– Что? Сердце? – встревожился мастер. – Ты покудова посиди, не торопись за молодыми. Не расстраивайся шибко. Если все занедомогаем, так и работа встанет. Как бы то ни было, железку обслуживать надо. Может, оно еще и пронесет. Всякое в России бывало. И монголы налетали, и поляки с французами наступали. Однако ничего. Отбили. Выжили. Надо потерпеть. – Только вопрос имеется. – Какой? – Сколько терпеть-то? Господь терпел и нам велел? – Ну, Иваныч. – Мастер развел руками. – Ты все равно попридержал бы язык… Известие о японском эшелоне опечалило всех. Одно дело – беляки, но все-таки они свои, русские. А чего ожидать от интервентов? В сознание людей вселился страх. Железнодорожники, обслуживающие станцию и депо, старались не попадаться на глаза японским патрулям. Зловеще поблескивали отточенные с обеих сторон штыки, заставляя сжиматься сердце… * * * После ужина Кеха Золотухин доплетал корчажку. Расположился на лавке у печи. На полу у ног насыпан ворох тальниковых прутьев. Фроська убирала со стола грязную посуду. В кухонное оконце тихонько постучали. Она будто ждала. Набросив шаль на плечи, поспешила в сенцы. На крыльце дожидался, пока откроют, скрытый темнотой человек. – Здрасти! Привет от Бирюкова. – Здрасти-мордасти! – Хлеб кончается. – Понятно. – Заберу, как всегда. Ну, я пошел, – заторопился человек. – Подожди. – Фроська вернулась в дом. Завернув каравай в тряпицу, вынесла на крыльцо. – На-ка пока гостинец, поди, совсем отощали? – Маленько есть. Последний сухарь догрызли. – А чего долго не приходил? – Вражина шурудит. И конные беляки, и пешие япошки. Понапрасну пошто тебя риску подвергать? – Ладно. Иди. Осторожно. Товарищу Бирюкову тоже привет! – Спасибо и на том, – взяв гостинец, человек растворился в темноте. Отложив корчагу, Кеха подошел к окошку и, отдернув шторку, ткнулся носом в холодное стекло, силясь разглядеть что-то в такой-то темени. Когда стукнула калитка, Фроська набросила крючок и вернулась, застав мужа за прежним занятием. Не глядя на жену, тот молча ощупывал округлые бока корчажки. Бывало, мужики, оценивая по достоинству рыбацкое изделие, искусно сработанное руками Кехи, переговаривались: – Эка ловко плетет! В такой корчаге небось рыбке самой погостить охота. – А вы думаете, что Иннокентий мой только по гармонике мастак? – встревала в разговор Фроська. – Он и по другим делам толк знает. Мужики начинали гоготать. – Вы о чем это подумали? – наступала на тех Фроська. – В краску вогнать пытаетесь? Ничего не выйдет. – Бронебойная ты баба. – Какая есть. – За тобой Кеха, как за броней и есть. – А вам, гляди как, завидно! Ладно, хорош лясы точить. Нам дела делать. – Знамо, какие… – Вы опять за свое?! А ну, как вас лопатой по хребту за ваши подколки?! – Ладно-ладно, и пошутковать нельзя. – Шуткуйте шутки со своими бабами… Мужики неспеша тушили докуренные цигарки и расходились, продолжая немудреный мужицкий треп. * * * …При виде чужаков пес загремел цепью, но тут же забился в конуру, наверное, почуяв смертельную угрозу. Нагрянули японцы с обыском. До этого побывали у Елизаветы и Ефима с Зинаидой Ворошиловых. Ничего не нашли. – Нюх у них, что ли? – Фроська испуганно прижалась к мужу. – Сыбка многа хлеба где? – Японец раскосо разглядывал кухоньку. Затем заглянул в горницу. – Ага, еще под подушками пошарь, – вдруг осмелела Фроська. – Где хлеба много сыбка? – повторил вопрос японец, обнажая крупные, как у лошади, передние зубы, почему-то переставив слова в обратном порядке. – Здеся вот, в брюхе! – похлопала себя Фроська. – В зивоте? – удивился японец и тоже похлопал по цевью винтовки за плечом. – Мозит, посмотлим? – Качнулся широкий штык. Вышли