– Согласен, – ответил Доггер. – Tenebrio несколько отдает литературщиной. Думаю, это название придумал какой-нибудь выпускник частной школы, занявшийся похоронным бизнесом. Мы шли в молчании. Через некоторое время мы добрались до широкой улицы, пересекающей железнодорожные пути. Улица называлась Кладбищенская граница. – В том направлении расположен Южный вокзал, а в этом – Северный, – указал Доггер. – В чем разница? – Южный вокзал для англикан, а Северный – для диссентеров[7]. Когда мы остановились рядом с указателем на военное кладбище, Доггер внезапно погрузился в глубокую задумчивость. Словно по мановению палочки злого колдуна, на его лице появились резкие морщины. Я знала, о чем он думает. Многие его боевые товарищи похоронены здесь. Эта война обошлась особенно жестоко с Доггером, как и с моим отцом. Оба пережили ее, но были отмечены ею навеки. Это не тема для обсуждения. Должно быть, прогулка по железнодорожным путям вернула его в прошлое, во времена его плена, когда он и отец вынуждены были работать на бирманской Дороге Смерти. Как отважно с его стороны было отправиться со мной на другую дорогу смерти, пусть даже она находится в Англии и сейчас совсем другое время. Должно быть, это настоящая пытка. Надо отвлечь его. – Взгляни, Доггер, – сказала я. – Вот администрация кладбища. Они смогут направить нас к могиле мадам Кастельнуово. Доггер медленно повернулся, как будто видел меня в первый раз, как будто я незнакомка, обратившаяся к нему с вопросом, как найти дорогу. – Отличная идея, – с заметным усилием сказал он, заставляя себя вернуться из путешествия в прошлое на чужие опасные берега. – Своевременная помощь всегда приветствуется. Администрация представляла собой белое кирпичное здание, явно знававшее лучшие времена. Сто лет дождей оставили свои отпечатки, и местами стены поросли мхом. Доггер открыл дверь, и мы вошли в темное помещение. Внутри царила атмосфера… Я не сразу смогла уловить ее, но здесь пахло не столько смертью, сколько унылой коммерцией. На стенах висели плакаты в рамках, словно рекламирующие путешествие в места, откуда нет возврата. За столом возникло какое-то шевеление, и через минуту или около того перед нами появился невысокий мужчина. Он был одет в тесный черный костюм с желтоватым целлулоидным воротничком. Заморгал на нас сквозь серебряное пенсне, как будто мы – привидения. Под одним глазом чернел синяк. Интересно, это результат драки или нечто декоративное? Часть атмосферы? Должно быть, я смотрела на него слишком пристально, потому что он прикоснулся пальцем к пострадавшему глазу и пробормотал: – Гроб наехал. Как будто это все объясняет! Поскольку мне доводилось бывать в таком же затруднительном положении, я прекрасно поняла его и успокоила, сочувственно сморщив нос и верхнюю губу, как будто говорила: «О! Разделяю вашу боль». – Добро пожаловать в Бруквуд, – сказал он совершенно другим, на удивление жизнерадостным голосом. – Полагаю, вы не собираетесь здесь задерживаться? Он шутит? Я взглянула на Доггера в поисках реакции, но он сохранял хладнокровие игрока в вист вечером в пятницу в Святом Танкреде. Под моим взглядом выражение его лица чуть смягчилось, только чтобы дать понять, что он уловил иронию. – Мы ищем могилу мадам Кастельнуово, – сказал Доггер. – Насколько я знаю, она была погребена здесь в августе. – Вы семья? – поинтересовался маленький человечек, на всякий случай изображая скорбь. – Поклонники, – поправил Доггер. – А! Значит, музыканты? – Скорбь сменилась выжиданием зрителя в оперном зале, перед тем как поднимется занавес. – Что-то вроде. – Доггер почтительно склонил голову. – Что ж, – произнес человечек, потирая руки. – Посмотрим, посмотрим. Это было недавно? – В августе, – повторил Доггер. Мужчина по очереди посмотрел на нас, словно пытался найти в наших лицах что-то вроде визиток с необходимой информацией. Время словно застыло. А потом, как будто придя к какому-то решению, он отвернулся и начал суетливо копаться в недрах шкафчика. Мы слышали шорох бумаг и театральные вздохи. После того, что показалось мне вечностью, он вынырнул из деревянных недр, сжимая в руках пухлую папку с неровными краями. Бухнул ее на стол. – Да, вот оно, – сказал он, лизнул указательный палец и пролистал до нужной страницы. На старом официальном бланке я с удовольствием увидела логотип лондонской компании «Некрополис и Национальный мавзолей» – змею, глотающую свой хвост и обвивающуюся вокруг черепа с костями, и песочные часы с подписью Mortuis quies vivis salus. Выгнув брови, я указала Доггеру на бланк. Он едва заметно улыбнулся, что означало: «Позже». Мы наблюдали, как мужчина с синяком тщательно рисует карандашом участок кладбища, который мы ищем. – Место 124, – сказал он, отмечая его на карте большой буквой Х. – Римско-католическая секция. Рядом с часовней. Разумно. Испанская леди, скорее всего, будет погребена в объятиях своей матери-церкви, а не рядом с диссентерами. – Удачной охоты, – жизнерадостно пожелал нам человечек, когда мы пошли к выходу. За спиной Доггера я по-маньячески ухмыльнулась и сделала вид, что стреляю ему в лоб, сложив пистолетом указательный и большой пальцы. Он улыбнулся с таким видом, будто мы давно потерявшиеся близнецы, разлученные в колыбели. – А теперь, Доггер, девиз на латыни. Ты обещал. – Mortuis quies vivis salus, – сказал Доггер. – В грубом переводе это означает: Безопасный отдых для живых мертвецов. Я широко распахнула глаза. – Вампиры? – выдохнула я, оглядываясь в сторонах, чтобы убедиться, что из-за ближайших надгробий на нас не бросятся никакие привидения или волосатые чудовища. – Не совсем, – возразил Доггер. – Хотя это было бы чрезвычайно увлекательно, не так ли? Я молча кивнула. – В отличие от другой неуместной школьной попытки, уверен, эта фраза означает, что мертвецы, покоящиеся в безопасности, остаются живыми в памяти. – Надеюсь, что так, – заметила я. Через пару секунд я поймала себя на том, что насвистываю «Реквием» Моцарта. Даруй их душам, Боже, вечный отдых, Непреходящим светом озари. Просто так. «Реквием» Моцарта – мое любимое произведение. Отличная музыка, чтобы ставить ее на патефоне, когда ты лежишь в кровати, закрыв глаза, вытянувшись, медленно дыша и аккуратно сложив руки на груди, и готовишься отойти ко сну. Не хватает только лилии. Прочие домочадцы Букшоу не очень любили эту пьесу. Похоронная месса по вечерам может вгонять в расстройство тех, кому неуютно в присутствии мертвецов и кто не обладает стойкостью характера Флавии де Люс. Даффи одно время пыталась выводить меня из этого настроения, отпуская шуточки насчет носа Вольфганга Амадея и намекая на скудно одетых красоток, которых американцы любили рисовать на носах самолетов. Фели, слишком уважающая музыку, чтобы отпускать дешевые шутки о композиторах, прицельно бомбила граммофон. – Как можно использовать для рекламы собаку, слушающую, как игла бегает по дорожке? Музыкальные записи причиняют боль собачьим ушам. Их диапазон слуха намного шире, чем у человека. Жестокое обращение с животными, вот что это такое. Я попыталась обратить ее внимание на то, что у нас нет собаки, но Фели не поддалась. Нам приходится нелегко, тем, кто обожает смерть. Сейчас мы с Доггером приближались к той секции кладбища, где похоронили мадам Кастельнуово. – Вот тут, – сказала я, тыкая в нарисованную карту. – Участок 124. Найти могилу оказалось нетрудно: холмик с цветами месячной давности посреди более старых могил. Двое рабочих сражались с красивым гранитным надгробием, пытаясь установить его на место. Пустая деревянная тележка лежала на боку. – Доброе утро, джентльмены, – поздоровался Доггер, приподняв шляпу. – Отличнейший образчик триасового мрамора. Альмерия, Андалузский полуостров в Испании, если не ошибаюсь. Рабочие отложили инструменты и уставились на него.