич заглянул к Клименко, который улыбнулся ему почти по-человечески, но ничем не помог. Вадим Михайлович сам никогда не подрабатывал и понятия не имел, чем занимались его сослуживцы четверть века назад. Зиганшин вздохнул и отправился к Колдунову, который все про всех знал. По пути он размышлял, не вычеркнуть ли официально Тиглиева с Сережкиным из списка подозреваемых. В начале девяностых они были еще студентами. Потом вспомнил, что все уважающие себя студенты как раз и ходят на дежурства, чтобы к диплому приобрести хоть какие-то практические навыки. Колдунов вроде бы обрадовался приятелю, но сказал, что убегает на операцию, и если что вспомнит, то сам позвонит. Тяжелое настроение, возникшее после разговора с Черных, не оставляло Зиганшина, он чувствовал себя словно в чем-то виноватым. Ясно стало только одно: пора прекращать самодеятельность и объединять усилия со всеми заинтересованными в этом деле лицами, к которым, с большой натяжкой, следует причислить и Лешу Кныша. Договорились собраться в семь вечера, раньше у Горчакова никак не получалось, и Мстислав Юрьевич снова отвез детей к матери. Он предвкушал если не упреки, то хотя бы ненавязчивое напоминание, что у матери вообще-то есть своя жизнь и она не может все бросить и сидеть с детьми, но против ожидания его встретили благосклонно и даже радостно. Чувствовалось, что Василий Ильич Гончаров искренне заинтересовался делом, а Леша, напротив, сидел в самом темном углу адвокатского кабинета с отрешенной физиономией. – Да уж, – фыркнул Кныш, выслушав подробный и обстоятельный доклад Зиганшина, – все это слишком складно, чтобы быть правдой. Вы, ребята, просто подпали под обаяние совпадений, а реальность – это вам не стройная логическая конструкция. Да, была в восьмидесятом году девочка, до смерти забитая озверевшими одноклассницами. Что делать, такова жизнь. Ну, в девяносто втором году пропала Татьяна Верховская, а в девяносто третьем – Полина Зырянова, ну и что? Время было такое, неспокойное. Верховскую наркоманы ограбили, убили, а труп выкинули в залив. Реалистично? Более чем! Полина шлялась с мольбертом по всей области, так чего удивляться, что ее изнасиловали какие-нибудь колхозники? Вполне житейское дело. Про исчезновение Светланы Поливановой я вообще молчу. Чтобы, занимаясь криминальным бизнесом, вдруг стать жертвой серийника, это надо родиться очень невезучим человеком. Ты же сам говоришь, был в архиве, видел, какая там куча дел на пропавших. Почему именно эти женщины, а не любые другие из той кучи? Потому что ты полагаешь, что маньяк – врач? Ну так ты сам себе противоречишь, Митя! Если у него хватило ума получить высшее образование, так тем более он бы сообразил искать жертв вне своего привычного окружения. – Логично, – вздохнул Зиганшин, переглянувшись с адвокатом. – Извини, конечно, но от желания помочь близкому человеку ты утратил объективность и тупо подгоняешь факты под свою версию, преувеличивая одни и игнорируя другие. В том, кто убил Аню Лисовец, надеюсь, ты не сомневаешься? Зиганшин промолчал. – Пока тебя ждал, я посмотрел копию приговора и хочу тебе сказать, что доказуха там крепкая. Потом осужденная тебе все подтвердила, чего еще надо? Неужели она бы не ухватилась за возможность оправдаться, если бы была не виновата? Горчаков заметил, что Елена Сергеевна – умная женщина и понимает, что раз уж она отсидела свой срок, то восстанавливать истину смысла нет. Сейчас о ее прошлом почти никто не знает, а получится ли доказать непричастность к преступлению спустя столько лет – еще большой вопрос. – Ну ладно. Хотя мне не верится, что пять малолетних дур так филигранно сговорились, чтобы выгородить кого-то. Один человек еще может взять на себя чужую вину, два… С большой натяжкой, но допускаю. Но в группе обязательно найдется малодушный, который испугается срока и расколется. Или тупо человек врать не умеет. – А если не девочки выгораживали кого-то, а следователь? – спросил адвокат. – Например, настоящий убийца Ани был высокопоставленным человеком, и его следовало любой ценой вывести из-под удара. А что? Если девочка действительно была такая красавица, вполне могла приглянуться какому-нибудь педофилу. – Нет, Василий Ильич, не получается сказка, – покачал головой Зиганшин, – для того, чтобы отмазать большого чиновника, не стоило проявлять такую избыточную активность. Всегда можно повесить преступление на какого-нибудь реального урку, зачем вовлекать девчонок, раньше ни в чем