— Ты что такое болтаешь? Я с детства сидела взаперти, почти никуда не выходила и ни с кем не общалась, замуж вышла всего десять дней назад, откуда мне тебя знать? Юй Чжаньао усмехнулся: — Ну, не знаешь и ладно, говорят, что на вашей винокурне не хватает рук, хотел устроиться на работу, чтобы прокормиться! Бабушка кивнула: — Хорошо, если тяжёлого труда не боишься. Как твоя фамилия? Как звать? Сколько тебе лет? — Фамилия моя Юй, звать Чжаньао. Мне двадцать четыре года. — Забирай свои манатки и выйди! Юй Чжаньао послушно вышел за ворота и стал ждать. Ослепительное солнце заливало бескрайние просторы, дорогу, ведущую на запад в уездный город, с обеих сторон заключил в тиски гаолян, и она казалась очень узкой. Остатки сгоревшей кучи листьев так и не убрали, и недавние события возникли перед его глазами. Юй Чжаньао прождал за воротами целых полчаса, сердце сдавливала безотчётная тревога, хотелось ворваться внутрь и поговорить с этой бабой серьёзно, но он продолжал топтаться в нерешительности. После убийства отца и сына Шаней Юй Чжаньао не стал убегать, а спрятался в гаоляне и оттуда наблюдал за интересным представлением в излучине. Бабушкин выдающийся актёрский талант потряс его. Он понял, что хоть бабушка и юна, палец ей в рот не клади, и она очень расчётливая, а вовсе не безропотная. Возможно, она сегодня оказала ему такой приём, потому что вокруг глаза и уши. Юй Чжаньао ждал уже довольно долго, но бабушка так и не вышла, на дворе было тихо, лишь сорока кричала на коньке крыши. Юй Чжаньао рассвирепел. О в сердцах ворвался во двор и хотел было закатить сцену, но тут услышал бабушкин голос из-за оконной бумаги: — Сходи-ка в лавку на восточном дворе! Юй Чжаньао резко очнулся, понял, что не следует нарушать иерархию, а потому унял свой гнев и, взвалив на спину матрас, направился на восточный двор и увидел там множество чанов для вина и целую кучу гаоляна. Из винокурни валил горячий пар, все работники были заняты делом. Он вошёл в сарай и спросил работника, который стоял на высоком табурете и насыпал гаолян в большой ковш над жёрновом: — Эй, а где главный? Работник покосился на него, закончил сыпать гаолян, спрыгнул с табурета, потом, держа в одной руке черпак, другой оттащил табурет в сторону, крикнул, и мул с чёрной повязкой на глазах, услышав крик, зарысил по кругу. Дорожка, по которой он тягал жёрнов, была вытоптана копытами так, что образовалась колея. Жернова загрохотали, и гаоляновые отруби, словно внезапно разразившийся ливень, с шумом хлынул из щели между ними прямо в деревянный поддон. — Главный в лавке! — сказал работник и, надув губы, мотнул головой в сторону трёх каморок с западной стороны от ворот. Юй Чжаньао взял свой матрас и вошёл в лавку с чёрного входа. Знакомый старик сидел за прилавком и щёлкал счётами. Рядом со счётами стоял маленький светло-синий чайник с вином, и старик время от времени подносил чайник ко рту и делал глоток. Юй Чжаньао сказал: — Господин, работники нужны? Лю Лохань кинул на него взгляд и задумчиво поинтересовался: — На постоянную работу или на короткий срок? — Как господину будет угодно, я хочу поработать подольше. Дядя Лохань: — Если хочешь получить временную работу, то я принимаю решения, а если хочешь устроиться на долгий срок, то нужно получить одобрение хозяйки. — Так сходите спросите у неё. Юй Чжаньао подошёл к прилавку и плюхнулся на лавку. Дядя Лохань опустил доску прилавка, вышел, но снова вернулся, достал большую фаянсовую пиалу, наполнил гаоляновым вином и поставил на прилавок: — Выпей вина, утоли жажду. Юй Чжаньао пил вино и думал о хитром плане той женщины, восхищался ей. Тут вошёл дядя Лохань и сообщил: — Хозяйка хочет тебя увидеть. В западном дворе дядя Лохань остановился: — Подожди немного. Бабушка вышла на улицу, держась с достоинством. Она расспросила Юй Чжаньао обо всём на свете, затем махнула рукой: — Уведи его, пока возьмём на месяц, попробуем. Жалованье будет начисляться с завтрашнего дня. Так Юй Чжаньао нанялся на нашу винокурню. Он был крепким, с ловкими руками, с работой справлялся отлично, и дядя Лохань много раз хвалил его в присутствии бабушки. Через месяц дядя Лохань вызвал его в лавку и сказал: — Хозяйка тобой очень довольна. Мы тебя оставляем. — И дядя Лохань передал ему свёрток. — Это хозяйка велела тебе передать в награду. Юй Чжаньао развернул свёрток и обнаружил внутри пару новых матерчатых туфель. — Господин начальник, передайте хозяйке от меня благодарность. — Иди да работай хорошенько. Юй Чжаньао кивнул. Минуло ещё полмесяца. Юй Чжаньао постепенно терял терпение. Хозяйка ежедневно обходила восточный двор, но только расспрашивала дядю Лоханя о том о сём, редко обращая внимание на обливавшихся потом работников. Юй Чжаньао было очень обидно. Пока торговлю вели отец и сын Шань, еду для работников винокурни покупали в местной маленькой харчевне. Когда винокурня перешла к бабушке, она наняла женщину за сорок, которую местные звали Тёткой Лю, и девушку-подростка тринадцати-четырнадцати лет по прозвищу Ласка. Они обе жили в западном дворе и отвечали за готовку. Вдобавок к двум имевшимся собакам бабушка купила ещё трёх поменьше: чёрную, зелёную и красную. В западном дворе теперь жили три женщины и пять собак, и в этом отдельном маленьком мире царило оживление. По ночам, даже если просто ветер шелестел травой, собаки заливались лаем да так, что, казалось, если не загрызут, то напугают до смерти. Юй Чжаньао проработал в винокурне два месяца. Уже наступил девятый лунный месяц, созрел гаолян. Бабушка велела дяде Лю нанять ещё несколько временных работников, чтобы привести в порядок гумно и открытое зернохранилище и подготовиться закупать гаолян. Погода стояла отличная, солнечная и ясная. Бабушка надела белоснежную шёлковую рубаху, на ногах у неё красовались красные атласные туфельки, а в руках она держала обструганные ивовые прутья толщиной с палец. За её спиной резвилась целая свора собак. Бабушка прошлась туда-сюда по двору, глядя на неё деревенские жители подмигивали друг другу и кривлялись, но в её присутствии никто не осмеливался и воздух-то испортить. Юй Чжаньао несколько раз пытался приблизиться к ней, но бабушкино лицо сохраняло серьёзное выражение, она с Юем и словом лишним не обмолвилась. В тот день Юй Чжаньао перепил вина, однако не чувствовал себя пьяным. Он улёгся на кан в проходной комнате, но ворочался и не мог уснуть. Через два окна в комнату пробивались дорожки лунного света. Двое работников при свете масляной лампы штопали рваную одежду. Затем Лао Ду, который умел играть на баньху,[70] завёл такую жалобную мелодию, что сердце дрожало как струна. У одного из парней, штоповавших одежду, от этой грустной мелодии засвербило в горле, и он хриплым голосом запел: «Тяжело холостяку, очень ему тяжко, некому холостяку починить рубашку…» — Пусть тебе хозяйка залатает… — Хозяйка? Вот уж не знаю, какой молодой ястреб отведает лебединого мяса… — Молодой и старый хозяева позарились на лебединое мясо да поплатились жизнью. — Я слыхал, что она ещё в девичестве сговорилась с Пестрошеем. — То есть отца и сына Шаней и впрямь убил Пестрошей? — Поменьше болтай, поменьше болтай. Как говорится, сболтнёшь у дороги, а в траве кто-нибудь подслушает. Юй Чжаньао, лёжа на кане, холодно усмехнулся. — Сяо Юй, что смеёшься? Вино придало ему смелости, и он выпалил: — Это я их убил! — Да ты пьяный! — Пьяный? Это ты пьяный. Хозяев я убил! — Он потянулся, достал из тюка с одеждой, висевшего на стене, короткий меч и вытянул из ножен. Меч в лунном свете напоминал серебряную рыбу. Запинаясь, Юй Чжаньао проговорил: — Расскажу вам, ребята… я ж с хозяйкой того… давно уже переспал… в гаоляновом поле… ночью устроил пожар… раз удар… два удар… Все молчали. Один из работников задул масляную лампу. Комната погрузилась во тьму, меч в лунном свете заблестел ещё сильнее. — Спать! Спать! Спать! Завтра рано вставать гнать вино! Юй Чжаньао бормотал: — Твою ж мать… штаны подтянула и знать меня не знаешь, а я на тебя пашу как конь… Но это тебе так не сойдёт — я тебя прямо сегодня ночью… прирежу. Он поднялся с кана и с мечом в руках, шатаясь, вышел из комнаты. Работники лежали в темноте с широко открытыми глазами, глядя на холодный блеск стали в руках Юй Чжаньао, но никто не рискнул и слова вымолвить. Юй Чжаньао вышел во двор, залитый лунным светом, ряды глазированных чанов поблёскивали, словно драгоценности. Южный ветер с полей, приносивший с собой сладковато-печальный запах зрелого гаоляна, заставил его вздрогнуть. С западного двора раздался женский смех. Юй Чжаньао направился к навесу за высокой табуреткой на четырёх ножках. Когда он вошёл под навес, чёрный мул, привязанный за длинной кормушкой, приветственно цокнул копытом и громко фыркнул, раздув грубые ноздри. Не обращая внимания на мула, Юй Чжаньао забрал табуретку, пошатываясь, подошёл к высокой стене, влез на табуретку и выпрямился: теперь край стены упирался ему в грудь. Он увидел белоснежную оконную бумагу, подсвеченную изнутри, на которой были наклеены красные узоры. Хозяйка и та девчонка по прозвищу Ласка шумели на кане. Юй Чжаньао услышал голос Тётки Лю: — Ах вы, озорницы! Давайте уже спать! — После этого Тётка Лю велела: — Ласка, сходи к котлу, посмотри, поднялось ли тесто. Юй Чжаньао взял в зубы короткий меч и вскарабкался на стену. Пять собак подскочили и залаяли, запрокинув головы. Юй Чжаньао перепугался, потерял равновесие и свалился в западный двор. Если бы бабушка не вышла во двор, боюсь, злые собаки разорвали бы его в клочья — они и с двумя такими Юй Чжаньао могли сладить. Бабушка отозвала собак и крикнула: — Ласка, зажги фонарь и неси сюда! Сжимая в руках скалку и быстро перебирая толстыми ногами, Тётка Лю громко крикнула: — Хватайте вора! Хватайте вора! Ласка выбежала с фонарём и осветила избитое до неузнаваемости лицо Юй Чжаньао. Она холодно рассмеялась. — Ах, это ты! Бабушка подобрала короткий меч, оглядела со всех сторон, сунула в широкий рукав и сказала: — Ласка, пойди позови дядю Лоханя. Только Ласка открыла ворота, как дядя Лохань вошёл и спросил: