— Хайдаров прицепился? — понимающе покивал я. Яшка вздохнул и повесил голову. Похоже, не только в Марье-прекрасной дело, что Яшка мой одноногим прикидывается. Меня хорьку-Хайдарову теперь не достать, руки коротки, а вот на Яшке-то он может сполна отыграться. Припомнить ему, что баранку для фрицев крутил, да белую повязку полицая носил, пока в психушке «отдыхал». — Боюсь я его, дядя Саша, — прошептал Яшка. — Он меня сразу невзлюбил, как только увидел, хорошо, ребята заступились. И Марья еще… Ох и девка! Как она его отбрила, когда он в госпиталь сунулся, чтобы мне допрос устроить! «Вы, говорит, товарищ Хайдаров, свои разговоры мне здесь не ведите! Раненым покой нужен, ясно вам?» — Подумаем, что можно сделать, Яшка, — я рассеянно потрепал его по плечу. — Он меня сразу же коллаборационистом обозвал и перебежчиком, — шепотом продолжил Яшка. — И военно-полевым судом пригрозил, мол все по закону будет, чтобы я не думал, что мне вот так с рук все сойдет. — Разберемся, — я скрипнул зубами. Вот бл*ха… А ведь Хайдаров может ведь и не отцепиться от Яшки так просто. Действительно придется что-то придумывать, чтобы его из-под прицела Хайдарова вытащить. После унижения Карнауса он еще злее станет, наверняка. Меня достать не может, будет на Яшке отыгрываться. — А, так я что еще сказать-то хотел! — Яшка встрепенулся и снова оживился. — Слободский Беккера в плен взял! Я сначала глазам своим не поверил, когда мы нос к носу столкнулись в лагере. — Беккера? — нахмурился я, припоминая, кто такой Беккер. — Толстенький такой, из отдела пропаганды? — Да нет, другой! — Яшка махнул рукой. — Тот толстенький — Вебер. И он не эсэсовец. А Беккер — тощий такой, с шрамом на глазу. Штурмшарфюрер. — А! — припомнил я одного из своих собутыльников. — Из Аненербе. Фотографию своего кота еще всем показывает. — Да-да, он, — покивал Яшка и сделал «значительное лицо». Будто я уже должен сделать какие-то выводы. — Ну и что? — я пожал плечами. — Мы на войне, тут бывает пленных берут. — Так этот Беккер вроде как договорился, чтобы его обменяли на кого-то! — воскликнул Яшка. — А он в лицо меня узнал. Получается, что в Псков я теперь уже точно вернуться не смогу. — Какой-то ты непоследовательный, Яшка, — усмехнулся я. — То говоришь, что засветился, и тебе больше нельзя среди фрицев быть, а теперь какого-то Беккера испугался. Ты определись уже! Ты хочешь в партизанском отряде остаться или обратно в коллаборанты к фрицам вернуться? — Не знаю я, дядя Саша, — снова пригорюнился Яшка. — Если этот Хайдаров от меня не отцепится, мне ведь бежать придется. А куда тут бежать-то? Только в Псков, получается. А Беккера отпустят, так он живо меня сдаст, что я из партизан. — Эх, Яшка, вредно тебя одного оставлять, вот что! — я рассмеялся. — Столько всего уже наворотил, хрен распутаешь. И жениться хочешь, и Хайдарова боишься, и печалишься насчет Беккера… — Хорошо, что ты живой, дядя Саша, — Яшка коротко вздохнул. — Ты вернулся, и сразу как-то жизнь проще кажется. Не буду больше огород городить. Как ты скажешь, так и сделаю, вот. Хоть в огонь, хоть в воду, лишь бы с тобой. — Я тоже рад, что ты жив, Яшка, — улыбнулся я. — Кстати, а может ты слышал чего про Кузьму? — Так это… — начал Яшка, но тут из центра лагеря послышались громкие голоса. Я вскочил и приложил ладонь ко лбу. — Кажись, Слободский вернулся, — проговорил Яшка. «Наташа!» — радостно екнуло сердце. — Ну что, проводить тебя до госпиталя, или еще тут посидишь? — спросил я. Я выскочил из землянки для раненых и торопливо направился к компашке партизан, сгрудившихся вокруг командира. Пришлось даже себя чутка притормозить, а то мчусь, как школьник на свиданку с радостной рожей. Букетика цветов в руках не хватает. Слободский стоял в центре и, судя по выражению лица, рассказывал какие-то радостные новости, рядом с ним стояла Наташа. Серьезная такая, в форме и с винтовкой за плечом. Давненько я ее такой не видел, все больше в городских платьях или вообще замаскированной под старуху. Я протиснулся вперед. Лицо Наташи сначала расцвело счастливой улыбкой, когда она меня заметила. Сердце так радостно заколотилось от предвкушения, что сейчас я