противозаконном не замешанных, да еще пять штук? Да еще у одной из них папаша – директор магазина. В восьмидесятые это, знаете ли, было ого-го! Потом этот чертов дождик. Если бы девочки оговорили себя тогда, и сейчас Елена Сергеевна упорствовала бы в своей лжи, то ли из нежелания ворошить прошлое, или там из страха, неважно, но она бы сказала, что да, уходя, они бросили гирлянду на тело Ани. Зачем ей говорить, что гирлянды не было? – И зачем? – Моя версия такая, что кто-то видел, как девочки избивали Аню. Он не пытался ее защитить и не позвал на помощь, просто наблюдал, оставаясь незамеченным. Потом девочки убежали, он подошел к Ане и смотрел, как она умирает. Потом украсил ее тело новогодней гирляндой. Что уж там щелкнуло в его голове, не знаю, но сформировался стереотип, фетиш, который он в дальнейшем с успехом реализовывал. Леша сказал, что у Зиганшина теория бежит далеко впереди фактов. Все его построения такие шаткие, что на их основании даже как-то неприлично назначать генетическую экспертизу найденных останков. Вот если уговорить Верховского и Зырянова самих найти живых кровных родственников Тани и Полины и оплатить экспертизы из своего кармана, тогда другое дело. Тогда, может быть, если результат вдруг окажется положительным, Леша согласится поискать родных Светланы Поливановой, которая, кстати, вообще не вписывается в этот ряд. А вообще у него куча дел, и он просто не имеет права тратить свое рабочее время, которое, как известно, принадлежит не ему, а государству, на проверку нереалистичных версий. – Что ж, мак семь лет не родил, а голоду не было, – усмехнулся Мстислав Юрьевич, – и без тебя докопаемся до истины. – Ой, ну докопаетесь, ну и что! И будете сидеть с этой истиной, как дурень со ступой. Знать-то мало, надо доказать. – Леша, тебе же все равно надо прошерстить всю биографию Реутова. Где родился, учился, с кем дружил, где и как сидел, какое место занимает в иерархии блатных. Маньяк там или нет, но кто-то же закопал в его сарае тела трех женщин, пока он мирно отдыхал на нарах? Мы исходили из того, что его дом выбрали, потому что он заброшен, но теперь я думаю, что мы ошибались. Мало ли заброшенных домов по области? Кныш нехотя согласился. На том и разошлись. Зная Лешу, Мстислав Юрьевич не надеялся на быстрый результат, и каково же было его удивление, когда нерадивый следователь позвонил следующим же утром. Зиганшин как раз отвез детей и Льва Абрамовича в школу, посадил Фриду в автобус до райцентра, а сам вернулся домой и стал собираться за клюквой. С этим расследованием он совершенно забросил походы в лес. Кроме того, его жгла потребность увидеть пруд, в котором они утопили Николая, и убедиться, что там все в порядке. Он натянул уже один болотный сапог и потянулся за вторым, как засветился телефон, показав на экране, что звонит Кныш. – Да неужели, – фыркнул Зиганшин и взял трубку. – Мить, я, конечно, продолжаю думать, что твоя версия – это бред, – напористо сказал Леша, – но может быть, и не полный. – К сути. – Ты будешь смеяться, но Реутов учился в той же школе, что и Аня Лисовец, и ее убийцы. – Иди ты! – Мить, я сам припух. Слушай, раз ты в теме, может, съездишь туда, пошукаешь? Вдруг что всплывет? Конечно, будет очень неплохо, если этот придурок Реутов вдруг объявится и сам все объяснит, но в нашем деле глупо надеяться на такие подарки судьбы. – Еще как глупо, – сказал Зиганшин, снимая сапог. Школа оказалась на вид почти точно такой же, в какой учился Мстислав Юрьевич: высокое четырехэтажное здание с двумя флигелями пониже, в которых располагались актовый и спортивный залы. На фасаде виднелись робкие следы культа личности в виде барельефов, представляющих красивых молодых людей за работой или за спортивными занятиями. Видно, школу построили на переходе от сталинского ампира к тоскливому минимализму хрущевских коробок. Прежде чем войти, Мстислав Юрьевич прогулялся вокруг здания, мимоходом спугнув стайку детей с сигаретами. Бежать за ними с лекцией о вреде курения Зиганшин не стал. Следовательница Каинова не солгала. Даже при желании трудно придумать ландшафт, более подходящий для преступной деятельности. Жилые дома в глубине квартала отстояли метров на двести, к тому же были обращены к школьному двору глухими боковыми стенами. Мстислав Юрьевич прошел подальше. Сейчас все пространство заставлено припаркованными автомобилями, а в восьмидесятом году если кто и имел личный транспорт, то предусмотрительно держал его в гараже. Метро