Молчи, я и так скажу тебе: да, он уже мертв. Нет, я не приведу доказательств, просто поверь, или не верь, не важно. Остальные живы пока, но, поверь мне, я и это исправлю. Но вы всего лишь орудие, инструмент, а я хочу, чтобы ответил тот, кто этот инструмент использовал. Вот… я по глазам вижу, что между нами устанавливается взаимопонимание. Я сразу расскажу, что с тобой будет. Сначала я попрошу тебя рассказать все, что ты помнишь. Ты, конечно, откажешься. Я сделаю тебе больно. Очень больно. А ты не сможешь кричать, и от этого тебе будет совсем плохо… Пленник бьется в путах, выдыхает оскорбления, пытается перейти на крик, но начинает задыхаться. Его багровеющее лицо, со вспухшими на висках жилами, искажается в страшных гримасах. Но путы крепки, и его метания бесплодны. Это полезно для дела: дать осознать всю тщетность сопротивления и свое бессилие. Это ломает волю. Пусть пока он крепок, но впереди достаточно времени, чтобы сломить любого. Конечно, через пару часов придет купленный мною студент-медик, но у меня достаточно золотых кругляшей, могу отправить его погулять снова. – Слушай меня, – отпив воды и дождавшись, когда пациент выдохнется, продолжаю: – Ты видишь: ты связан крепко. Если путы начнут трещать, я возьму снова этот нож, но без пузырька. Моих познаний вполне хватит, чтобы перерезать несколько сухожилий. Тогда я тебя развяжу, но ты окажешься неспособен шевелиться все равно. Тебе это надо? Подумай сам, на что ты обрекаешь себя? Подумай, как ты хочешь уйти? Страдая от невыносимой боли? Куском окровавленного мяса, не в состоянии даже криком облегчить свои страдания? К чему все это? Просто прими как данность, что ты все расскажешь. Пусть это случится не сейчас, а чуть позже. Я все равно узнаю то, что мне нужно. Так к чему страдать? Помоги себе… Выслушав очередную порцию брани и угроз, я беру в руки буравчик. Показываю его со всех сторон. Полированный стержень с крупной резьбой и удобную рукоять, откидной упор, снабженный небольшим углублением для горла бутылки. Шушрак следит за ним затравленно и молча. Еще не веря, что я могу пустить инструмент в ход. Не спеша разубеждаю. Сначала, просто проколов кожу, царапаю по ключице, тяну на себя, разрывая ткани. Пленник судорожно вдыхает, его глаза расширяются. Он не верит в то, что это произошло. Втыкаю штырь в плечевой сустав и медленно, с перерывами начинаю вкручивать. – Ты слышишь треск? Это рвутся твои ткани, мышцы, кожа… в твой сустав вкручивается штопор, это можно остановить. Прямо сейчас. Просто скажи мне, что ты готов, что ты будешь говорить, и я уберу его. Боль утихнет, и нет нужды снова страдать… – Стой… стой!.. – шепчет связанный. Слезы катятся по его осунувшемуся лицу, а крупное тело бьется под путами в мелкой дрожи. Я сразу же убираю руку от буравчика, но пока он остается в плече. Тонкая струйка крови стекает на грязный матрац. – Я скажу, убери его… вытащи, я скажу… Аккуратно выкручиваю буравчик обратно, демонстративно оттираю его от крови и кладу на стол. Жду, пока пленник совладает с дыханием. Мне приходилось испытывать на себе действие этого препарата, потому не скажу, что это легкий процесс. Но вот он успокаивается, и я снова задаю вопрос. Теперь он не молчит и не ругается. Слова льются из него свободно, хотя он часто прерывается, чтобы отдышаться. Я не тороплю. И даже, отвечая любезностью на просьбу, вновь прикладываю горлышко фляги к его губам. – Нас просто наняли. Пришел Ржавый и сказал, что есть плёвая работенка. Надо сопроводить одного хмыря к другому, – тут он поморщился, бросив опасливый взгляд на меня, но я делаю ему знак продолжать, не обижаясь и не реагируя на такие мелочи. – Ну, мы собрались все… и вечером, еще не темно было даже… пошли. Ржавый привел нас к этому хмырю. Я его раньше никогда не встречал. Сказал, что мы на него работаем. Нам сразу дали по пять толаров на брата. Дальше мы прятались под деревом, а хмырь зашел в оружейную лавку, в мастерскую то бишь. И он, когда зашел, оставил нам открытую дверь. Ну, мы выждали, значитца, немного и зашли следом. А там хмырь этот с мастером трут. Ну и хмырь говорит, типа такой, чтобы мастер не кочевряжился, типа сопротивляться не надо, а то худо будет. А мастер сидел за длинным таким столом, и у него много там всего