обниму свою милую снайпершу. Но длилось это ровно секунду. Улыбка моментально завяла, лицо Наташи снова стало серьезным и даже как будто испуганным. На меня она больше не смотрела. А смотрела совсем в другую сторону. Глава 5 Я проследил за ее взглядом и уперся в бравого парня с кучерявым чубом и в тельняшке. Того самого, с доски почета, с которым она когда-то близняшек из леса выводила. В тот самый раз, когда я ее у фрицев отбил. Он тоже смотрел на меня. Вот только не бравым соколом, как с доски почета. А хмуро так, исподлобья. К Наташе мы шагнули одновременно. Только он оказался ближе. Приобнял Наташу по-хозяйски так и глянул на меня с этаким победным прищуром. — Ну что, Наташка, когда жениться будем? — заявил он голосом первого парня на деревне. Картузика с гвоздичкой только для полного образа не хватает. И гармошки в другой руке. — Степа, ну ты чего? — смущенно пробормотала Наташка, щеки ее залились румянцем. На меня она не смотрела, кажется, вообще не знала, куда деть глаза. И как будто попыталась вывернуться из его объятий. Но не стала. — Не рановато ли с такими предложениями-то, а, герой? — вполголоса сказал я, сунув руки в карманы. Кулаки зачесались, подправить степкину самоуверенную физиономию. — А чего тянуть-то? — ухмыльнулся Степка. — Жизнь сейчас такая, что долго кочевряжиться вроде и не след, а, Натаха? Он прижал девушку еще крепче и посмотрел на нее снизу вверх. — А может девушка другого мнения? — криво ухмыльнулся я. И тут меня как пыльным мешком по башке долбануло. Это что это ты делаешь, дядя Саша? Хвост распетушил, кулаки разминаешь, да? Как будто сам уже собрался семью заводить, дом строить и чтобы детишек — семеро по лавкам, а? Ты же чужак! Что ты знаешь про Наташку и этого первого парня на деревне? Может они как раз поженились и нарожали пятерых героев ударного труда, которые после войны Союз восстанавливали, со всем пылом рьяных строителей коммунизма. Влезешь сейчас, начистишь этому сопляку рыло, Наташка за тобой потянется, а ты сгинешь через месяц. В этой своей гравитационно-временной сингулярности или как оно там называется, то самое, что меня в сорок первый год забросило… И получится, что янтарную комнату ты в музей вернул, а жизнь человеку сломал. И не одному человеку, а сразу многим. А кто-то и вообще не родится. Я откашлялся и проглотил слова, которые только что собрался сказать. Пресек на корню, так сказать, эскалацию конфликта. Вместо этого улыбнулся во все зубы и протянул партизанскому герою руку. — Здорово, Степан батькович, — сказал я. — Нам вроде как раньше не случалось видеться, но наслышан, наслышан! — потом глянул на девушку, которая все еще стояла, опустив взгляд и с пунцовыми щеками. — Привет, Наташа! Парень от такой резкой перемены тональности слегка обалдел и захлопал ресницами, как теленок новорожденный. Но опомнился быстро. Сопоставил, надо думать, в своей геройской голове, что такой вариант для него всяко лучше, чем звиздюлей получать. Так что он от Наташки руку убрал и сунул мне. — И я о тебе слыхал, Саша, — пожал мне руку, но торопливо так отпустил. Будто подвоха какого ожидал. И, если не кривить душой, я бы этот подвох ему с превеликим удовольствием организовал. Но вместо этого я хлопнул его по-товарищески по плечу и повернулся к Слободскому. — Так вы теперь с нами, получается, Александр Николаевич? — спросил командир партизан, когда мы отошли в сторонку от всех остальных. — Ну если не прогоните, то хотелось бы, — сказал я, простодушно разводя руками. — Пока новых распоряжений не поступит. — Это хорошо! — повеселел Слободский. — Нам такие люди, как ты, ох, как нужны! Отряд-то, как видишь, разросся, но людей с настоящим боевым и диверсионным опытом, как говорится, хрен да маленько. — Весь ваш, с потрохами, можно сказать, товарищ Слободский! — браво сказал я, отчаянно борясь с желанием бросить взгляд в ту сторону, куда ушли Степа с Наташкой. В прошлый раз, когда смотрел, он ей что-то тихо втолковывал, а она молча слушала с хмурым лицом. Эх, бл*ха, знать бы наверняка, как нужно поступить… Это с фашистами ведь просто — бей, не жалей, и весь разговор. А тут… А тут надо головой сначала