— Доедем до сарая, хлебнешь своё! — Курагин аж задохнулся от злости. — Да ты, я чую, и без того хорош. Рожа твоя, Красавчик, мне не нравится. Хватил опять? Красавчиком меня прозвали давно за пару шрамов во всё лицо. Как глаза уцелели, неведомо. Штопавший меня в тюремной лечебке лепило не уставал удивляться. Но заросло как на собаке, а кличку я возненавидел и глотку бросался перегрызть, если забывался кто. — Не дождёшься, когда я сдохну? — схватил я Прохора за грудки и чуть не вытряхнул из тулупа. — Да что ты! Что ты, шальной! — перепугался он. — Дружок твой вона молчит… — И его надолго не хватит. Ещё одна такая засада на голом льду и останется от нас хрен да маленько! — Мне зачем шумишь?.. — залепетал Прохор. — Корнею Аркадьевичу докладывай. — Он думал, прежде чем в такой култук нас отправлять? — Ты это… И его критиковать? — Чужие места! — оттолкнул я от себя коновода. — На верную погибель нас сюда загнали. — Да что с тобой, Павлуш? Остервенел словно. Откуда чужие? — Люди Бороды нас ущучили! — выдохнул я в его рожу. — И не с таким вооружением, что у нас. С винтарями настоящими. У легавых видел? Налетела давеча банда и очухаться не успели. Кончили бы на месте, не сыграй я под дурачка. — А чего молчал? — Пригрозили по первой, чтоб уносили ноги, если жизнь дорога. Галдят, что их это промысел и баста! — Унюхали, значит, — растянул губы в презрительной усмешке Прохор и шапку на затылок толкнул. — Объявились! Ну наконец-то! — А ты знал? — оскалился я. — Чего лыбишься? Поминки бы уже справлял по нам. Их несколько рож! И главный какой-то Борода. Не уприди я Китайца, неизвестно, чем дело бы обернулось. — А про Бороду откуда весть имеешь? — не придал он моим словам никакого значения. — Кликали так его подельники. — При вас? — не поверил он. — Вгорячах… А чего скрывать-то? За атамана он у них. — А выглядит как? — Чего пытаешь-то? Не на допросе. — Говори, раз интересуюсь, — изменился в лице Прохор, а глазищами так и ест. — Ну, с бородой… — отвернулся я. — Бороды разные. — Культурная бородка. Буржуйская. И усы. — А ты не ошибся? — Да он мне так по морде смазал, что век не забыть, — сплюнул я от душившей злобы. — Теперь должок за мной. Кровью смоет, если встретимся. — Это по-нашему, — крякнул Прохор и по плечу меня похлопал, но враз унялся, как я покосился. — Значит, погнали вас с островка? — Пригрозили. — И подводы Хлебникова их добыча? — Ту добычу ещё ухватить надо! — заскрежетал я зубами. — Завтра поглядим, чей островок-то, — утёр хлюпающий нос Прохор. — Завтра померимся за добычу. — Тебе откуда знать, что подводы будут? Купец Хлебников лично позвонил? — Звонил, звонил, — снова хлюпнул он носом. — По тряпочному телефону. Новости Корнею Аркадьевичу сам докладывать будешь. За эту весть он с тобой стопку подымет. И не одну, если дело выгорит. * * * Завертелось, загорелось дело, только выгорело не так. К Корнею Прохор меня не повёз, тот собственной персоной к полудню пожаловал. Мы отсыпались с Китайцем, нас разбулгачили — и к нему. А во дворе Курагина уже несколько новых рож, одна другой краше. Обрезы не прячут, готовятся, злые, как черти. Из всех уркаганов я знал лишь Коновала. Он подмигнул, хотел что-то сказать, вроде как поздравить с чем-то, но Прохор уже тащил нас с Китайцем наверх, в дом, на второй этаж, где Дилижанс учинил настоящий допрос. Был он не один: лицом к окну, к нам спиной, в кресле сидел неизвестный, по-военному коротко стриженный черноволосый мужчина. Чувствовалась значимость большая в его прямой спине, хотя он ни разу не обернулся. Задавал вопросы редко и тихим голосом, Дилижанс при этом замолкал и старался не двигаться по комнате, пока тот не заканчивал фраз. — На этот раз лёгкой прогулки не получится, — шепнул я Китайцу, когда нас отпустили. — Ночка светлой будет от пальбы. Вон сколько братвы нагнали. — Уважают они бородатого, — Китаец попытался изобразить улыбку, которая показалась мне волчьим оскалом, и лицо его желтое обычно, вроде как почернело. Не видел никогда я его таким. — Ты свой веер захвати. Пригодится. Он не ответил. — Поклясться могу, не очень-то поверил нам их главный, — пытался всё же я его разговорить, мне после того допроса самому было не по себе. — Интересовал военного Борода. И рост, и привычки, и цвет глаз. Я что ему в глаза заглядывал? Ночью-то? Под дулом ствола? Но Китаец молчал. Он и вообще не говорлив, а теперь словно язык проглотил. Проклиная всё на свете, я принялся драить свой наган. Он всегда при мне, потому что в ближнем бою удобен. Китаец тоже повертел