было, щипцы всякие, резцы, оселки видел, еще всякая хрень… Ржавый меня толкнул, и мы ближе пошли… хмырь сидел перед столом, ну, я и встал справа от него, а Ржавый слева. Хмырь все спрашивал мастера про евоного помощника и почему тот его прячет. А тот давай воротник жевать, а потом как харкнет прямо в лицо хмырю… Ну, а дальше плохо помню. Как будто руку левую в огонь сунул, боль такая… А хмырь сразу сдох. И мастер этот тоже… того… преставился, в общем. Ну и Ржавый со Слизнем перепугались и меня тоже добить хотели. Но я оклемался, говорю: несите меня отсюда. А тут еще Падла встрял, говорит, это плохое дело и надо сжечь все, но ему жечь не дали. Порешили хмыря забрать с собой – у него монет много в кошеле было. Они его огородами вынесли в телегу нанятую и – под пирс вместе с тележником. А телегу бросили потом где-то… только еще меня подкинули до больницы и медикусу на лапу дали, чтобы лечил… – Хмыря опиши, – бросаю я. – Ну… тот холеный такой был… с тростью. Да непростой, серебряная балда там типа зверя какого-то. Еще платье у него богатое. Сапоги модные с отворотами, замшевые – у нас в таких не ходят. Лицом на хорька похож, худющий, морда скобленая голая и патлы короткие. Да сдох он уже, к чему тебе… – Я разберусь, не волнуйся. Подельники твои пограбили или так сбежали? – Ну, пошарили, конечно… много взяли, богатый дом был. Падла, тот наверх убежал, мешок приволок. Я не видел, что там, но тащил тяжело. Мне, понятно, не до того было. И Слизень пока за телегой гонял, они дом шерстили, так что выволокли что-то, но я долю не получил, обещали потом поделить, как поправлюсь, – пленник тяжело вздохнул. – Рыжий откуда хмыря знает? – Да я не в курсе. Мы тогда на мели были, так что особо не спрашивали. Вроде как Ржавый на него работал уже, но не поручусь точно. – Ну, что ж, более мне от тебя ничего и не надо, пора прощаться… Вбиваю один из купленных ножей в сердце, второй уходит в глазницу. Тут они и останутся. Конечно, врач потом напишет в отчетной книге, что пациент умер от сердца, или еще какую-нибудь чушь. Не важно, главное сбить основной след, если кто захочет использовать дознавателей. Собираю свои инструменты в сумку, аккуратно, не трогая более ножей, срезаю путы с пленника, одежду, заворачиваю в большой кусок дерюги и перевязываю бечевой. Этот куль уйдет под пирсы. Для массы я подкину пару булыжников. Выходя в коридор, тихо прикрываю дверь. Студент еще не вернулся, но оно и к лучшему. Вдохнув свежего воздуха, понимаю, что меня мутит. В общем, мой ужин остался на безымянной улочке в паре кварталов от больницы для нищих. Как получилось добраться до пирсов, нырнуть в свое убежище и забыться тяжким сном с кошмарами, я уже и не упомню. Глава 4 Я вижу, как горы падут на равнины, Под тяжестью силы ручного труда. И где жаркий зной, там стоять будут льдины, А там, где пустыня – прольется вода. Раз и навсегда! По прихоти ума… Павел Пламенев Голова кружилась. Уже четвертый час Альбин вчитывался: в донесения, платежные ведомости, доносы, накладные, служебные записки и еще много всяких бумажек. Как и обещал император, сюда, в рабочий кабинет правителя, были доставлены затребованные в Тайной канцелярии документы. Но, увы, воображение юноши, нарисовавшее десяток скромных папок, жалко заскулило и скрылось в неизвестном направлении, встретившись с реальностью. Когда Север открыл перед ним дверь в кабинет, то перед нор Амосом возникла совсем не радующая его картина: практически половина кабинета была заставлена ящиками, кое-где и в три ряда. Все ящики были одного типа: большие, с наложенными на крышки сургучными печатями, проштемпелеваны и пронумерованы. Конечно, не все документы, предоставленные канцелярией, относились к делу Старика. Император не хотел, чтобы был ясен мотив его распоряжений. И поэтому наряду с докладами Альбин сортировал всевозможные списки, письма, акты. Каждый ящик должен быть вскрыт, каждый документ в той или иной мере обработан. Чтобы даже у самого сверхвнимательного аналитика не родилось ни единой конкретной мысли о том, что искал император. Проблема была в другом, как считал сам Альбин: бумажки перекладывать довелось именно ему. Север остался в прихожей на мягкой софе, охранять. Еще одна проблема была в том, что, несмотря на нумерацию