и магазины находятся по другую сторону, а за школой только широкая полоса линии электропередачи и дальше промзона. Никакой необходимости ходить мимо школы у жителей квартала нет, и дети могут вечерами творить все, что угодно. Реальную опасность представляют только собачники, но они обычно считают, что гулять со своим четвероногим другом и патрулировать окрестности – не одно и то же, поэтому стараются ни во что не вникать. Допустим, сейчас охрана, видеокамеры, а двадцать пять лет назад никто об этом и мечтать не мог. С другой стороны, охрана охраной, а детишки курят как ни в чем не бывало. Ради интереса Мстислав Юрьевич заглянул под тронутый ржавчиной козырек, прикрывающий черную лестницу в подвал. Ага, вот они, родимые, атрибуты сладкой жизни! Тут тебе, пожалуйста, и банки из-под пива, и окурки, и даже разбитая бутылка. Так что технический прогресс – дело хорошее, но он не работает, если никому ничего не надо. На охране сидел пожилой благодушный дядька, сказавший, что из старых кадров в школе осталась только физкультурница. Мстислав Юрьевич отправился в спортзал. На подступах к нему в коридоре все стены оказались испещрены большими фотографиями разных соревнований, причем некоторые были черно-белыми. Он присмотрелся: на этих снимках дети выглядели неуловимо по-другому, и одеты иначе, чем теперь, так что это действительно очень давние снимки, а не работа фотошопа. Проходя через мужскую раздевалку, он вдохнул густой запах свежего тестостерона и потных кроссовок и улыбнулся. Какие-то вещи остаются неизменными. Мстислав Юрьевич зашел в зал во время урока. Он деликатно остановился на пороге, наблюдая, как высокая учительница с обветренным лицом и подтянутой, но мужиковатой фигурой ловко управляется с оравой галдящих детей. Она периодически дула в свисток и зычным басом то и дело выкрикивала фамилии ребят. Какие-то два злостных нарушителя дисциплины уже ползли по периметру «гусиным шагом». «Old school», – ухмыльнулся Мстислав Юрьевич, у которого от воспоминаний о том, сколько он сам намотал кругов в приседе на уроках физкультуры, едва не свело икры. Поймав его взгляд, учительница крикнула: «В колонну по два становись! бегом марш!» – и подошла к непрошеному гостю. Несмотря на свирепый вид, она живо откликнулась на просьбу вспомнить давние события. Зиганшин снял ботинки и в одних носках прошел за ней через зал в узенькую преподавательскую, убранную очень скупо, но женственно. Так же как и в коридоре, стены были плотно увешаны фотографиями, на узкой длинной полке теснилось множество кубков, но занавески на окне пестрели самыми пошлыми цветочками, а чайник, стоявший на отдельном столике, оказался прикрыт кружевной салфеточкой. Но больше всего Зиганшина удивил высокий, до потолка, стеллаж, весь заполненный книгами. Названия были вытиснены далеко не на всех корешках, но по тем, что удалось прочитать, Мстислав Юрьевич понял, что физкультурница интересуется своим предметом и имеет вкус к хорошей литературе. Усадив его на круглую вертящуюся табуретку, физкультурница встала в дверях и пустилась в воспоминания, периодически восклицая: «Горелов, я все вижу!» или «Орешкина, немедленно слезь с каната!» Ирина Александровна (так звали учительницу) рассказала, что пришла в школу всего за год до трагедии, поэтому всей подноготной ее участников не знает, а то, что знает, почерпнуто больше из досужих разговоров в учительской, чем из собственного опыта. Аня, да, сразу обращала на себя внимание редкой красотой, но со спортом не дружила, а в последнее время, когда травля ее развернулась в полный рост, почти перестала ходить на физкультуру. – Почему? – удивился Зиганшин. – Какая связь? – Прямая. В женской раздевалке можно легко стать объектом злых и жестоких шуток. Я даже не хочу рассказывать вам, как изобретательны бывают девочки на этот счет. Кроме того, в спортивной форме ясно видны все особенности фигуры, и можно их публично высмеять. Короче говоря, Аня приходила в зал, не переодеваясь, и просила меня дать ей какую-нибудь бумажную работу, чтобы не быть прогульщицей. Что ж, я шла навстречу. Несколько раз попыталась говорить с их классной руководительницей о том, что надо решать проблему, но в ответ получила только отповедь, что я, во-первых, молодой специалист, а во-вторых, курица – не птица, Болгария – не заграница, женщина – не человек, а физрук – не педагог. И я поверила, что только все испорчу, если полезу разбираться. До сих пор чувствую себя виноватой.