* * * Рано утром я начал поиски информации, а Кеннеди еще раньше отправился работать в своей лаборатории. Вызвать миссис Ролстон на разговор о ее проблемах с властями оказалось совсем не сложно. Фактически мне даже не пришлось упоминать смерть Темплтона. Она добровольно сообщила, что, ведя ее дело, он был очень несправедлив к ней, несмотря на то, что в старые времена они очень хорошо знали друг друга. Миссис Ролстон даже намекнула, что ей показалось, будто он представляет интересы капиталистов, отстаивающих свою монополию и пытающихся предотвратить разработку ее шахты. Я так и не смог понять, было ли это ее навязчивой мыслью или частью ее хитроумного плана. Однако я заметил, что говоря о Темплтоне, она старалась быть подчеркнуто беспристрастной и обвиняла в проблемах с шахтой в первую очередь своих конкурентов. Я удивился, узнав из справочника, что офис Вандердайка находится в том же самом здании, этажом ниже. Как и кабинет миссис Ролстон, он был открыт, но в нем не велась никакая работа, так как все ждали разбирательства из-за иска почтовой компании. Вандердайк принадлежал к тому типажу, с которым я уже часто сталкивался. Крайне хорошо одет, он излучал видимость процветания, являющегося признаком успешности бизнеса. Когда я сказал ему, что представляю интересы почтовиков, он ухватил меня за руку, словно знал меня всю жизнь. Он не обращался ко мне по имени только из-за того, что никогда прежде не видел меня. Я мысленно запечатлел, как много на нем было драгоценностей: булавка в галстуке была размером с алмаз Хоупа,[16] часы на груди были с очень массивной цепочкой, а на сжимавшей меня руке красовалось блестящее кольцо с печаткой из лазурита. Он улыбнулся, заметив, что я осматриваю его драгоценности. – Дружище, мы обладаем месторождением этих камней, и будь у нас техника для его разработки, мы просто разбогатели бы. Ляпис лазури на нашем участке столько, что мы смогли бы обеспечить ультрамарином всех художников в мире до самого конца света, сэр. Мы могли бы позволить себе просто перемалывать его и продавать под видом краски. А ведь это не единственное ископаемое в нашей разработке. Асфальт – вот ее основа. На нем мы сделаем по-настоящему большие деньги. Сэр, как только мы начнем, старый асфальтовый траст просто испарится. Как пар! Он выдохнул облачко табачного дыма и позволил ему рассеяться в воздухе. Но когда речь зашла о деле, Вандердайк оказался не столь общителен, как миссис Ролстон, но не выказал и ожесточения ни против почты, ни против Темплтона. – Бедняга Темплтон, – сказал он, – когда-то я знал его – тогда мы были еще мальчишками. Я ходил с ним в школу и все такое… Давно это было: пока я не перебежал ему дорогу в этом деле, вернее, пока он не перебежал мне дорогу, я почти не слышал о нем. А он был довольно умным парнем. Обвинение будет скучать по нему, но, по словам моего адвоката, мы все равно выиграли бы это дело, даже если бы с ним не случилась та трагедия. Непостижимо, не так ли? Я читал о нем в газетах, но так и не усек, что к чему. Я ничего не ответил, но подивился тому, что он так легко пережил смерть женщины, которая когда-то была его женой. Тем не менее я ничего не сказал. В результате Вандердайк вновь пустился в рассуждения о богатстве своей венесуэльской концессии, нагрузив меня «документацией», которую я спрятал в карман, пообещав изучить ее. Моим следующим шагом было посещение редакции испаноязычной газеты, редактор которой хорошо разбирался в южноамериканских делах. – Знаю ли я миссис Ролстон? – задумчиво повторил он. – Да. Коротко расскажу о ней. Три или четыре года назад она появилась в Каракасе. Не знаю, кем был мистер Ролстон – может, такого никогда и не было. Так или иначе, но она вошла в круги вокруг правительства Кастро[17] и успешно проворачивала авантюры. Обладая деловыми способностями, она представляла некую группу американцев. Но если вы помните, после отстранения Кастро от власти все его окружение также было смещено. Концессионеры поддерживали разные стороны в политической игре. А Вандердайк из американской группы выступал против Кастро. И после ухода миссис Ролстон (она просто отправилась через Панаму на другую сторону континента – в Перу) Вандердайк принял на себя роль лидера. Да, миссис Ролстон и Вандердайк были близкими, очень близкими друзьями. Думаю, они познакомились еще в Штатах. В те времена они хорошо справлялись со своими задачами. Но когда в Венесуэле все успокоилось, концессионеры решили, что Вандердайк им также больше не нужен. Итак, сейчас и Вандердайк, и миссис Ролстон оказались в Нью-Йорке с двумя самыми рискованными схемами финансирования, которые только появлялись на Брод-стрит. Их офисы находятся в одном здании, и они проводят вместе много времени. Насколько я знаю, генеральный прокурор имеет претензии к ним обоим. С этой информацией, а также с очень скудным отчетом о путешествии Уэйнрайтов на Дальний Восток (очевидно, они посещали какие-то отдаленные страны), я поспешил к Кеннеди. Он стоял в окружении пузырьков, склянок, реторт, бунзеновских горелок и прочих атрибутов химического искусства. Мне не понравилось, как выглядел Крейг. Его рука дрожала, а глаза выглядели уставшими, и я предположил, что он слишком усердно трудится над этим делом. Я волновался о нем, но испугавшись обидеть его, сказав что-то не то, я оставил его до конца дня, заглянув к нему лишь перед ужином, чтобы убедиться, что он что-нибудь съест. К этому времени он уже заканчивал свои приготовления к вечеру. Они были самыми простыми. По сути я увидел лишь устройство, состоявшее из резиновой воронки, прикрепленной к резиновой трубке, которая, в свою очередь, вела в банку, на четверть наполненную водой. Из крышки банки выходила и еще одна трубка – она вела к баллону с кислородом. На столе стояло несколько банок с различными жидкостями и химическими веществами. Среди прочего там было и что-то вроде тыквы, покрытой черной субстанцией, а в углу стоял ящик, из которого доносились звуки, словно в нем была какая-то живность. Я не стал беспокоить Кеннеди вопросами и был только рад, когда он согласился на короткую прогулку в пивную. В тот вечер в лаборатории Кеннеди собралась большая компания – одна из самых больших, что бывали там. Пришли мистер и миссис Уэйнрайт с мисс Мэриан (дамы в густых вуалях). Доктор Нотт и мистер Уитни прибыли одними из первых. Чуть позже подошел мистер Вандердайк, а последними были миссис Ролстон с инспектором О`Коннором. Причем почти все они пришли недобровольно. – Я начну с краткого изложения фактов по делу, – начал Кеннеди. Он быстро пересказал их, причем, к моему удивлению, акцентировав внимание на доказательствах асфиксии. – Но это была не обыкновенная асфиксия, – продолжил он. – В этом деле мы столкнулись с самым трудноуловимым ядом, который только известен. Его частицы настолько малы, что невооруженным глазом их трудно различить, и они могли быть введены посредством почти неощутимого укола, оставшегося незамеченным, и если жертва ничего не заподозрила, то ее уже не спасти. Крейг сделал паузу, но никто не выказал ничего большего, чем обычное внимание. – Яд, который я обнаружил, действует на концевые пластинки двигательных нервов. Результатом является полный паралич, но не потеря сознания и восприятия мира, так как не останавливаются ни кровообращение, ни дыхание – конечно, пока человек не умрет. Это один из самых сильных седативных препаратов, о которых я только слышал. Даже от самого незначительного количества этого вещества наступает смерть – от паралича дыхательных мышц. Эта асфиксия и озадачила коронера. Сейчас я введу мыши немного сыворотки из крови жертв. Из коробки, о которой я упоминал ранее, он вынул белую мышь и при помощи шприца ввел ей сыворотку. Мышь даже не вздрогнула, настолько незначителен был укол, но, как мы заметили, ее жизнь начала угасать, причем мягко – без судорог и признаков боли. Ее дыхание просто остановилось. Затем Кеннеди взял тыкву и соскоблил с нее ножом немного черной лакрицеподобной субстанции. Он растворил ее в чем-то вроде спирта и повторил свой эксперимент со второй мышью. Эффект был тем же самым, что и в первый раз. Как мне показалось, никаких эмоций не проявил никто, за исключением разве что мисс Мэриан Уэйнрайт, которая негромко вскрикнула. Я принялся размышлять, была ли причиной ее мягкосердечность, или же нечистая совесть? Все мы сосредоточенно наблюдали за действиями Крейга, а особенно доктор Нотт – он даже перебил его вопросом: – Профессор Кеннеди, можно спросить? То, что первая мышь умерла точно так же, как и вторая, должно доказать, что в обоих случаях был использован один и тот же яд? И если это так, то сможете ли вы доказать, что на людей он влияет так же, как и на мышей, и что в крови жертв яда было достаточно, чтобы вызвать их смерть? Другими словами, я хочу развеять последние сомнения. Откуда вам известно, что яд, который вы обнаружили вчера вечером, добавив в кровь немного эфира, откуда вы знаете, что он вызвал асфиксию у жертв? – Я экструдировал его из крови, стерилизовал и опробовал на себе! Короткий ответ Крейга