на коробках, нигде не было каталога. Юноше пришлось создавать свой. Ну и третья, но не последняя по значимости – слишком на многих ящиках стоял гриф «конфиденциально» и «секретно». Нор Амос был молод, но не настолько глуп, чтобы радоваться такому приобщению к государственным тайнам. Впрочем, дело спорилось. Сейчас он зачитывался деяниями Старика в молодости. Тогда, конечно, его никто не называл Стариком, но настоящего имени в документации юноша так и не нашел, а подставных было слишком много, чтобы уделять им пристальное внимание. В общем, сведения, доставшиеся от канцелярии, выстраивали интересную картину. Старик не сразу начал работать на Тайную канцелярию, а перешел в нее из Надзорной коллегии вместе с князем ван Сага. Нашелся и приказ, поставивший ван Сага во главе Тайной канцелярии. А вот официальной должности для Старика не нашлось. Чуть ранее, еще до того, как попал под влияние князя, Старик работал по розыскной линии в Разбойном приказе на окраине империи. И наконец, после смерти князя, лет десять тому, он оставил службу и исчез. Вернулся совсем недавно, года три назад. Отметился в Тайной канцелярии, дав согласие на сотрудничество. Альбин потер глаза. Их уже не пощипывало как раньше, а жгло. Казалось, кто-то не очень добрый сыпанул в глаза жгучего перцу. Горло тоже порядочно першило, и юношу одолевала жажда. Такое ощущение, что он не спал всю прошедшую ночь и большую часть утра, а бегал по кабакам и предавался возлияниям. Очень хотелось воды, юноша подумал было послать Севера, но не решился. Никто не должен знать, что он здесь, и лишние блуждания вокруг императорского кабинета отнюдь не способствуют конспирации. Проморгавшись и смахнув с ресниц жгучие слезы, Альбин вернулся к чтению. Вообще-то Старик был довольно любопытной личностью. Несмотря на то что он был протеже князя ван Сага, он не стеснялся вести свою политику. Частенько не одобряемую покровителем, но неизменно выгодную для канцелярии. Вскоре после назначения ван Сага начальником, в канцелярии началась пора реформ. Были упразднены и распущены многие отделы, а вместо них образованы новые. Изменились как цели, так и задачи. Обновленный орган занимался уже не только сыском, но и вкупе с Надзорной палатой сформировал новый отдел: Тайный совет, который мог принять решение об устранении той или иной угрозы государству без вовлечения в дело судебной власти или иных ведомств. И вот тут-то Старик постарался. По всей стране были созданы ячейки с законспирированными агентами, которые по сути своей являлись убийцами на службе государства. Но это еще не все. Мало того что он сам принимал активное участие в создании таких ячеек, он и сам вел подобную практику. А после своего возвращения был занесен в реестр как еще одна ячейка в столице. Другое дело, что задействовать такую ячейку мог только Тайный совет, в котором было поровну членов от Надзорной палаты и Тайной канцелярии. Сколько всего участников входило в Тайный совет, Альбин информации не нашел, но было понятно, что предателя искать следует в первую очередь там. Подводя промежуточный итог, юноша решил ознакомиться со всем списком заданий, порученных именно Старику, так как пока он был единственным звеном между нор Амосом и заговорщиками. Он надеялся, что, получив этот список, сможет понять, каким образом формировались задания, и по принципу «кому выгодно» найдет и заинтересованное лицо. Увы, сколько ни рылся он по папкам и коробкам, искомого нигде не было. Тем не менее из подслушанного разговора Альбин знал, что Старик успел поработать в столице. Неясно пока было, был ли он сам на стороне заговорщиков, или его использовали втемную. Но зато в подземелье он явно расслышал, что у Старика был помощник и что этого помощника ищут заговорщики. Зато по документам Старик был явным одиночкой, так что Тайная канцелярия помощника искать не будет, а значит, придется это делать самому. Оторвавшись от бумаг, Альбин тяжело прошлепал к окну. Конечно, ему нельзя было отдергивать тяжелых штор, но немного сдвинув плотную ткань, он жадно хватал воздух. Дыхание выходило из легких с шумом. Несмотря на страшную духоту, ощущаемую юношей, он мерз, и очень хотелось пить. Отпустив штору, он направился к двери, осторожно обходя любимый императором