– Он лишился работы, – сказал Брунетти, когда понял, что Франчини не спешит продолжать рассказ. – Да. – А что случилось с теми священниками? – Приятель сказал, что их на месяц изолировали. – А потом? – Отправили в другие школы, полагаю. – Ваш брат еще кого-то шантажировал? Франчини покачал головой: – Не знаю. Но он всегда жил хорошо, совершал поездки… – Будучи священником? – Альдо довольно свободно распоряжался своим временем. Особенно в школе. А ведь он преподавал там пятнадцать лет. Мне говорил, что дает частные уроки. – Франчини посмотрел на комиссара и, увидев его недоумение, произнес: – Чтобы объяснить, откуда у него деньги. Брунетти понимающе ухмыльнулся. Словно устав дожидаться от комиссара нужного вопроса, Франчини сказал: – Из тех двух священников один был директором школы. Теперь была очередь Брунетти кивнуть. – Другие истории, вроде этой, до вас доходили? Я имею в виду, о брате. – О шантаже? Нет. Но вещи он крал. – Например? – Вынес кое-что из дома наших родителей. – Что именно? – Четыре хорошие картины, которые передавались из поколения в поколение. Они были на месте, когда умерли наши родители, а потом в отчем доме поселился Альдо… И теперь их нет. Упреждая вопрос, Франчини произнес: – Нет, я не сегодня увидел, что картины пропали. Это произошло несколько лет назад. – Когда именно вы это заметили? – Два года назад. Да, к тому времени Альдо уже год жил в родительском доме. Пропали четыре картины… – Вы спрашивали у брата, где они? Франчини вздохнул и пожал плечами. – А что толку? Он бы солгал. К тому же мне некому оставить их в наследство. Я бы только зря разнервничался. – И несколько смягчившимся тоном Франчини добавил: – Раз эти деньги принесли ему радость – на здоровье! Брунетти поверил, что он говорит искренне. – О чем еще лгал ваш брат? – спросил он. – Вся его жизнь была построена на лжи, – устало отозвался Франчини. – Альдо все время притворялся – что хочет быть священником, что он хороший сын, хороший брат… Последовала долгая пауза, которую Брунетти совершенно не хотелось нарушать. – Единственное, что было в нем настоящего, – это тяга к латыни. Он действительно любил ее, язык и все, что на нем написано. – Ваш брат был хорошим учителем? – Да. Тут он выкладывался на все сто, и у него получалось. Альдо заражал мальчиков своим энтузиазмом, учил их понимать суровую четкость латинского языка, глубокую логику в построении синтаксических и смысловых конструкций. – Вы знаете это с его слов? Подумав немного, Франчини ответил: – Нет. В свое время Альдо и меня учил. Он уже был студентом университета, когда я только пошел в личео. Брат помогал мне первые годы, благодаря ему я понял, что эти языки – латынь и греческий – совершенны. – Он умолк, обдумывая сказанное, потом продолжил: – Альдо показал мне, что язык можно обожать. – И более уверенным тоном добавил: – Я встречался с его бывшими учениками, и все они говорят: уроки Альдо были увлекательными, у него они узнали гораздо больше, чем у других педагогов. Альдо учил любить языки, и мы любили его за это. Эта формулировка несколько обеспокоила комиссара. – Скажите, а не могло ли быть, что у вашего брата… с мальчиками?.. – Это исключено. Альдо обожал женщин. У него были любовницы по всему Венето[102]. Однажды он проговорился – на пьяную голову, – что хорошо поживился за их счет. Просил их жертвовать на Церковь… – Им было известно, что он священник? – Некоторым – да, но не всем. – Понятно, – сказал Брунетти и тут же спросил: – И вы все знали? – Я узнал об этом не сразу. На это ушли годы. Точнее, вся моя жизнь, – сказал Франчини, и комиссару показалось, что впервые за все время в его голосе появилась горечь. – Разумеется, – кивнул Брунетти. – Но как вы это узнали? Откуда? – От общих друзей, – последовал ответ. – Или, скорее, от моих друзей, которые как-то пересекались с Альдо. – Франчини снова откинулся на спинку скамейки и вытянул ноги. – Кое-что мой брат говорил сам, когда ему хотелось похвастаться, – продолжал он с некоторым смущением. – Кому, кроме меня, Альдо мог об этом рассказать? О женщинах, и о деньгах, и о том, насколько он умнее окружающих. – Когда у вас случались такие разговоры? – Довольно часто, когда я приезжал навестить брата. Потом я понял, что больше этого не вынесу – особенно после исчезновения картин. И я перестал сюда приезжать. – Франчини посмотрел на здание на другой стороне канала. – Тут я вырос. И чувствовал себя как дома… Он расправил платок и вытер им лицо, словно полотенцем, а затем сунул в карман брюк. – Последние годы мы с братом общались исключительно по телефону. Не знаю почему, но я все равно продолжал ему звонить. Может, надеялся, что когда-нибудь Альдо услышит себя как бы со стороны, поймет, как это звучит… Но чуда не произошло. Думаю, в конце концов он сам в это поверил, ну, что он умен настолько, что может перехитрить кого угодно. – Какое-то время Франчини скользил взглядом по домам на противоположном берегу, потом махнул рукой, указывая в ту сторону: – Ваш молодой коллега сказал, что вырос там. – И уже более спокойным голосом добавил: – Этот район до сих пор считается престижным. Франчини сел прямо и хлопнул себя по бедрам – жест человека, который хочет продемонстрировать желание и готовность действовать. – Что мне делать дальше? – Боюсь, вам придется опознать брата, – сказал Брунетти. Франчини взглянул на него с ужасом. – Как? Посмотреть на него еще раз? Слезы навернулись ему на глаза, но он этого не заметил. – Официальное опознание, синьор Франчини. Мне очень жаль, но таковы правила. Вам придется это сделать. Франчини вжался в спинку скамьи и помотал головой: – Не думаю, что смогу… Это правда! Увидев слезы у него на щеках, Брунетти сказал: – Сделаем так: вы поедете в больницу к доктору Риццарди и там подпишете бумаги. Я с ним поговорю. Вам необязательно снова смотреть на брата. – И, немного подумав, комиссар предложил: – Это может подождать до завтра или даже до послезавтра. Если вы скажете, в котором часу прибывает ваш поезд из Падуи, Пучетти – молодой офицер, с которым вы беседовали, – встретит вас на лодке у вокзала. – У комиссара язык не поворачивался сказать Франчини, что ему придется ехать в морг, поэтому он добавил: – Пучетти проводит вас к доктору. Франчини расслабился. – Мне уже можно идти? – спросил он, словно удивляясь самому себе – почему бы не сделать этого раньше? Он встал. – Да, – сказал Брунетти, тоже поднимаясь со скамейки и касаясь его руки. – Полицейский катер доставит вас на вокзал, синьор! Франчини остался стоять на месте; на катер он даже не взглянул. – Погода хорошая, я лучше пройдусь. – Хорошая, но до вокзала далеко. Полагаю, так вам будет гораздо удобнее. – Брунетти отпустил его руку и махнул в сторону причала, где стоял Фоа. – Не стоило беспокоиться, – сказал Франчини.