— Где они..? Голоса гудели вокруг его письменного стола, сливаясь в неразбериху возражений, вопросов и требований. — Замолчите! — заорал Карбони. Его голос перекрыл все, и около его письменного стола тотчас же воцарилась тишина. Ему достаточно было крикнуть один раз, обычно он никогда не повышал голоса ни на подчиненных, ни на равных по должности, это было всем хорошо известно. Он поделился своими сведениями и описал место, где ему понадобятся силы блокирования. Он предупредил также, чтобы никто не пытался без его личного разрешения войти на ту часть территории, где начинался лес. — Лучше всего подготовлены для прочесывания леса мои люди, — решительно сказал Веллоси. — Похвальба, не подкрепленная фактами. Карабинеров специально готовят для нападения, — последовала вызывающая реплика офицера. — У моих людей есть особая сноровка, когда речь идет о взаимодействии на близком расстоянии. — Нам надо иметь в этом месте в пять раз больше людей и необходимо перебросить их туда вдвое скорее. Карбони оглянулся, не веря себе, как если бы он никогда этого не видел прежде за годы работы в полиции. Он гневно покачал головой. — Конечно, это вам решать, Джузеппе, — доверительно улыбнулся Веллоси. — Но мои люди... — Не обладают качествами карабинеров, — вмешался полковник. — Господа, вы позорите нас всех, вы нас бесчестите, — в голосе Карбони было что–то такое, отчего они все съежились и стали смотреть куда–то в сторону, чтобы не встретиться с ним взглядом. — Я хочу помочь вам всем. Я не раздаю награды, я хочу только спасти жизнь Джеффри Харрисона. И тут пошла работа. Разделение обязанностей. Планирование и тактика окружения. Нс должно было быть ни вертолетов, ни сирен и минимум транспорта с громкоговорителями. До того, как люди пешком пересекут поле и доберутся до определенной черты, должна быть большая концентрация сил. Наступление будет вестись с трех направлений: одна часть соберется у Тревиньяно и подойдет с северо-востока, вторая займет позицию на юг от озера на дороге из Ангвилары, а третья будет наступать из города Браччиано на запад по склону холма. — Можно подумать, вы рассчитываете, что среди деревьев скрыта целая армия, — спокойно сказал Веллоси, когда совещание окончилось. — О войне я знаю мало, — отозвался Карбони, снимая со стула пиджак и натягивая его на свои широкие плечи. Они вместе дошли до двери, оставив комнату в беспорядке и суматохе, предоставив людям выкрикивать распоряжения и звонить по телефонам. После долгих ночных часов бездействия деятельность возобновилась, и это было благом. Карбони замешкался в нерешительности и прислонился к двери. — Англичанин, который был здесь сегодня днем. Я захвачу его с собой. Позвоните ему в отель. Он поспешил догнать Веллоси. Он должен был почувствовать наконец, что прилив отступил, ветер ослаб, но его еще грызло сомнение. Как незаметно подобраться сквозь деревья и через подлесок? Какова опасность утратить преимущество неожиданности? Все еще могло повернуться так, что даже в самый последний момент инициатива могла быть вырвана у него из рук. — Мы еще можем проиграть, — сказал Карбони, обращаясь к Веллоси. — Не все, мальчишку мы возьмем. — А это важно? — Это трофей для меня, чтобы повесить его на стену. Они уничтожают нас, эти подонки. Из–за них у нас образуются мозоли в мозгах, из–за них черствеют наши чувства и это происходит до тех пор, пока хороший человек, человек уровня Франческо Веллоси не начинает верить только в возмездие и становится настолько слеп, что для него не имеет значения жизнь невинного человека. — Когда вчера вечером вы были в церкви, Франческо... — Я молился, чтобы я сам собственной рукой имел возможность пристрелить этого гаденыша. Карбони взял его за руку. Они вышли вместе, ощутив теплый воздух ночи. Конвой был готов, дверцы машины открыты, мотор работал. * * * Влажность земли, поднимавшаяся сквозь подстилку из листьев, досаждала костям Джанкарло до тех пор, пока он не начал раздраженно вертеться и покров сна отлетел от него. Его тело точил голод, глубоко в него проникала ночная прохлада. Он ощупал землю в поисках пистолета, и его рука