ковер. Однако тот не желал лежать спокойно в центре комнаты и потихоньку подкрадывался к нор Амосу, не обращая внимания на жалкие попытки избежать встречи. Когда нор Амос почти было справился с миссией и потянулся к ручке двери, его рука вдруг вытянулась, отодвинулась далеко, и сколько он ни тянулся к ручке, та отодвигалась вместе с его собственной рукой. Упав с огромной высоты своего роста на колени, он вперился взглядом в паркетную доску. Темные и светлые полосы ранее явно выраженной текстуры дерева почему-то начали сливаться, перекручиваться. Его вырвало желчью, тут он наконец обрадовался, что все же смог сбежать от настырного ковра. Уже заваливаясь на бок, Альбин сообразил, что мир выглядит совсем иначе, не так, как он привык. Теряя сознание, он успел дотянуться до одного из ящиков и судорожно пнул его. Покачнувшись, тот обрушился со страшным грохотом, увлекая к полу волну донесений и приказов… * * * Что может быть прекраснее пробуждения под далекий рокот прибоя, когда твое тело, еще затекшее после долгого сна, поднимается и опускается вместе с приливной волной? Альбин улыбнулся, не размыкая век, но потянуться не получилось. Широкие ремни охватывали его запястья, ноги тоже были спутаны. Появились ощущения, пока еще смутные, они постучались болью в затекшие мышцы, пробежали миллионами иголочек, словно пробуя на вкус, отступили и навалились, уже без пощады разрывая тело, обжигая его яростью, боем крови. Юноша открыл глаза, медленно, щурясь от нестерпимого тусклого света. Очень беспокоил привкус крови во рту и еще один ремень, не дававший свободно повернуть голову. Белёный потолок с одиноким грязно-желтым пятном где-то сбоку что-то тревожил в сознании Альбина. Он немного вращался, покачивался, ворочался. Наконец, найдя удобное положение, потолок замер. Стоп, подумал юноша. Потолок ему был явно знаком. И это пятно, как будто от неловко подкинутого апельсина. Точно, Альбин тогда только учился жонглировать. Потихоньку в голове прояснялось, качка утихала, а рокот прибоя оказался рокотом голосов за тонкой дверью. Они что-то яростно обсуждали, спорили. Извернувшись в путах, юноша попытался крикнуть, позвать кого-нибудь, но из пересохшего горла вылетело лишь сдавленное сипение. Он закашлялся, поблагодарив про себя того, кто привязал его голову, с каждым спазмом словно огромный бугай бил его молотом в череп. Голоса смолкли, скрипнула, отворяясь, дверь. Альбин почувствовал, как ослабли ремни. Сильная рука поднырнула под голову, приподнимая ее, к губам поднесли кувшин. Первый глоток он сделал судорожно, еще не чувствуя вони и омерзительного вкуса жидкости. Второй – был словно прозрение, а от третьего его вывернуло в вовремя подставленный таз. – Что за дерьмо, – прохрипел юноша, отерев рот данным ему полотенцем. – Дайте воды… Ему опять сунули под нос кувшин с жидкостью. Юноша попытался увернуться, но рука держала крепко. Он замотал головой, сжимая зубы. – А ну пей, гаденыш, – Север, возмущенный подобным поведением подопечного, чуть не ударил того кувшином. – Пейте, кавалер, повелеваю, – властный голос императора заполнил собой комнату, и Альбин в растерянности чуть не укусил глиняный край кувшина. Новый глоток принес новые спазмы. И когда из Альбина вылился даже позавчерашний обед, которого, кстати сказать, не было, его наконец оставили в покое. Север подоткнул подушку ему под поясницу, устраивая в сидячем положении, и обернул одеялом. Император лично подал новый кувшин, с чем-то вроде слабосоленой воды. Альбин надолго приник к нему, стараясь пить медленно, чтобы не раздражать уставший желудок. – Что-то случилось? – отдышавшись, пробормотал нор Амос. – Случилось, – правитель почесал подбородок, поморщившись при скрежете ладони о щетину. – Случилось то, что теперь можно считать доказанным само существование заговора. Ирония в том, что человек, который принес весть о нем, сам же чуть было не пострадал. На папках и бумагах, которые вы активно исследовали, юноша, обнаружилась, толченая пыль ежовника и белой омеллы. Сами по себе эти растения не очень ядовиты, но вот их смесь… – Император замолчал. – Их смесь опасна, а если добавить к ней еще один компонент, то смертельна. Почти всегда. К счастью для всех нас, третий компонент получил тот, кто и должен был.