— Командир Юй, что делать? — спросил дедушку Го Ян, выпрямившись и продемонстрировав полный рот чёрных зубов. — Командир Юй, а черти снова придут? — поинтересовался Ван Гуан. — Командир Юй, бежать нам надо, веди нас, — сказала тётка Лю, всхлипывая. — Бежать? А куда бежать? — подал голос Слепой. — Вы бегите, а мне если суждено помереть, то помру здесь. Слепой сел, прижав к груди инструмент, и начал играть, его рот скривился, щёки подёргивались, а голова покачивалась, как барабанчик, которым коробейники призывают покупателей.[83] — Односельчане, нельзя нам бежать! — возразил дедушка. — Столько людей погибли, мы не можем бежать. Черти непременно придут, так давайте воспользуемся случаем и соберём у мёртвых винтовки и патроны, чтобы дать японцам решительный бой не на жизнь, а на смерть. Как говорится, или рыба умрёт, или сеть порвётся. Отец и все остальные рассеялись по полю, принялись забирать у трупов винтовки и патроны и сносить на земляной вал. Хромой Го Ян на костылях и Лю, чьи ноги покрывали нарывы, обыскивали трупы неподалёку от земляного вала. Слепой сидел рядом с грудой винтовок и патронов и прислушивался к каждому шороху, как верный дозорный. В середине утра все собрались на валу, глядя, как дедушка пересчитывает оружие. Вчера бой д лился, пока не стемнело, японцы не успели очистить поле боя, что, без сомнения, было на руку дедушке. В итоге насчитали семнадцать японских винтовок «Арисака-38», тридцать четыре подсумка для патронов из бычьей кожи, одну тысячу семь патронов с заострёнными пулями и медными гильзами, двадцать четыре китайских винтовки «чжунчжэнь»[84] и четыреста двадцать патронов к ним в двадцати четырёх патронташах из жёлтой парусины, а ещё пятьдесят семь маленьких ручных гранат, похожих на дыньки, и сорок три китайских гранаты с деревянной ручкой, один японский пистолет в кобуре, похожей на панцирь черепахи, и тридцать девять патронов к нему, один пистолет «люгер» и семь патронов, а также девять китайских сабель, семь карабинов и более двухсот патронов к ним. Пересчитав боеприпасы, дедушка решил выкурить трубку с Го Яном. Он высек искру, сделал затяжку и присел на валу. — Пап, мы можем снова собрать отряд! — предложил отец. Дедушка, глядя на кучу оружия, промолчал, а когда докурил, произнёс: — Ребятишки, выбирайте! Пусть каждый выберет себе оружие! Себе он отложил японский пистолет и ещё взял винтовку «Арисака-38» с примкнутым штыком. Отец отхватил себе «люгер», а Ван Гуан и Дэчжи взяли по японскому карабину. — Отдай пистолет дяде Го, — велел дедушка, и отец недовольно надулся. — В бою им пользоваться неудобно. А себе возьми карабин. Го Ян сказал: — Я себе лучше винтовку побольше возьму, а пистолет отдайте Слепому. Дедушка распорядился: — Сестрица, придумай, что бы нам поесть, а то скоро уже япошки придут. Отец несколько раз щёлкнул затвором винтовки «Арисака-38», чтобы понять, как он работает. — Только спуск не трогай, а то выстрелит, — предупредил дедушка отца. Тот заверил: — Ничего не будет, я умею. Слепой, понизив голос, сообщил: — Командир Юй, они идут, они идут… Дедушка приказал: — Быстрее спускаемся! Все залегли в зарослях бирючины на пологом склоне вала и стали внимательно наблюдать за гаоляновым полем, простиравшимся от рва. Слепой же остался сидеть у кучи винтовок и, покачивая головой, перебирал струны. — Ты тоже спускайся! — крикнул дедушка. Лицо Слепого свело болезненной судорогой, губы подёргивались, словно что-то жевал. Он снова и снова исполнял одну и ту же мелодию на старом саньсяне, звук был такой, будто внезапно разразившийся ливень без остановки барабанил по жестяному ведру. За рвом не было людей, только несколько сот собак с разных направлений мчались к лежавшим в гаоляновом поле трупам. Псы бежали что есть мочи, припадая к земле, и их разноцветные шкуры подрагивали в солнечном свете. А самыми первыми неслись три наших собаки. Мой проворный отец не удержался и выстрели в собачью свору, винтовка крякнула, и пуля полетела в небо, после чего вдалеке меж гаоляновых стеблей кто-то зашебаршился. Ван Гуан и Дэчжи, которые первыми отхватили себе винтовки, принялись палить по беспокойно покачивающимся гаоляновым стеблям, причём палили бесцельно — некоторые пули взмывали в воздух, другие впивались в землю. Дедушка сердито сказал: — Не стрелять! Сколько у вас патронов, чтоб вы их так разбазаривали? Дедушка занёс ногу и отвесил пинка по задранной заднице сына. Движение в глубине гаоляна сошло постепенно на нет, а потом чей-то звонкий голос прокричал: — Не стреляйте! По своим попадёте! Вы с какого подразделения? Дедушка в ответ заорал: — Мы из подразделения ваших предков, псы вы желтомордые! Дедушка вскинул «Арисаку-38» и начал палить туда, откуда доносился крик. — Друзья! Не стреляйте по своим! Мы из Цзяогаоской части Восьмой армии! Антияпонские войска! — снова закричал человек в гаоляне. — Ответьте, пожалуйста, а вы откуда? Дедушка разозлился: — Гребаная Восьмая армия, да вы ни на что не способны! Он вывел нескольких своих «солдат» из бирючины, и маленький отряд встал на земляном валу. Из зарослей гаоляна крадучись, как коты, вылезли больше восьмидесяти человек из Цзяогаоской части Восьмой армии. Это были одетые в лохмотья бойцы с потемневшими лицами, напуганные, словно дикие зверьки. Большая часть их была безоружной, но у некоторых на поясе болталась пара гранат с деревянными ручками, а с десяток солдат, что шли впереди, были вооружены старыми винтовками «ханьян» и самопалами. Вчера после обеда отец видел этих бойцов Восьмой армии. Прячась в зарослях гаоляна, они нанесли японцам, атаковавшим деревню, удар в спину. Когда отряд Восьмой армии приблизился к земляному валу, возглавлявший его здоровяк скомандовал: — Первая рота — поставить часового! Остальные — привал! Солдаты Восьмой армии уселись на валу, перед отрядом остался стоять симпатичный молодой парень. Он достал из полевой сумки тёмно-жёлтый лист бумаги и, дирижируя рукой в такт, стал учить своих товарищей петь песню: — Ветра ревут, ветра-ветра ревут! Солдаты запели кто в лес, кто по дрова. — Внимание! Смотрим на мою руку и поём хором! А кони ржут! А кони-кони ржут! Бушует Хуанхэ! Бушует Хуанхэ! И гаолян созрел, хэнаньский гаолян, хэбэйский[85] гаолян! И в зарослях густых геройский дух горит! И поднята пищаль, и блещет сабель сталь! Спасём родимый край и Северный Китай, спасём мы всю страну-у-у-у… Отец очень завидовал выражению решимости на лицах этих рано повзрослевших молодых солдат Восьмой армии. Он слушал их пение, и ему самому нестерпимо хотелось запеть. Внезапно он вспомнил такого же молодого и симпатичного адъютанта Жэня из отцовского отряда, который тоже, размахивая руками, учил бойцов петь. Они с Ван Гуаном и Дэчжи схватили свои винтовки и подошли поближе послушать пение, а солдаты Восьмой армии с завистью смотрели на их новёхонькие японские винтовки «Арисака-38» и карабины. Командир Цзяогаоской части носил фамилию Цзян, при большом росте ступни у него были крошечные, поэтому его прозвали Мелконогим. Он подвёл к дедушке парнишку лет шестнадцати-семнадцати. За пояс Цзян заткнул маузер, а на его голове красовалась тёмно-серая фуражка с двумя чёрными заклёпками. Сверкнув белоснежными зубами, он на не слишком чистом пекинском диалекте сказал: — Командир Юй! Вы герой! Мы вчера наблюдали, как вы героически сражались с японскими оккупантами! Цзян протянул руку, а дедушка смерил его холодным взглядом и хмыкнул. Командир Цзян с некоторой неловкостью убрал руку, улыбнулся и продолжил: — По поручению специального комитета КПК района Биньхай[86] прибыл на переговоры с вами. Специальный комитет восхищён вашей пылкой любовью к родине и героическим духом самопожертвования, которые вы проявили в ходе этой великой национально-освободительной войны. Моей части было приказано установить с вами контакт, согласовать действия, чтобы вместе бороться с японскими захватчиками и создать коалиционное правительство… Дедушка фыркнул: — Твою ж мать! Не единому слову не верю! Вы только талдычите «объединяемся», «объединяемся», а что ж вы не явились «объединяться», когда мы ударили по автоколонне япошек? Где вы были, когда они окружили деревню? Мой отряд разгромлен, кровь простых людей течёт рекой, и тут вы пришли рассказывать мне об объединении! Дедушка со злостью пнул блестящую гильзу от винтовочного патрона, и она улетела в ров. Слепой всё ещё тренькал на своём саньсяне, звуки которого напоминали дождевые капли, стекающие с крыши в оцинкованное ведро. Хотя дедушка обругал командира Цзяна на чём свет, тот уверенно ответил: — Командир Юй, стоило бы оправдать те ожидания, что возложила на вас партия, и не нужно недооценивать силы Восьмой армии. Район Биньхай всегда находился под управлением Гоминьдана, КПК только-только развернула там свою работу, народные массы пока что недостаточно знают о наших бойцах, однако подобная ситуация не продлиться долго. Наш лидер Мао Цзэдун давно уже указал нам направление. Командир Юй, примите мой дружеский совет — будущее Китая связано с КПК. Солдаты Восьмой армии более всего ценят верность и ни в коем случае не станут обманывать. Партии прекрасно известно о том, что произошло между вашим отрядом и отрядом Лэна во время той засады. Мы считаем Лэна недобропорядочным и думаем, что военные трофеи были распределены несправедливо. Мы в Восьмой армии никогда не обманывали друзей. Разумеется, сейчас мы слабо оснащены, но наша сила будет только расти в борьбе. Мы искренне радеем за народ и по-настоящему бьём японских чертей. Командир Юй, вы же видели, что вчера мы с этими никудышными винтовками простояли весь день в зарослях гаоляна, сражаясь с неприятелем, и пожертвовали шестерыми нашими товарищами. А те, кто получил в битве на Мошуйхэ большую партию оружия и боеприпасов, выбрали выжидательную позицию, как говорится, сидели на горе и наблюдали, как дерутся тигры. На них лежит вся вина за гибель нескольких сот ваших односельчан. Это совсем разные вещи, командир Юй, как вы ещё не поняли?! Дедушка сказал: — Ну-ка, говори без увёрток, что от меня надо? — Мы надеемся, что вы вступите в ряды Восьмой арии и будете героически сражаться против японских захватчиков под руководством компартии. Дедушка холодно усмехнулся: — То есть чтоб я был под вашим командованием? — Можете участвовать в руководстве нашей частью!