подумать, а не другим местом. Надо будет с Наташкой по тихому переговорить, когда его рядом не будет, чтобы дров не наломать… —…так как, возьметесь за операцию? — спросил Слободский, и я понял, что прослушал все, что он говорил. — Да не вопрос! — не разбираясь, согласился я. Резонно подумав, что вряд ли Слободский предложил мне на светский раут с танцами пойти. А мне сейчас в самый раз бы голову отвлечь от набившихся в нее непрошенных мыслей о личной жизни. — Это просто прекрасно! — просиял Слободский. — Тогда сейчас я несколько распоряжений отдам ребятам и жду тебя в штабе. — Только это… — я придержал командира за рукав. — Можно Яшку моего тоже прихватить? Ему бы отличиться как-то, а то к нему Хайдаров прицепился, мол, коллаборционист, перебежчик… А он парень-то хороший и свой в доску, я ему сколько раз уже спину подставлял. — Так у него же нога… того… — прищурился Слободский. — Уже лучше ему, сейчас только навещал, — усмехнулся я. — Ну что ж… — лицо Слободского стало замкнутым. Сомневается командир, не сработало на него фирменное яшкино обаяние. Или с Хайдаровым не готов пока что спорить. — Да вы не сомневайтесь, товарищ Слободский! — заверил я. — Под мою ответственность, а? Чем хотите поклянусь, что Яшка не подведет. — Ладно, — будто через силу кивнул командир. — Но в штаб пока что без него приходи. — Само собой, — я кивнул. И не удержался от взгляда в сторону Наташи. Они все еще разговаривали. Только теперь говорила она, а ухажер ее слушал. И корчил подозрительные гримасы. Кулаки снова зачесались. Влепить бы тебе, Степа, разок в челюсть. Лицо он тут корчит, смотрите-ка! Да ты прыгать от радости должен козлом, что такая девушка, как Наташа, с тобой вообще разговаривает! Я отвернулся, тряхнул головой. Двинул кулаком в ближайшее дерево. Дурацкая ситуация. Самое то сейчас отправиться фрицев крошить направо и налево. Никому пощады не будет… Постоял еще в одиночестве некоторое время, выплюнул недожеванную травинку и направился к штабу. * * * Серега высунулся из-за валуна и орлиным взором обозрел окрестности. Наблюдательный пост мы выбрали отличный — пологий холмик на берегу озера был доминирующей высотой, и обе дороги, ведущие к Свободному отсюда отлично просматривались. Ну то есть как, дороги… Накатанная развороченная тележными колесами колея на самом деле вела в никуда, до лесной просеки. А вторую назвать дорогой — это в лучших чувствах оскорбить все на свете словари, которые считают, что дорога — это полоса местности, приспособленная для движения транспортных средств. Так вот дорога до Свободного была приспособлена для чего угодно, только не для транспорта. Яшка, уж на что водитель опытный, и тот не смог до самого места на лоханке доехать. Пришлось вылезать из машины и выталкивать в одном месте. А последний километр пришлось пешком топать. Впрочем, как раз эта самая дорога, а точнее — ее отсутствие оказалось самым лучшим защитным сооружением, которое можно было в условиях Псковской области соорудить. — Что-то меня сомнения берут, — Серега почесал пегую бороденку. — Может все-таки тот парень не расслышал? Чего бы им к ночи-то приезжать, а? — Не могу знать, Сергей Гаврилович, — я приставил к глазами бинокль и присмотрелся к опушке леса. Вот зараза, надо будет после всего лещей раздать! Отчетливо так струится дымок. Курит кто-то! Курить в засаде — это последнее дело. В другое время, стоило тебе затянуться, ты на всех тепловизорах начинал светиться, как новогодняя елка. Мишень, можно сказать, себе на лоб цеплял. И светящуюся всеми цветами неона вывеску над головой: «Стрелять сюда!» Здесь в сорок первом тепловизоров еще не было, конечно. И если, мол, огонек чашечкой из руки вот эдак прикрыть, то со стороны и незаметно. Ну да. Только вот сейчас еще не ночь. До заката еще верных полчаса. Так что светящийся огонек заметно и не было бы. Зато дым… — Сучий потрох… — сквозь зубы прошипел я. Ведь если я его вижу, значит и фрицы могут увидеть. А смысл засады, прежде всего в том, что она внезапная! — Что там? — забеспокоился Серега. — Едут что ли? — Да кое-кто без табачной соски, я смотрю, обойтись не может, — процедил я зло. — Как на ладони теперь!