на улицу. Второй японец вышел из зимовья, брезгливо зажимая нос от запаха куриного помета. – Фу, какие, гляди-ка, япошки благородные, – заметила Фроська оцепеневшему от происходящего Кехе. Тот знал, что запасенный хлеб – целый мешок – спрятан в подполье. Японец не догадался отвернуть половичок. У них на родине подпольев, слава богу, поди, не имеется. Фроськины слова были сказаны довольно громко. Тот, что у зимовья, услышал. Невозмутимо подошел совсем вплотную к женщине и словами на чистейшем русском – «это тебе за япошек» – влепил Фроське звонкую пощечину. – Ах, ты! – ошеломленная не столько пощечиной, сколько русской речью, Фроська дернулась назад, сжимая кулаки и натыкаясь на первого японца. Тот судорожно сдернул с плеча винтовку и проворно отскочил в сторону. – Что? Бабу безоружную стрелять?! – Фроська яростно рванула кофточку вместе с нижней рубахой, обнажая налитые, как спелые груши, груди. – На!!! Невозмутимость покинула японца, шевельнулись плоские, прежде будто железные скулы. В сознании его, видимо, вспыхнули какие-то ассоциации, и он сдержанно гортанно что-то сказал напарнику. Тот, вытаращив глаза, ни бельмеса не понимая, что к чему, держал наизготовку свою «ариксу». К счастью, все обошлось. Японцы ушли, оставив за собой раскрытую, как при покойнике, калитку, а Фроська, чувствуя, как вдруг обессилели ноги, опустилась на ступеньку крыльца. – Ах, ты, ах, ты! – повторяла она сквозь слезы. – Ладно тебе. Тише… Слава богу, все обошлося, – прорезался наконец голос у Кехи. Он сидел рядышком и, прижимая к себе жену дрожащей рукой, вытирал ее слезы своим рукавом, тоже повторяя: – Ладно, тихо, все ведь обошлося… * * * Пышные кроны тополей и пахучие ветви черемушника сливались в единую темную массу, окружавшую избы. Ночь плотно укрыла землю черным одеялом. С тех пор, как перестали собираться шумные молодежные вечорки, замолкли гармоники и балалайки, тишина опускалась на село с первыми сумерками. Лишь залают где-то встревоженные чем-то собаки, замычит протяжно корова во дворе, видно, чувствуя скорый отел. Далеко вспарывается ночь топотом копыт. Неведомые всадники – то ли белые, то ли красные, – то ли кого догоняя, то ли от кого убегая, промчатся по селу и утихнут за околицей. Глава XII Прохор Иванович и другие рабочие депо, среди которых встречались первостроители Транссибирской магистрали, не одобрили методы Лазо в смысле подрывов мостов и порчи железнодорожного полотна. – И как теперь все это налаживать? – возмущался пожилой кочегар паровоза, раскуривая толстую самокрутку от крохотного тлеющего уголька, прихваченного плоскогубцами. Локомотив стоял под парами. Скоро выезжать на линию. Через час поступило распоряжение направить часть деповских рабочих в только что сформированную бригаду, которая займется восстановлением разрушенных железнодорожных путей. Прохор Иванович в эту бригаду не попал. Оставили на деповских стрелках. На ремонт полотна отправили тех, без кого временно можно было обойтись в депо. Мужики ругались, ломами сталкивая под откос покореженные рельсы и расщепленные взрывом шпалы. Кирками яростно долбили грунт, выравнивая площадку. Восстанавливать железную дорогу – что жилы тянуть из человека. Строить – одно дело, но восстанавливать – совсем другое. Может быть, красным командирам следовало найти иной способ, чтобы остановить продвижение на восток многочисленных эшелонов мятежного чехословацкого корпуса? Не такой варварский, как рвать динамитом мосты и тоннели, рушить железнодорожную насыпь и спиливать телеграфные столбы, дабы лишить противника еще и связи. В этот день в белом штабе за ужином велся примерно на эту же тему разговор.