поразил меня. Мы слушали, затаив дыхание и глядя на него во все глаза. – Из образцов крови обоих жертв мне удалось извлечь в общей сложности шесть сантиграммов яда. Начав с двух сантиграммов как с малой дозы, я ввел его себе подкожно в правую руку. Затем я медленно увеличил дозу до трех и четырех сантиграммов. Они не дали заметных результатов, кроме разве что головокружения, усталости и чрезвычайно сильной головной боли, которая к тому же была и очень продолжительной. Но пять сантиграммов дали совсем иной эффект – они вызвали самое ужасное головокружение и усталость, а шесть сантиграммов (то количество, которое я извлек из образцов крови) заставили меня испугаться за свою жизнь. Возможно, было неразумно делать себе настолько крупную инъекцию, к тому же в день, когда я так устал из-за напряжения, вызванного этим расследованием. Как бы то ни было, последний сантиграмм произвел больший эффект, чем предыдущие пять, и какое-то время я опасался, что из-за этого дополнительного сантиграмма мои эксперименты окончатся навсегда. В течение трех минут после инъекции головокружение возросло настолько, что я больше не мог толком ходить. А еще через минуту на меня навалилась такая усталость, и дышать стало так тяжело, что стало ясно – мне нужно ходить, размахивать руками, проявлять какую угодно активность. Легкие словно слиплись, а грудные мышцы ни в какую не хотели работать. Перед глазами все плыло, и вскоре я, спотыкаясь, ходил взад-вперед по лаборатории, держась за край этого стола, чтобы не упасть. Мне казалось, что я часами ловил воздух ртом. Все это напомнило мне о путешествии на Ниагару, там, в Пещере Ветров, воды в атмосфере было больше, чем воздуха. Судя по моим часам, в таком состоянии я пробыл всего лишь двадцать минут, но я никогда не забуду эти двадцать минут ужаса. Так что могу посоветовать вам: если у вас хватит глупости повторить мой эксперимент, то ограничьтесь пятью сантиграммами. Доктор Нотт, я не могу сказать, сколько яда получили жертвы, но, должно быть, его было намного больше, чем принял я. Те, шесть сантиграмм, что я извлек из образцов крови, составляют всего девять десятых грана.[18] И вы видите, какой эффект они оказали. Полагаю, это отвечает на ваш вопрос? Доктор Нотт был слишком ошеломлен, чтобы что-то сказать. – Что же это за смертельный яд? – продолжил Кеннеди, предвосхитив любые вопросы. – Мне посчастливилось получить его образец в «Музее естественной истории». Он хранится в небольших тыквах-калабасах. Вот такая тыква. Обратите внимание на черное и хрупкое вещество, покрывающее стенки тыквы, как будто бы ее облили чем-то жидким и оставили сушиться. Впрочем, это, и правда, дело рук тех, кто производит этот яд посредством долгого и секретного процесса. Крейг поместил тыкву на край стола, чтобы мы смогли увидеть ее. Но я почти боялся даже просто смотреть на нее. – Известный путешественник, сэр Роберт Шомбург, первым привез ее в Европу, а Дарвин описал ее. Сейчас они продаются в фармакопее как лекарство, хотя, конечно, используется оно в очень малых дозах – как сердечный стимулятор. Крейг раскрыл книгу на заранее помеченном месте. – Лишь один человек в этой комнате поймет колорит одного происшествия, о котором я собираюсь прочитать – как пример смерти от подобного яда. В той части света, откуда этот яд появился, два туземца однажды отправились на охоту. Они были вооружены духовыми трубками, а их колчаны были наполнены бамбуковыми дротиками, наконечники которых были смазаны этим веществом. Один из туземцев прицелился и выстрелил, но промахнулся, и дротик, отскочив от дерева, упал на самого стрелка. Его спутник описал результат вот так: Квакка вынул дротик из плеча. Не говоря ни слова, он вернул его в колчан и сбросил его в ручей. Отдал мне трубку, чтобы я передал ее его младшему сыну. Велел мне попрощаться за него с женой и жителями деревни. Затем он лег и больше не говорил. В его глазах не было никакого выражения. Руки он сложил на груди и медленно свернулся. Его рот беззвучно зашевелился. Я слышал, как бьется его сердце – сначала быстро, а затем медленно. Потом оно остановилось. Тот дротик с вурали был для Квакки последним. Мы смотрели друг на друга, и наши мысли были охвачены ужасом. Вурали. Что это было? Среди нас было много путешественников, побывавших и на Востоке – родине ядов, и в Южной Америке. Кто же из них привез яд? – Вурали или кураре хорошо известен как яд, которым южноамериканские индейцы с верховьев Ориноко смазывают кончики стрел. Основной ингредиент этого яда получают из