– Наконец-то, – сказал Дарклинг. Он повернулся ко мне, его прекрасное лицо приобрело четкость. Он прислонялся к опаленной каминной полке. Ее очертание было до боли знакомым. Его серые глаза стали пустыми, блеклыми. Это смерть Багры так на него повлияла или жуткое преступление, которое он здесь совершил? – Подойди, – ласково позвал Дарклинг. – Хочу, чтобы ты увидела. Я дрожала, но позволила ему взять меня за ладонь и опустить ее на изгиб его руки. В ту же секунду видение перестало быть размытым, и комната прояснилась. Мы находились в бывшей гостиной Керамзина. Потертые диваны почернели от сажи. Драгоценный самовар Аны Куи, этот золотой великан, лежал на боку. От стен ничего не осталось, кроме обугленного, местами сломанного каркаса и призраков дверных проемов. Винтовая металлическая лестница, которая однажды вела в музыкальный класс, расплавилась от жара, ее ступеньки слились друг с другом. Потолка больше не было. Я полностью видела обломки второго этажа. На месте чердака теперь было только серое небо. «Странно, – глуповато подумала я. – В Двух Столбах светит солнце». – Я сижу здесь не первый день, – сказал Дарклинг, водя меня по развалинам, по грудам осколков, через то, что однажды было прихожей, – все ждал тебя. Каменные ступеньки, ведущие к входной двери, испачкались пеплом, но остались целыми. Я увидела длинную гравийную тропинку, белые пики ворот, дорогу в город. Последний раз мне доводилось на них смотреть почти два года назад, но они выглядели точно так же, как я их помнила. Дарклинг взял меня за плечи и слегка повернул. У меня подкосились колени. Я осела на пол, прикрывая рот ладонями. Из меня вырвался сдавленный звук, слишком надрывный, чтобы назваться криком. Дуб, на который я однажды залезла на спор, до сих пор оставался нетронутым огнем, поглотившим Керамзин. Но теперь его ветки полнились людьми. На одной из них висели три инструктора-гриша, их кафтаны слабо развевались на ветру – фиолетовый, красный и синий. Лицо Боткина, висевшего рядом, было почти черным над веревкой, сдавившей шею. Его тело покрывали раны. Он умер сражаясь. Следующей покачивалась Ана Куя в своем черном платье, на талии висела тяжелая связка ключей, носки сапожек с пуговицами почти доставали до земли. – Кажется, она практически заменила тебе мать, – пробормотал Дарклинг. Всхлипы, сотрясавшие мое тело, напоминали удары хлыста. Я вздрагивала от каждого, согнулась пополам, села в позу эмбриона. Дарклинг опустился на колени передо мной. Взял за запястья, отводя руки от лица, будто хотел смотреть, как я плачу. – Алина, – обратился он. Я продолжала смотреть на ступеньки, слезы застилали глаза. Я не стану на него смотреть! – Алина, – повторил Дарклинг. – Почему? – слово больше походило на вой, детский плач. – Почему ты это сделал? Как ты мог это сделать? Ты что, совсем бесчувственный?! – Я прожил долгую жизнь, щедрую на горе. Мои слезы давно иссякли. Если бы я до сих пор чувствовал все, как ты, страдал, как ты, то не вынес бы этой вечности. – Надеюсь, Боткин убил двадцать твоих гришей, – сплюнула я, – сотню! – Он был выдающимся мужчиной. – Где все ученики? – выдавила я, хотя сомневалась, что выдержу ответ. – Что ты с ними сделал? – А где ты, Алина? Я был уверен, что ты придешь, когда я напал на Западную Равку. Думал, этого потребует твоя совесть. Мне оставалось лишь надеяться, что хотя бы это выманит тебя на встречу. – Где они?! – взвыла я. – В безопасности. Пока. Они будут на моем скифе, когда я снова войду в Каньон. – В качестве пленников, – мрачно произнесла я. Он кивнул. – На случай, если ты задумаешь атаку, вместо того чтобы сдаться. Через пять дней я вернусь в Неморе, и ты поплывешь со мной – ты и следопыт, – или я расширю Каньон до самого побережья Западной Равки, а этих детей одного за другим отдам на милость волькр. – Это место… эти люди, они были невиновными. – Я сотни лет ждал этого момента, твоей силы, этой возможности. Я заслужил ее потерями и страданиями. И я воспользуюсь ей, Алина. Любой ценой. Мне хотелось расцарапать его, пообещать, что я еще посмотрю, как его собственные монстры разорвут его на кусочки. Хотелось сказать, что я обрушу на него всю мощь усилителей Морозова, армию света, порожденную скверной, идеальной в своем