— Нетребко намекал на фамильные драгоценности профессора… — Бывал я у него, — закурил папироску Турин, задымил в приспущенное стекло. — Драгоценностями там не пахло. Книгу он большую писал про свои врачебные секреты. Порой ночи просиживал… Деньжата, конечно, могли и водиться. Прислуга убийцу видела, может, даже и не раз, поэтому и впустила в приёмную. А теперь раскинь умишком: какой мокрушник, расстреляв хозяина и обобрав квартиру, оставит в живых свидетелей? — Выходит, снова тю-тю? — повесил нос шофёр. — Ты гони, гони, Витёк, — положил ему руку на плечо Турин. — Придёт ещё твоя пора понимать. Психология нашего Петра Петровича непредсказуема. Может, я в чём-то и ошибаюсь. III Пётр Петрович Камытин был несказанно рад появлению начальника, тем более, что его корявые толстые пальцы наконец-то выцарапали из неподдающегося дубового плинтуса штуковину, ради которой, всё проклиная, он ползал на животе по паркету в этом тёмном углу уже битый час без передыха. Зажав добытую драгоценность в кулаке и никак своих чувств не выдав, он так и продолжал лежать на боку, наслаждаясь удачей, и лишь слегка повернул голову к порогу, где в любимой своей позе — руки в боки застыл Турин, только что стремительным рывком вбежавший по лестнице. Орлиным взором окидывал он открывшуюся жуткую картину: в распахнутых настежь дверях гулял ветер по взломанным и выдернутым наружу полкам и ящикам шкафов с их содержимым, разбросанным в беспорядке на полу. В полной своей сиротской неприглядности выглядели остатки разграбленного имущества, навсегда брошенные не по своей, по злодейской воле заботливыми когда-то хозяевами на поругание чужакам. От самих хозяев остались на полу лишь два неуклюжих очертания их тел, нанесённых мелом, в приёмной — под большим треснувшим зеркалом, да на кухне — у самой плиты. — С приездом, Евлампиевич! — стащив фуражку с лысого затылка и обтерев ею пот с взмокшего лица, Камытин, крякнув, вывернул своё необъятное тело и уселся на паркете, с наслаждением вытянув затёкшие ноги. — А мы уже начали думать — останешься там навсегда. — Не думать вам было велено, а работать! — без зла, но строго отреагировал начальник. Не замечая зама под ногами и не меняя позы, он по-прежнему крутил головой по разорённой квартире, выискивая то, о чём другие, может быть, и не догадывались. Бесцеремонное и дикое надругательство всегда претило ему и поражало душу. Вот и сейчас гнев приливал к вискам, и он, теряя контроль над собой, скрежетал зубами, с трудом подавляя мстительные порывы. Не раз такое вставало перед его глазами, казалось бы, и привыкнуть уже пора, научиться сдерживать себя, а не мог. — Что ищем? — мрачно и не без укора прозвучал его голос в мёртвой тишине. — Вчерашний день? И будто по команде, на шум и его голос из разных комнат с поникшими головами, пряча глаза, один за другим потянулись агенты, выстраивались рядком перед ним. Тяжело поднялся Камытин и замер слева первым, повернув к нему лицо; примкнул плечом к заместителю лучший розыскник длиннорукий Ляпин; подбежал замешкавшийся медик Сытин Митя в замаранном, как обычно, кровью сером халате — недавно, наверное, трупы отправивший в морг и разрисовавший пол мелом; оружейник, специалист по механизмам Рытин, поправлявший то и дело съезжавшие на длинный нос великоватые круглые очки; замкнул жидкий рядок бледный Легкодимов. Он появился последним, возник бесшумно, как призрак, выскользнув из скрипнувшей петлями двери кабинета профессора, незаметный за спинами сыщиков. Вскинув глаза на Турина, он кивнул, приветствуя без обычной улыбки и тихо забормотал в оправдание стоящему рядом Рытину: — Вот шут возьми! В кабинете покойника увлёкся. И не слыхать ничего. У него там всего разного… Глаза разбегаются. Франц Генрихович Браух — голова! Ни морфина, ни кокаина, ни-ни… Выходит, за деньгами приходили. — Кокаин — это баловство, а вот морфин!.. — шёпотом ответил Рытин и толкнул соседа плечом, чтоб унялся. — Медицина, знаете ли… Для разных целей возможно… — не умолкал тот. — Он ведь приём на дому вёл. Ещё в мои годы практиковать начал. Публика, конечно, соответствующая, не нынешней