в руках двустволку, а увидев, как я потею, словно опомнившись, вытащил свой веер и принялся за него. Работа ему предстояла осторожная и аккуратная, каждое сверкающее перо в смертоносном опахале могло ужалить, и он пыхтел от усилий. — Мы теперь с тобой за приманку будем, — напомнил я ему. — После нападения драпать к берегу станем, где основная наша братва схоронится… Ну и правило знаешь: друг от друга ни на шаг и спина к спине. Он мрачно кивнул, так и не открыв рта. И когда Прохор по обыкновению привёз нас к островку и укатил, оставив, тоже не проронил ни слова. Замаскировавшись в сугробе и выложив перед собой оружие, мы молчали. Говорить было не о чем, оставалось ждать. Высилось над нами звёздное небо, тишь резала уши, и малейший звук, летя по льду из бог весть какой дали, отдавался барабанным боем в сердце. Стук подков услышали разом. Без команды расползлись от дороги по обе стороны, пропуская подводы между собой, замерли, поджидая. Подвод оказалось три. Когда поравнялась первая, я выскочил перед мордой лошади, заорал и, не дожидаясь, пальнул вверх, опасаясь, что у Китайца что-нибудь не заладится. Но тут же дважды грохнуло позади третьей подводы, это у Китайца сработало. «Только почему из обоих стволов?» — с опозданием ударило мне по мозгам. Обозники слетели с телег, утонув в сугробах. Получалось, как по маслу. Запрыгнув на лошадь, я погнал первую телегу к берегу, где поджидала по договорённости остальная братва. Но, словно почуяв неладное, оглянулся: Китаец возился с отставшими телегами. Шарахнулась от выстрелов вторая кобыла, и он мыкался, подтягивая к ней третью с поклажей. — Давай, мать твою! — заорал я ему. — Догоняй! Но тут выскочили всадники. Откуда их принесло, я не заметил. Но это были не наши. Пуля просвистела мимо уха, загрохотало и справа, и слева, лошадь моя взвилась вверх и понесла. Я упал, сильно ударился, очухался от острой боли в ноге и, когда попытался подняться, рухнул, словно подкошенный. Очнулся, вокруг никого, стрельба велась у последней телеги. «Вот и пригодится наган», — мелькнула тоскливая радость и, закусив губу, чтобы не застонать, я пополз на выстрелы. Два всадника кружили возле перевёрнутой телеги, упавшая лошадь хрипела, где-то в поклаже прятался Китаец. К нему они и подбирались, должно быть, забыв про меня, остальные унеслись за канувшей поклажей. Мне оставалось уже метров десять, когда всё кончилось. Китаец угрохал всё-таки одного, но второй стоял над ним, упираясь винтарём в грудь и что-то орал, благословляя в последний путь или упиваясь удачей. Откуда-то с берега доносилась сумасшедшая перестрелка. Ползти я не мог, силы кончились. Револьвер дрожал в руках и, целясь, я молил Бога, чтобы не дал потерять сознание: над Китайцем стоял сам Борода! Я узнал его по визгливому крику; ухоженная бородка вздрагивала в лунном свете при каждом его вопле. Одно мешало стрелять, не укладываясь в моей голове, — на Бороде была милицейская форма! — Скотина! — визжал он. — Я же простил! Отпустил с дружком прошлый раз! Он оглядел вокруг себя навороченное: трупы лошадей, убитого товарища, перевёрнутые повозки: — Здесь тебя кончу! Щёлкнул затвор его винтаря. Но я нажал на курок раньше. Под мат, проклятья и стоны полуживой Китаец тащил меня на себе по снегу. Потом силы оставили его, и лунный свет поблёк для нас обоих. * * * Наткнулся на нас Коновал, когда, отчаявшись, все уже бросили поиски, да и опасно становилось — рассветало. Оказывается, полз Китаец совсем не в ту сторону и достались бы наши грешные тела волкам или одичавшим собакам, если б не Коновал. — Ты мой должник, — заскочил он в сарай, за ним показалась и бабка Чара, выхаживавшая нас. — Примешь для промыва нутра? Эта ведьма заморит вас отварами да мазями, — украдкой он вытащил бутылку самогонки. — А моё средство верное! Но распахнулась дверь шире, и в сопровождении Прохора возникла фигура Дилижанса. Толстяк, держа в руках шляпу, нагибал лысую голову, чтобы не задеть притолоку и паутину, свисавшую тут и там. Прохор старался забежать вперёд, выгоняя Коновала, но наш спаситель смылся сам, знал своё место. — На ноги, на ноги, орлы! — бодро гаркнул Дилижанс, остановившись в нескольких метрах от нас. Неприглядная обстановка, грязь и запахи лечебных настоек явно смущали его, не скрывая, он брезгливо морщился. — Залежались, — поддакнул Прохор, не разгибая спины. — Балует их старуха. — Пора, пора! — помахал перед нашими глазами ручкой в перчатке Дилижанс. — Готовлю вам интересную работёнку, орлы. Опоздаете, другим достанется.