отмщении. Возможно, я действительно буду на это способна. Если Мал пожертвует своей жизнью. – У меня ничего не останется, – прошептала я. – Нет, – ласково ответил Дарклинг, заключая меня в объятия и целуя в макушку. – Я уничтожу все, что ты знаешь, все, что ты любишь, пока у тебя не останется другого пристанища, кроме меня. От горя, от ужаса, я позволила себе расщепиться на мириады частиц. * * * Я по-прежнему стояла на коленях, пальцы впивались в подоконник, лоб прижимался к деревянным планкам стены пансиона. Снаружи доносился тихий звон молитвенных колокольчиков. Внутри не раздавалось ни звука, кроме моего учащенного дыхания и хриплых всхлипов, все еще напоминавших удары хлыста. Я сгорбилась и расплакалась. В таком состоянии меня и нашли. Я не слышала ни как открылась дверь, ни приближающихся шагов. Просто почувствовала, что меня обхватывают чужие руки. Зоя посадила меня на край кровати, а Тамара устроилась рядом. Надя взяла гребень и осторожно начала распутывать все мои колтуны. Женя умыла мне лицо, а потом и руки прохладным платком, предварительно смочив его в тазике. От него слабо пахло мятой. Так мы и сидели в молчании, все девочки скучились вокруг меня. – Ученики у него, – произнесла я без каких-либо эмоций. – Двадцать три ребенка. Он убил преподавателей. И Боткина. – И Ану Кую, незнакомую им женщину. Женщину, которая меня вырастила. – Мал… – Он рассказал нам, – тихо перебила Надя. Думаю, часть меня ожидала обвинений, упреков. Вместо этого Женя опустила голову мне на плечо. Тамара сжала руку. И я осознала, что они не просто меня утешали. Девочки опирались на меня – а я – на них, для поддержки. «Я прожил долгую жизнь, щедрую на горе». Были ли у Дарклинга друзья? Люди, которых он любил, которые боролись за него, заботились о нем, заставляли смеяться? Люди, которые стали не более чем жертвами мечты, пережившей их всех? – Сколько у нас есть времени? – спросила Тамара. – Пять дней. Кто-то постучал в дверь. Это был Мал. Тамара освободила ему место рядом со мной. – Все плохо? – спросил он. Я кивнула. Не могла пока говорить о том, что я увидела. – У меня есть пять дней, чтобы сдаться, или он снова воспользуется Каньоном. – Он сделает это в любом случае, – возразил Мал. – Ты сама говорила. Он найдет повод. – Я могу выиграть нам немного времени… – Какой ценой? Ты была готова отдать свою жизнь, – тихо сказал он. – Так почему не дашь мне сделать то же самое? – Потому что я этого не вынесу. Его лицо ожесточилось. Мал схватил меня за запястье, и я снова почувствовала тот разряд. Под веками замелькал поток света, словно мое тело было готово отпрянуть от него. За этой дверью пряталась неописуемая сила, и смерть Мала ее откроет. – Ты вынесешь это, – сказал он. – Или все те смерти, все, чем мы пожертвовали, все это будет впустую. Женя прочистила горло. – Э-э… Тут такое дело. Возможно, ей и не придется. У Давида есть идея. * * * – Вообще-то это была идея Жени, – сказал Давид. Мы собрались вокруг стола под навесом таверны, находившейся чуть дальше по улице от нашего пансиона. В этой части поселка не было достойных закусочных, но на месте сгоревшего дома построили ветхую таверну. Над шаткими столиками висели лампы, рядом стояла деревянная бочка со сладким ферментированным молоком и жарилось мясо в двух металлических барабанах, таких, как мы видели в первый день на рынке. Воздух полнился можжевеловым дымом. За столиком рядом с бочкой двое мужчин играли в кости, пока еще один наигрывал мелодию на старой гитаре без какого-либо ритма. Это сложно было назвать музыкой, но Миша остался доволен. Он исполнил сложный танец, который, судя по всему, требовал активных хлопков в ладоши и сильной сосредоточенности. – Мы непременно нанесем имя Жени на памятную доску, – съязвила Зоя. – Ближе к делу. – Помнишь, как ты спрятала «Выпь» из виду? – спросил Давид. – Как преломила свет вокруг корабля, чтобы тот не отражался от поверхностей? – Я подумала, – вмешалась Женя. – Что, если ты провернешь этот фокус на нас? Я нахмурилась. – В смысле… – Принцип остается тем же, – поспешил объяснить Давид. – Это огромное испытание, поскольку тут больше переменных, чем просто голубое небо, но преломить свет вокруг солдат равносильно тому, чтобы преломить свет вокруг объекта.