чета. — Да уж. Наконец и они угомонились. Но Турин не спешил. Так и стояли молча ещё несколько минут: агенты — глаза в пол, словно нашкодившая пацанва, переминаясь с ноги на ногу, Камытин — виновато покашливая, приехавший начальник — напряженно выжидая. — Построился народ для разбора? — угрюмо хмыкнул, раздумывая, Турин и попытался заглянуть каждому в глаза. — Готовы? Дружное сопение носов и почёсывание затылков было ему ответом, чувствовалось общее настроение — будто друг к другу в карман залезли. — Два нераскрытых убийства в моё отсутствие… — покачал головой Турин. — Похвастался мне про вас на вокзале Нетребко… Премию недавно выдали… аж автомобиль!.. — Есть кое-какие соображения, Василий Евлампиевич, — словно за разрешением взглянув на Камытина, затянул Легкодимов. — Что? Не слышу! — нарочито напряг ухо Турин. — Выходит, меня специально поджидали? Явился начальничек — вот тебе подарочек! — Версия реальная, — в поддержку Легкодимова сделал шаг вперёд и Рытин, волнуясь, смахнул надоевшие очки с носа и измазал маслом лицо. — Факты мне, а не версии! — отрубил Турин. — Вам известны мои требования. Пётр Петрович, вы что-то помалкиваете? Статейку никчёмную в газету тиснули! Кого обвести вокруг пальца собрались? — Есть факты, — протянул ему раскрытую ладонь Камытин. На ладони перекатывалась, поблёскивала необычная гильза от патрона. — Зря газетчику сбрехали, что стреляли из нагана, — поморщился Рытин, разглядывая гильзу. — А кто знал? — отмахнулся Камытин. — Надо же что-то говорить! — Ладно, — бережно принял гильзу от Камытина Турин, — забудем. Кстати, в газетке напечатано не про наган, а револьвер. Хотя это почти одно и то же. А эта штучка, пожалуй, не из нашего, а из американского оружия. — Да… штучка не российская. Редкая, я бы сказал, злодейка, — так и пытался выхватить у Турина гильзу оружейник Рытин. — Могу, конечно, ошибаться, но сия зараза, похоже, выпущена из кольта[37]. — Точно! — словно прозрел оружейник. — Кольт и есть! И гадать не надо: 45-го калибра, модель 1917 года, шесть патронов в барабане как один. — Кольтом нравилось орудовать Мишке Кривому, — тут же начал рассуждать Легкодимов. — После того как Серж Иркутский выбил ему глаз в пьяной драке, Мишка только кольтом и пользовался: скорострельная пушка, наповал зараз многих можно было покромсать. — Мишка Кривой? — Камытин так весь и задрожал, предчувствуя удачу. — Но Кривой в отсидке второй год. Если только бежал? — огорчил его Легкодимов, поджав губы. — И он наркотой не увлекался. Его побрякушки привлекали. У Брауха кроме белой лошади[38], конечно, водились накопления, даже о золотишке и камушках мне мои докладывали, но сколько ни подсылал я людишек пошарить всерьёз, впустую возвращались. Глыбко и хитро он их прятал. Ходили слухи — в тайнике специальном хоронятся они у него. Это всем хонурикам[39] известно. — Выходит за этим добром и наведывались! — у Рытина от азарта зачесались руки. — Да не нашли ничего. Вы, ребятки, поглядите после них как следует, а за мной не заржавеет, любой тайник вскрою, любой сейф! — Был еще такой Стремжбицкий Яков, — осторожно перекатил гильзу с ладони Турина на свою Легкодимов и залюбовался, как великой драгоценностью, — он ценил такие вещицы, но сынок польского князька скуп был безмерно, такими патронами без дела не стрелял. И до такого баловства, чтобы по люстрам палить, никогда бы не опустился, а люстры бы снял и увёз с собой, чем лишнее внимание привлекать. — Легкодимов повёл глазами по потолку, указал на осколки на паркете и в кучах мусора. — Ни одного светильника не оставил злодей. Ишь, Робин Гуд нашёлся! Словно издевался или балагурил со зла. Во всех комнатах люстры вдрызг разнёс. Знавал я еще одного такого красавчика при Николашке Кровавом. Привычка у него была гасить свечи из револьвера. Салют устраивал после удачного нападения. Но людей он щадил. Старуху бы не тронул без особой нужды. — Кто таков? — у Турина голос сорвался от нетерпения. — Была бы цела картотека на тех уголовников, Василий Евлампиевич… — поджал губы Легкодимов. — Но после переворота февральского да амнистии уголовников господином Керенским[40] уничтожили многое, не подумав. Я вот теперь пытаюсь восстановить утраченное с помощью нашей молодёжи, Ляпин, Маврик помогают, но похвастать особо нечем. А тот красавчик в Таганку[41] загремел, недолго на свободе порадовался, с тех пор про него ни слуху ни духу. — Значит, сгинул… — опечалился Турин. — Хотя насчет отдельных деталей совершенного преступления нам с вами, Иван Иванович, надо будет ещё потолковать. — Золото здесь искали — верный след к рабочей версии, — загорячился Камытин, тыча пальцем в Рытина. — Гильзу оставляю вам, но чтобы заключение было у меня на столе к вечеру. И всех скупщиков желтого металла прошерстить следует. — Я работы прибавлю, — вмешался и медик, — думаю, извлеку из тела Брауха пару штук таких же. — Посмотрим, — кивнул Рытин, пряча гильзу в пакет. — Маврика дать ему в помощь, — Турин огляделся. — Что-то я его не вижу? — Он по моему поручению отлучился, — коснулся рукава Турина Легкодимов. — Василий Евлампиевич, я тоже хотел переговорить по важному вопросу. — А чего ждать? — резво откликнулся тот и развернулся к Камытину. — Пётр Петрович, вы продолжайте, командуйте здесь. Раз тела уже в морге, с экспертизой Сытину следовало бы поспешить. А от тебя, сам понимаешь, жду полную картину, что тут без меня было. — К ночи? — Как получится, — подбадривая, похлопал его по плечу Турин и усмехнулся, заторопившись в кабинет профессора вслед за Легкодимовым. — Кому не спится в ночь глухую? — Знаем, — хмыкнул совсем невесело заместитель и фуражку надвинул на голову до ушей. — Паша Маврик в этом направлении как раз занимается. — Как? Как ты сказал? — вскинул брови начальник губрозыска. — В этом направлении? — Так точно! — Очень удачная формулировка однако, — покосился на зама Турин. — Где-то я уже её слышал. — Агент Маврик работает по врачам и больницам, — отрапортовал Камытин, — это версия Ивана Ивановича. Он объяснит, я надеюсь. IV — Случайно газетками не баловались сегодня, Василий Евлампиевич?.. На вокзале-то?.. — кряхтя, Легкодимов согнулся, с трудом давались ему шаги, с облегчением опустился он в лёгкое кресло-качалку у раскрытого книжного шкафа. Вздохнул, потянулся к шкафу, словно почитать собрался, кивнул Турину на высокий жёсткий стул. — Присаживайтесь, профессора Франца Генриховича место. — Газетками? — в недоумении продолжал стоять и озираться по сторонам начальник губрозыска. — Я же рассказывал Камытину… Клочок со статейкой из нашего «Коммуниста» сберёг Витёк, шофёр мой, тем и довольствовался. А что, имеется ещё какое чтиво по этому поводу? Вопрос старого сыщика застал его врасплох, но больше поразила окружающая обстановка: кроме стола да шкафа, ничего не имелось, на столе рядками высились аккуратные столбики бумаги, книги, брошюры и рукописи, медицинские документы, о назначении которых можно было только догадываться. Не в пример разрухе, царившей в квартире, здесь господствовали относительный порядок, если не считать похрустывающего стекла разбитой люстры под ногами. И едкий запах неизвестного происхождения давал о себе знать, несмотря на распахнутую форточку. Турин с непривычки зажал нос платком, покосился на Легкодимова: что за аромат? Но того привлекли книжки в шкафу, он, казалось, отыскивал там что-то с большим интересом. — Вы здесь, гляжу, похозяйничали? — осторожно прошёл и сел к столу Турин, стараясь ничего не смахнуть. — А о каких газетках вы вели речь? — Разных, — оторвался от шкафа Легкодимов. — Кроме «Коммуниста», конечно. «Правду», например? — «Правду»? — Турин повёл плечами. — Это слишком серьёзная советчица. Сплошь политика. На неё время требуется. А у сыщика где его взять? — Значит, батенька, «Правдой» не интересуетесь? — не отставал Легкодимов. — Интересуюсь, конечно, — Турин кольнул его взглядом, будто прицениваясь. — Времени, говорю, маловато для глубокого прочтения. Я, знаете ли, как мой Витёк, всё меж строк улавливаю. Так быстрей и удобней. Владимир Ильич, кстати, только так и читывал их. Рассказывали, соберёт Надежда Константиновна груду газетного брахла, а ему одной минуты хватает во всём разобраться. Вертикальное чтение, слышали, наверное?