коры растения Strychnos toxifera, на котором также произрастают рвотные орехи. Меня словно озарило. Я быстро обернулся к Вандердайку, сидевшему возле миссис Ролстон. Его каменный взгляд и тяжелое дыхание говорили мне, что он понимал смысл действий Кеннеди. – Крейг, во имя всего святого! – вырвалось у меня. – Вандердайку срочно требуется рвотное! На лице Вандердайка проскользнула слабая улыбка, показывающая, что он уже находится вне нашей власти. – Вандердайк, так это вы были последним человеком, который видел Лору Уэйнрайт и Джона Темплтона живыми, – произнес Крейг с каким-то ледяным спокойствием. – Стреляли ли вы в них дротиком или нет, мне неизвестно. Но вы – убийца. Вандердайк поднял руку, словно соглашаясь с ним. Обратно она упала безвольно, и я заметил кольцо с лазуритом. Миссис Ролстон бросилась к нему. – Вы ничего не сделаете? Есть ли противоядие? Не дайте ему умереть! – кричала она. – Вы – убийца, – повторил Кеннеди, словно отвечая на последний вопрос. Рука снова шевельнулась в знак признания, и на ней сверкнуло кольцо. Наше внимание было приковано к Вандердайку. Миссис Ролстон, на которую никто не обращал внимания, метнулась к столу и взяла тыкву. Прежде чем О`Коннор успел остановить ее, она успела лизнуть черную субстанцию. Совсем немного – О`Коннор быстро выхватил у нее тыкву и швырнул ее в окно, разбив при этом стекло. – Кеннеди! – отчаянно выкрикнул он. – Миссис Ролстон проглотила немного яда. Крейг казался настолько сосредоточенным на Вандердайке, что я повторил фразу О`Коннора. Не поднимая взгляда, Кеннеди ответил: – О, кто угодно может глотать его – странно, но яд никак не действует, даже если глотать его в больших количествах. Сомневаюсь, слышала ли об этом миссис Ролстон. Будь это так, то она бы скорее попыталась поцарапать или уколоть себя, но не глотать его. Если прежде Крейг был равнодушен к состоянию Вандердайка, то теперь, получив признание, он начал действовать. Вскоре Вандердайк был уложен на пол, и Крейг взялся за аппарат, который я видел днем. – Я подготовился к этому, – объявил он. – Это аппарат для искусственного дыхания. Нотт, держите этот резиновый раструб у его носа и запустите кислород из баллона. Вытащите его язык – чтобы тот не провалился в горло и не задушил его. А я буду работать с его руками. Уолтер, сделай жгут из носового платка и перетяни мышцы его правой руки. Это удержит яд от распространения по остальному организму. Единственное известное противоядие – искусственное дыхание. Кеннеди лихорадочно выполнял те же движения, которыми оказывают первую помощь утопленнику. Миссис Ролстон стояла на коленях подле Вандердайка, тихо плача и целуя тому руки и лоб, если Кеннеди хоть на мгновение останавливался. – Шайлер, бедняга, как ты мог сделать это?.. В тот день я была с ним. Мы катались на его машине, и когда мы проезжали через Уиллистон, он сказал, что хотел бы на минутку остановиться – чтобы пожелать удачи Темплтону. Я не подумала, что в этом есть что-то неестественное – ведь он говорил, что больше не имеет ничего против Лоры Уэйнрайт, а Темплтон, если и работает против нас, то лишь выполняет свой долг. Я и позабыла, что против нас выступал Джон, а вот Шайлер не забыл. Ох, бедняжка… зачем ты это сделал? Мы могли бы отправиться куда-нибудь еще и начать сначала – не впервой ведь. Наконец, веки Вандердайка встрепенулись, и он самостоятельно вздохнул один или два раза. Очнувшись, он осознал, где находится. Приложив усилие, он поднял руку и провел по лицу. Затем он снова упал, утомившись от приложенных усилий. Но в конечном итоге он все-таки оказался вне досягаемости закона. Не существует такого жгута, посредством которого можно удержать яд в царапине на лице. Сознание было при нем, он мог видеть и слышать, но не мог ни пошевелиться, ни заговорить. Жизнь покинула его конечности, лицо, грудь, и в самом конце – глаза. Не знаю, можно ли представить более ужасную пытку, чем эта: понимать, что твое тело, орган за органом, постепенно умирает, тогда как твой разум теплится внутри будущего трупа. Я в недоумении разглядывал царапину на лице Вандердайка. – Как он поцарапался? – спросил я. Крейг осторожно снял и обследовал кольцо с лазуритом. Возле ляпис-лазури он нашел полую точку, скрытую от постороннего глаза. При помощи пружины, иглы и небольшой емкости внутри кольца убийца мог поцарапать жертву, пожимая ей руку. Я содрогнулся, ведь однажды и мою руку пожимал тот, кто носил это ядовитое кольцо, убившее Темплтона, его невесту, а теперь и самого Вандердайка. VIII. Случайное возгорание