коснулась металла. P38, я люблю тебя, мой P38, подарок лисенку от Франки. Иногда, неожиданно просыпаясь в незнакомом месте, он приходил в себя несколько минут, прежде чем осознавал, где находится. Но не сейчас. Сегодня при пробуждении его ум прояснился мгновенно. Он посмотрел на светящийся циферблат часов. Около трех. Шесть часов до времени, которое назначила Франка, чтобы Джеффри Харрисон получил воздаяние по заслугам. Через шесть часов солнце поднимется высоко, холод тьмы отступит под обжигающим дыханием жары, и лес снова будет умирать от жажды и томиться без влаги. В ту ночь с Альдо Моро, должно быть, было двое или трое. Двое или трое, чтобы разделить отчаянное одиночество палача, пока он готовил свое снаряжение. Двое или трое, чтобы послать в него пули... чтобы вина пала не на одного, чтобы разделить ответственность.. Вина Джанкарло? Вина это для тех, кто принадлежит к среднему классу, вина падет на виновных. Нет вины на тех, кто работает на благо революции, кто борется за пролетариат. Двое или трое доставили Моро на пляж из аэропорта Фьюмичино. И сумели скрыться. А каков путь отступления для Джанкарло? У него нет плана, он не подготовлен к этому, нет надежного дома, нет запасной машины, нет помощника. Франка подумала об этом? Для Движения это неважно. Самое важное атаковать, а не отступать. Они будут охотиться за тобой, Джанкарло, охотиться, чтобы отнять у тебя жизнь. Они располагают умами самых способных людей, они будут охотиться на тебя целую вечность, до тех пор, пока тебе будет некуда бежать. У врага есть машины, неуязвимые и неутомимые, вызывающие к жизни память, которая никогда не слабеет. Но это был приказ. Приказы никогда не даются в расчете на обстоятельства. Движение сопряжено с огромными жертвами. А есть ли для Движения смысл в убийстве Аррисона? Не тебе судить. Солдат не обсуждает приказы. Он действует, он подчиняется. Насекомые резвились на его лице, покусывая и покалывая его щеки, находя полости в его ноздрях, мочках ушей. Он смахнул их. Почему этот ублюдок Аррисон должен спать? Когда ему предстоит умереть? Как он может? Человек, не имеющий веры и убеждений, кроме эгоистической жажды собственного выживания. Как он мог уснуть? В первый раз за много часов Джанкарло вызвал в памяти образ своей комнаты в Пескаре на берегу моря. На стенах яркие афиши Алиталии, деревянная фигурка Христа, портрет папы Павла Шестого, в тонкой рамке, вырезанный из какого–то журнала, письменный стол с учебниками, где днем после уроков он занимался, платяной шкаф, где висели выглаженные белые рубашки, предназначенные для воскресенья. Коварный и засасывающий мир, залитый светом, обычный, нормальный. Джанкарло, стереотип которого одно время состоял в том, что он сидел за столом рядом с матерью, а вечером помогал отцу в лавке. Это было давно, давным-давно, когда Джанкарло двигался по конвейеру, когда его отливали, придавая ему точно такую же форму, что и другим юношам с его улицы. И Аррисон был таким же. Но пути разошлись... разные дорожные знаки, разные назначения. Боже... но это был одинокий путь... страшный и зловещий. Это твой выбор, Джанкарло. Он снова хлопнул себя по лицу, чтобы избавиться от насекомых, и картина исчезла. Исчезла вместе с запахами дома, и вместо нее появился образ мальчика, фотографии которого были прикреплены клейкой лентой к приборным доскам тысяч полицейских машин, черты которого появились в миллионах экземпляров газет, имя которого внушало страх, рука которого держала пистолет. Он никогда больше не увидит Франку. Он знал это, и мысль об этом вызывала судороги где–то внутри. Никогда в жизни. Никогда больше он не коснется ее волос, не будет держать в руках ее пальцы. Только память, память рядом с воспоминаниями о комнате в Пескаре. Джанкарло снова лег на землю и закрыл глаза. * * * Конвои двигались в Кассию, на север от города. Фургоны Примо Челере, грузовики «Фиат» карабинеров, синебелые, красиво раскрашенные машины полиции, незаметные машины специальных служб. Многие выходили на балконы в ночных рубашках те, кто жил на верхних этажах многоэтажных зданий, наблюдали за потоком машин и ощущали