8 Укус Красного вышел не слишком сильным. Может, всё дело в том, что отец надел две пары лёгких штанов без подкладки, но последствия были серьёзными. Красный пёс прокусил насквозь отцовский «перчик» и кожу мошонки, оттуда вывалилось продолговатое яичко размером с перепелиное и осталось висеть на тонкой белой ниточке. Стоило дедушке дотронуться до него, как ярко-алое яичко провалилось в ширинку. Дедушка вытащил его и держал в ладони. Казалось, что эта маленькая штучка весит тысячу цзиней, и под её тяжестью дедушка согнулся в три погибели, а ещё она словно бы обжигала дедушкину большую ладонь так, что ладонь дрожала. Мать спросила: — Дядя, что с вами? Она увидела, что мускулы на дедушкином лице свело от боли, лицо, бледное после болезни, стало и вовсе землисто-жёлтым, а в глазах светилось разочарование. — Всё кончено… теперь уже по-настоящему… — дедушка бубнил старческим голосом, который не вязался с его возрастом. Он вскинул винтовку и громко крикнул: — Ты меня погубил! Псина! Он выстрелил несколько раз подряд в Красного, который и так уже едва дышал. Отец самостоятельно поднялся. Горячая струя крови бежала по внутренней стороне бедра, но он не чувствовал особой боли. — Пап, мы выиграли! Мать закричала: — Дядя, быстрее приложите лекарство к ране Доугуаня! Отец, глядя на яичко в ладони дедушки, с сомнением спросил: — Пап, это моё? Моё? Отец ощутил приступ дурноты, потом в глазах потемнело, и он упал в обморок. Дедушка отшвырнул деревянную палку, сорвал несколько чистых гаоляновых листьев, завернул в них яичко и передал матери, наказав: — Краса, береги его! Пойдём к доктору Чжан Синьи. Он присел, поднял отца на руки, с трудом поднялся и нетвёрдой походкой двинулся в путь. А в низине всё ещё поскуливали раненные осколками гранат собаки. Господину Чжан Синьи было под шестьдесят, он расчёсывал волосы на прямой пробор, чего почти не делали деревенские, и носил длинный тёмно-синий халат. Лицо доктора было зеленовато-бледным, а сам он был такой худой, что казалось, ветром сдует. Дедушка притащил отца, устав настолько, что весь сгорбился, а его лицо приобрело землистый оттенок. — Командир Юй? Вы очень изменились! — сказал господин Чжан. — Доктор, какую цену назовёте, столько я вам и заплачу! Отца уложили на дощатую кровать. Господин Чжан уточнил: — Это ваш сын? Дедушка кивнул. — Тот, что убил японского генерала на мосту через реку Мошуйхэ? — Мой единственный сын! — Сделаю всё, что в моих силах! Господин Чжан достал из аптечки пинцет, ножницы, бутылку гаолянового вина и пузырёк с меркурохромом,[90] потом наклонился и начал осматривать рану на лице отца. — Господин, сначала осмотрите ту, что ниже, — серьёзно сказал дедушка, повернулся, забрал у матери яичко, завёрнутое в гаоляновые листья и положил на полку шкафа ядом с кроватью, после чего развернул листья. Господин Чжан подцепил вещицу пинцетом, осмотрел, и тут его длинные пальцы, почерневшие от табачного дыма, задрожали. Он промямлил: — Командир Юй… дело не в том, что я не хочу постараться, просто рана вашего сына… Моих знаний недостаточно, да и лекарств нет… Вам бы пригласить кого-то более знающего… Дедушка, который так и не разогнулся, посмотрел на врача мутными глазами и сдавленным голосом спросил: — А где мне искать кого-то более знающего? Ответьте мне, где такие есть? Или вы меня к японцам отправляете? Чжан Синьи ответил: — Что вы, командир Юй, я ничего такого не имел в виду. Вашего сына ранило в жизненно важное место, если замешкаться, то можно его потерять… — Раз уже пришли к вам, значит, доверяем. Так что смело беритесь за работу. Чжан Синьи стиснул зубы: — Раз вы так говорите, я рискну. Он смочил комок ваты в гаоляновом вине и промыл рану. От острой боли отец очнулся и хотел было скатиться с кровати, но дедушка подоспел и удержал его. Отец сучил ногами. — Командир Юй, свяжите его! Дедушка сказал: — Доугуань, ты же мой сын — терпи! Стисни зубы и терпи! — Пап, мне больно… — Терпи! Вспомни про дядю Лоханя! Отец не осмелился дальше спорить, его лоб покрылся капельками пота. Чжан Синьи нашёл иголку, продезинфицировал гаоляновым вином, вдел нитку и начал зашивать кожаный мешочек. Дедушка велел: — Вшейте внутрь! Чжан Синьи посмотрел на яичко, лежавшее в гаоляновых листьях на полке шкафе и сконфуженно произнёс: — Командир Юй… никак его не вшить… — Вы хотите, чтобы мой род прервался? — мрачно поинтересовался дедушка. Худое лицо господина Чжана покрылось блестящей испариной. — Командир Юй, сами посудите… все кровеносные сосуды оборваны. Даже если вшить его, оно всё равно уже мёртвое. — Так соедините сосуды! — Никто в целом мире не слышал о том, чтоб соединять кровеносные сосуды… — То есть это конец? — Сложно сказать, командир Юй. Может, всё и обойдётся… Второе-то целёхонько. Может, и с одним всё получится. — Говорите, с одним получится? — Может быть… — Твою ж мать! — печально выругался дедушка. — Что ж мне так не везёт… Господин Чжан зашил рану на мошонке, потом на лице. На спине у него расползлось большое пятно пота, он плюхнулся на табуретку и прерывисто дышал. — Сколько я вам должен? — спросил дедушка. — О каких деньгах может идти речь, командир Юй? Я буду счастлив, если ваш сын поправится! — обессиленно отмахнулся господин Чжан. — Господин Чжан, мне в последнее время что-то судьба не улыбается, но в один прекрасный день я вас непременно отблагодарю. Он подхватил отца и вышел из дома господина Чжана. Дедушка задумчиво смотрел на отца, который в полубессознательном состоянии лежал в хибарке. Лицо его было обмотано белым бинтом, виднелись лишь блестящие глаза. Один раз приходил Чжан Синьи, поменял отцу повязку и сказал дедушке: — Командир Юй, рана не загноилась, это великая радость. Дедушка спросил: