Ещё через полчаса Командир оторвался от чтения и передал Щербину листок. – Смотри-ка, какой интересный документ. И как они его пропустили? – Как-как, каракули потому что, я вот тоже ни хрена прочесть не могу. Давай своими словами. – Согласен, почерк у товарища участкового ещё тот. Зато дотошный: время написания протокола вот поставил до минутки. – И? – Протокол составлен тринадцатого марта тысяча девятьсот сорокового года в ноль один час девятнадцать минут. Ночи, прошу заметить, – поднял вверх указательный палец Командир. – Виктор! Хорош выдрюкиваться! – Выходит, Степан Ерофеевич, тюкнула она его ночью, глубокой ночью, и никак не на работе. Я посмотрел адрес совершения преступления и нисколько не удивился: улица Красная, дом двенадцать, комната двадцать один. То есть по адресу проживания Некрасовой. И да, участковый не поленился, записал орудие преступления – сковорода чугунная. – Это чего ж получается-то, а? – Очень похоже, что этот Сокур припёрся к ней домой ночью или поздно вечером. Она его впустила: начальник всё же. Вполне вероятно, нажрался у неё и начал с кулаками лезть или там под юбку, она и не выдержала, отмахнулась сковородкой. Гнида, говоришь? – Гнида. – Вот. Надо бы с этим участковым поговорить. Выходит, он первым там оказался, может, живёт неподалёку. – Поговорим. Ты скажи, как думаешь, хватит этого, чтоб её вытащить? – Не знаю, тут многое от суда зависит. Узнать бы, что он такого сделал, что она его огрела. – И что делать будем, Командир? – Что делать? А вот что. Развалить дело легче всего другим делом, против инициаторов. А кто они у нас? – Сокуры? – Точно. Так что идём сейчас к Фёдору Ивановичу и с ним в обком. Будем требовать пересмотра дела и замены пятьдесят восьмой на бытовуху. А потом займёмся этими субчиками. Уверен, что-нибудь да накопаем. Алексей Тимофеевич Сокур вздрогнул от резкой трели телефонного звонка. Раздражающий аппарат давно пора было заменить, да не доходили руки. – Алло, Сокур слушает. – Алексей Тимофеевич, доброго вам здоровьичка. Это Ирина, землячка ваша с Кардашинки. – Да, я тебя сразу узнал, – приврал Сокур. – Что-то случилось? Ирина Богданова была односельчанкой Алексея, а вернее сказать, его отца Тимофея. Тимофей Николаевич Сокур осел в Петрозаводске почти сразу после гражданской на хозяйственной должности в ОГПУ. С украинской основательностью и хозяйственностью обосновавшись на новом месте, Сокур-старший перетащил в Карелию сына с племянником. Сын пошёл по юридической части, а племянник устроился в систему общепита. Убегая от голода 1932–1933 годов, в Петрозаводске поселились ещё несколько дальних родственников и односельчан. – Да… Нет… Не знаю, Алексей Тимофеевич. – Хорошо, просто расскажи, что случилось. – Тут к нам в суд два человека пришли. В военной форме, важные, в орденах. Танечка говорит, проверяющие, с самой Москвы прилетели. С Фёдором Ивановичем долго разговаривали. – Ну и?.. – А потом Фёдор Иванович сказал им дело из архива показать. – Что за дело? – Вы вели, Алексей Тимофеевич. Я как увидела на обложке, что вы следователь, так взяла у Тани, сказала «сама отнесу» и глянула одним глазком. Там какая-то Некрасова. – Ясно, Ирина. Ну, пусть смотрят, мало ли зачем им это. Может, эта Некрасова ещё что-то натворила. Сердце забухало, и Сокур почувствовал, как предательски вспотели ладони. Сожительницу брата он помнил прекрасно и вменять ей политическую статью не собирался. Подумаешь, подрались по-семейному, с кем не бывает. Конечно, сломать человеку челюсть сковородкой – это надо суметь, но зная тяжёлый характер брата, он даже сочувствовал этой Некрасовой. Умеющий произвести на начальство хорошее впечатление, с подчинёнными Пётр был жёсток как камень и даже хамоват, с замашками барина. Конечно, судимость Некрасова получила бы в любом случае, но вполне могла отделаться принудительными работами. Увы, брат практически заставил раскрутить дело по пятьдесят восьмой статье. А начальство не стало заострять внимание на том, что Алексей в принципе не имеет права быть следователем в этом деле. – Так это, Алексей Тимофеевич, они дело-то посмотрели, долго сидели, с час где-то, и пошли с ним к Фёдору Ивановичу. А потом все вместе уходить собрались. Петрович спросил куда, так сказали, что в обком. Вот, Алексей Тимофеевич я и решила на всякий случай вам позвонить, вы же с Тимофеем Николаевичем столько для нас сделали. – Позвонила ты правильно, Ирина, но волноваться незачем, партия разберётся. Но ради интереса держи меня в курсе, всё-таки моё дело. – Хорошо, Алексей Тимофеевич. Поговорив по телефону, Сокур вытащил из сейфа початую бутылку марочного армянского коньяка, не глядя щедро плеснул в стакан и залпом выпил. Взгляд его упал на жёлтую этикетку «Отборный», и его передёрнуло. Коньяк позавчера принёс ему Пётр, как обычно пресекая все попытки заплатить. Умный, но недостаточно жёсткий для своей работы, Алексей прекрасно понимал, куда затягивают его эти подарочки и различные одолжения, постоянно оказываемые Петром, но сил отказаться не было, а принимать презенты с каждым разом становилось всё легче. Старший двоюродный брат с более авторитарным характером с лёгкостью подавлял Алексея. Рука по привычке потянулась к телефону – позвонить отцу – и замерла. Папу меньше месяца назад с почётом отправили на пенсию, и он уехал в Крым подлечить здоровье. Вообще, с приходом Берии для сотрудников, получавших при Ежове награды и внеочередные звания, настали непростые времена. Проверки, перепроверки, амнистии. Вот и Тимофею Николаевичу намекнули. Хотя какой, казалось бы, с завхоза спрос? Ан нет, нашлись доброжелатели, подсидели! Протянутая рука дёрнулась в сторону, и ладонь обхватила бутылку с янтарной жидкостью. Перед лицом Алексея стояло заплаканное, осунувшееся лицо Некрасовой на первом допросе. Подследственная как сомнамбула раз за разом повторяла просьбу увидеть дочь, не реагируя на его вопросы. Когда на следующий день в нарушение правил он привёл дочку, Некрасову как подменили. Спокойным уверенным тоном она велела дочке её не ждать, устраиваться в жизни самой, держаться Зинаиды Афанасьевны, соседки по коммуналке, которая забрала девочку к себе, и помнить, что мама её любит. А после ухода дочери просто сказала: «Пишите, что нужно, я подпишу». А Пётр, выйдя из больницы, стал каким-то недовольным и озлобленным. Хотя ему, можно сказать, повезло: удар, сломавший челюсть в двух местах, его не обезобразил, а два золотых зуба и не разглядеть, если специально не заглядывать в рот. Мнительность и излишне живое воображение сыграли с Алексеем плохую шутку: ему на память пришёл недавний разговор с братом. Тогда Пётр крепко выпил после юбилея какого-то академика, который специально приехал сам и привёз гостей, несколько таких же учёных стариков, в Петрозаводск, зная, как готовят в столовой Петра. И что-то там у них, ценителей, не заладилось. Впрочем, Алексей, с одинаковым удовольствием уплетавший и драники со сметаной, и салат оливье, и селёдку с картохой, так и не понял, что именно. И почему Пётр обиделся, когда его столовую сравнили с московским рестораном. Но надрался он знатно, факт. Уже дома, вылив на голову ведро ледяной воды и немного придя в себя, брат начал жаловаться, что его задвигают. Сколько лет он работает заведующим и так, наверное, им и помрёт. Потапов завидует его таланту организатора и не даёт расти. А недавно вызвал на ковёр и устроил выволочку за то, что, пока его не было, половина коллектива разбежалась. А виновата во всём сука Шурка. Пригрел гадюку, пожалел, а надо было её ещё раньше посадить, подстилку белогвардейскую. На попытку возразить, что всё у Петра достаточно неплохо, последний только махнул рукой: «Что бы ты понимал, Лёха, в другой стране я бы уже хозяином был, да не одного ресторана». Тогда тоже немного принявший на грудь Алексей ничего брату не сказал. А на следующее утро, вернее, в полдень Пётр заявил, что ничего не помнит, и разговора не получилось. Сейчас Алексей медленно покрывался холодным потом, накручивая себя. Кто эти люди и почему они приехали? Почему сразу потребовали дело, которое он вёл? И главное, что они там нашли? Ясно же, не из-за Некрасовой, кому сдалась какая-то повариха. Сейчас, если уж называть вещи своими именами, антисоветские высказывания Петра заиграли совсем в другом свете. Где, кому и что именно он успел сболтнуть? С какими людьми общался… «Ах ты паскуда! Юхо!» Сокур не смог сдержаться, вспомнив улыбчивого приятного финна, с которым за каким-то хреном его познакомил брат. Алексей припомнил свой разговор с компанейским Юхо. Теперь, оценивая его как следователь, Сокур видел тень очень нехорошей заинтересованности, скрытой за похабными шуточками и напускным безразличием. «Во что же ты вляпался, Петенька, а главное, во что меня втянул? Что же тебе, паскуде, не сиделось? Как сыр же в масле катаешься. Если сейчас обойдётся, будет у нас серьёзный разговор: и про финнов, и про пьянки через день, и на какие шиши всё это. Хочешь из партии вылететь – да ради бога, но вот меня ты за собой не потянешь!» Мысли опять заметались в тесном объёме мозга, но сейчас главной парадигмой стало: «А если за мной уже пришли?! Если этот урод уже натворил что-то большее, чем разговоры про свой ресторан?!» Сокур вскочил из-за стола, дёрнулся к двери, замер и так же рывком вернулся назад. Потянулся к бутылке, но увидел, что коньяка в ней уже нет. Схватил лежащую на столе папку, раскрыл и принялся читать какую-то справку, данную сельсоветом Вербеевки истопнику Ратаковскому Пахому Ивановичу. Из справки выходило, что Пахом – старый большевистский кадр, и сельсовет сгорел не по его контрреволюционному умыслу, а сам по себе, по причине неисправности печки. Прочитав справку раза три, следователь, наконец, начал вникать в суть. Быстро пролистав дело и освежив его в памяти, недрогнувшей рукой Алексей начал писать постановление о прекращении уголовного дела. Телефонный звонок прозвучал неожиданно и требовательно. Сокур чертыхнулся и посмотрел на погнутое перо ручки и расплывающееся по постановлению пятно чернил. «Может, Ирина что-то новое узнала?..» – подумал он, снимая трубку. – Да? – ***! Ты чего натворил, Сокур?! – Непосредственный начальник Сокура, старший следователь прокуратуры Николай Александрович Петров, никогда не стеснялся ненормативной лексики, считая, что так он подчёркивает своё пролетарское происхождение. – Ничего, Николай Александрович. – Если ничего, то какого хрена тебя Сам вызывает? Срочно! – Кто? – Конь в пальто! Ты чего, Алексей, переспал? Ноги в руки – и мухой в обком! Геннадий Николаевич тебя вызывает!!! – Понял, Николай Александрович. – Да, Алексей, вот ещё что. – Петров сделал небольшую паузу. – Мне тут ребята доложили: на аэродроме стоит чужой непонятный самолёт. Вроде бы двух военных привёз. Так что учти, возможно, это проверка по партийной линии или по военной. И смотри у меня: если обосрался, пощады не жди. Всё. Машина тебя ждёт. К большому двухэтажному зданию Сокур подъехал как в тумане. В голове, долбя виски изнутри, металась одна мысль: «Что теперь будет?» Следователя ждали. Немногословный товарищ в полувоенного кроя френче провёл его по пустынным коридорам и передал другому неулыбчивому товарищу. Тот неласково посмотрел на Алексея и кивнул в сторону высокой двухстворчатой двери: – Вас давно ждут, товарищ Сокур, проходите. Открыв тяжёлую тугую створку, Алексей шагнул в кабинет первого секретаря Карельской Автономной Советской Социалистической Республики. Но вот подойти к столу, за которым сидел Геннадий Николаевич, не смог. Под тяжёлым давящим взглядом первого секретаря ноги налились свинцом, а язык прилип к гортани, и Сокур замер в центре кабинета, не в силах даже поздороваться. Двух скользнувших к нему за спину человек, сидевших до этого на расставленных вдоль стен стульях, он сначала даже не заметил. А потом уже стало поздно. Одна из фигур чуть повела носом у его лица, жадно втягивая запах страха и алкоголя. И практически касаясь губами волос, зашевелившихся на голове Алексея, прошипела: – Хана тебе, контра. «Хана», – понял Сокур и тут же услышал такой узнаваемый лязг передёргиваемого затвора. Этого следователь уже не смог выдержать, и его сознание провалилось в спасительное забытьё.