азарт, как если бы они наблюдали за кавалькадой. Двигалось более тысячи человек. Все были вооружены, напряжены, сосредоточены, все опьянены верой в то, что наконец они смогут компенсировать свои неудачи, наконец разделаться с этой раздражающей их нечистью, заразой, чумой. У деревни Ля Сторта дорога была блокирована, шоферы нажимали на клаксоны, гудели и проклинали дорожную полицию, требуя наведения порядка в этом хаосе, потому что все стремились попасть в Браччиа к рассвету. Дальше Ла Сторта на еще более узкой Виа Клаудиа с ее резкими поворотами машина Джузеппе Карбони оказалась зажатой колонной грузовиков. Здесь движение было поспокойнее, потому что пользоваться сиренами было запрещено, вращающиеся мигалки было велено выключить. Арчи Карпентер разделял переднее сиденье с шофером. Веллоси и Карбони сидели сзади в пуленепробиваемых жилетах и с полуавтоматическими пистолетами, которые они предусмотрительно захватили при отъезде из Квестуры, как осторожная девственница, держащая в ботинке оружие. С волос Карпентера за воротник рубашки и дальше по спине стекала вода. Он успел принять душ после того, как телефонный звонок нарушил его глубокий сон, навеянный выпивкой, в который он упал, как в пропасть. Теперь он бодрствовал, но боль в висках была ужасной. Она назвала его скучным подонком. Маленьким скучным занудой. Да, именно так Виолетта Харрисон назвала Арчи Карпентера. Ну, а что он собственно должен был делать? Опрокинуть ее на матрац в интересах ICH, повалить на ковер в гостиной?.. Нет, Арчи, не в том дело. Не так все просто. Ей надо было с кем–то поговорить. С кем–то поговорить? При этом она надела такое платье? Все не так, Арчи. Это была сломленная женщина, катящаяся все ниже, и ей был нужен кто–то, с кем она могла бы это разделить. А ты потерял ориентиры, Арчи, потерял свой спасательный жилет и барахтался, как идиот. Ты убежал, и еще шутил на ее счет с Чарлзвортом, и вы оба хихикали. Ты убежал, потому что там в этом старом Мотспор Парк они не научили тебя, как надо обращаться с людьми, находящимися в состоянии глубокого стресса. Все мило и славно, тишь да гладь, да божья благодать, никто не осмеливается кричать, потому что соседи могут услышать, никто не смеет завести интрижку на стороне, потому что знакомые могут узнать. Там ведь никто ничего не делает — они просто сидят на своих задницах и ждут дня, когда отправятся на тот свет, а тогда уже слишком поздно, они уходят эти молчаливые дураки и никто их даже не вспомнит. Ей нужна была помощь, Арчи. Ты вылетел пулей из ее квартиры и мчался так быстро, как только мог. Действительно, настоящий маленький зануда, а ведь тебя никто никогда так раньше не называл в лицо. — Вы слышали о жене Харрисона, мистер Карбони? — Это было сказано небрежно, как если бы его это вовсе не затронуло и не коснулось. — А что с ней? — Она погибла в автокатастрофе прошлой ночью. — Где она была? Сосредоточенность Карбони на предстоящей операции была нарушена. В его голосе прозвучало изумление. — На дороге, которая называется Раккордо. — Это далеко от ее дома. — Она ехала домой, была одна, — выдавил из себя Карпентер. — И с ней никого не было, никаких друзей? — Итак, если мы вытащим из этой истории мужа, то вот с чем ему предстоит столкнуться. Послышался легкий холодный смех Веллоси. Невероятно, Карбони, вот когда чаша человеческого терпения переполняется... — Это преступление, что в такое время женщина должна быть одна. — В словах Карбони слышалось отвращение. — Никто об этом не подумал, — тупо заметил Карпентер. У поворота к дороге, ведущей к озеру, они увидели ряды грузовиков и фургонов, припаркованных у кромки травы. Они миновали людей в униформах, шедших пешком. В металле оружия отражались огни фар. Можно было видеть кордоны, формирующиеся в полях. Машина ускорила движение вниз по крутому склону холма, до того как резко свернуть направо вдоль дороги, с военным заграждением, где их ожидали. Карпентер попытался сбросить груз жалости к себе и осмотрелся вокруг, пока машина тормозила. Дверцы щелкнули, открываясь. Карбони быстро вышел, вытер лицо платком и повернулся к Карпентеру.