– Ну, ничего первостепенного. Я только пытаюсь реконструировать ограбление, так что могу рассуждать лишь о мотиве и нескольких деталях. Когда у нас появятся настоящие улики, нам останется не так уж много. Взломщик определенно умен. Он использовал электрическую дрель, чтобы взломать замок, воспользовавшись энергией электроосвещения. – Вот это да! – воскликнул профессор. – Правда? Он должен выделяться из толпы! Это интересно. – Кстати, Флетчер. Я хочу, чтобы вы завтра представили меня своей невесте. Я мечтаю с ней познакомиться. – С удовольствием. Только будьте осторожны. Помните, смерть дяди потрясла ее – он был ее единственным родственником, не считая меня. – Хорошо. Кстати, ей может показаться странным то, что я здесь в такое время. Возможно, вам лучше сказать ей что я – невропатолог или кто-то в этом роде. Это не привяжет меня к ограблению, раз уж вы не сказали ей о нем. На следующее утро Кеннеди встал с утра пораньше, так как ночью он не мог сделать ничего, кроме как реконструировать ход преступления. Теперь он был у задних ворот со своей камерой, и я заметил, что он фотографирует дорогу. Мы вместе обыскали лес и дорогу у ворот, но ничего не нашли. После завтрака я затемнил комнату и проявил пленку, а Крейг пошел по дорожке вдоль берега – «искать улики», как он выразился. Около полудня он вернулся, и я увидел на его лице выражение «Только не задавайте вопросов». Так что я ничего не сказал и лишь протянул ему фотографии дороги. Он взял их и разложил на полу библиотеки. Казалось, что на них запечатлены две канавки, с рядами круглых пятен, очень четких по бокам и совершенно смазанных в середине. Время от времени одного из пятен не хватало, хотя оно было необходимо для симметрии. Смотря на эти фотографии, я понял, что это снимки следа от автомобильных шин, и внезапно вспомнил слова садовника. Затем Крейг продемонстрировал результаты своей утренней работы – несколько десятков листов белой бумаги, разделенных на три пачки. Их он также разложил на полу – каждую пачку в отдельную линию. Тогда я начал понимать, что он делает, и принялся зачарованно наблюдать за тем, как он ползает на четвереньках и сравнивает бумаги с фотографиями. Наконец он решительно собрал два комплекта бумаг и отложил их. Затем переложил третий ряд бумаг, разместив их параллельно с фотографиями. – Уолтер, посмотрите на них, – сказал он. – Вот на эту особо четкую и глубокую вмятину. Такая же есть и на фотографии. А вот здесь на бумаге не хватает следа. Так же и на фотографии. Он изучал и сравнивал следы шин, придя чуть ли не в ребяческий восторг. Я снова смотрел на отпечатки шин, сделанные на асфальтированной улице и на грязной дороге. Мне не приходило в голову, какой от них может быть прок. Но на моих глазах Крейг планомерно отслеживал и сравнивал следы на фотографиях со следами на бумаге. Присоединившись к нему, я внезапно восхитился его гениальности. – Крейг, – воскликнул я, – да ведь это же «отпечатки пальцев» автомобиля! – Вы говорите как журналист бульварной прессы. Я уже вижу, как вы представляете заголовок воскресной газеты: «Дактилоскопия применима и к автомобилям». Да, Уолтер, это именно так. Полиция Берлина уже несколько раз использовала данный метод и достигла впечатляющих результатов. – Но, Крейг, – удивился я. – Откуда вы взяли бумагу с отпечатками? Какая машина оставила их? – Не очень далеко отсюда, – напыщенно ответил он, и я понял, что он больше не скажет ничего такого, что смогло бы направить мои подозрения в конкретную сторону. Но мое любопытство было так велико, что, будь у меня возможность, я бы попытался проверить все машины из гаража Флетчервуда. Кеннеди больше ничего не сказал, и мы обедали в тишине. Флетчер решил пообедать вместе с Гринами, и от них он телефонировал Кеннеди о том, что ученый приглашен познакомиться с мисс Бонд. – Могу ли я принести аппарат для измерения ее нервного состояния? – спросил ученый и, естественно, получил ответ «Да», после чего удовлетворенно повесил трубку. – Уолтер, я хочу, чтобы сегодня вы исполнили роль моего ассистента. Помните, теперь я – доктор Кеннеди, невропатолог, а вы – доктор Джеймсон, мой коллега. Мы прибыли сюда для консультации по очень важному вопросу. – Вы думаете, это честно? Сбить девушку с толку, выдав себя за медика, чтобы вытянуть из нее информацию? Не нравится мне такая этика, вернее, всякое отсутствие этики. – Уолтер, просто немного подумай. Не знаю, может, я иезуит, но я определенно чувствую, что цель оправдывает средства. Мне кажется, что я смогу получить от нее единственный ключ, который приведет нас прямо к преступнику. Кто знает? Подозреваю: то, что я собираюсь сделать, выше так называемой этики. Если сказанное Флетчером – правда, то девушка сходит из-за этого с ума. Почему она так потрясена смертью дяди, при том что она не жила с ним? Скажу вам: она знает что-то об этом деле, и нам тоже необходимо узнать это. Если она ни с кем не поделится, то мысли сгложут ее. Готов поспорить (и добавить к ставке в виде коробки сигар еще и ужин), так будет лучше – лучше для нее. Я снова уступил, так как стал все сильнее и сильнее уверяться в том, что старик Кеннеди превратился в первоклассного детектива. Мы вместе отправились к Гринам. Крейг что-то нес с собой в одном из тех черных чемоданчиков, с которыми ходят врачи. Флетчер встретил нас на подъездной дороге. Он выглядел очень взволнованным, его лицо осунулось, и он нервно переминался с ноги на ногу – из этого мы поняли, что мисс Бонд стало хуже. Был уже почти вечер, сгущались сумерки, когда он провел нас через прихожую и благоухающую жимолостью длинную веранду, выходившую на залив. Когда мы вошли, мисс Бонд полулежала в плетеном кресле. Она начала было подыматься, чтобы поприветствовать нас, но Флетчер мягко удержал ее и, представляя нас, сказал, что доктора простят больной несоблюдение формальностей при знакомстве. Флетчер был приятным малым, и он понравился мне, но вскоре мне стало интересно, как он смог добиться такой девушки, как Хелен Бонд. Она была, как я это называю, «женщиной нового типа» – высокой и спортивной, но не мужеподобной. В первую очередь меня поразила мысль о том, что девушки такого типа обычно не страдают от расстроенных нервов, и я уверился, что, как и говорил Крейг, должно быть, она скрывает некую сильно поразившую ее тайну. С первого взгляда было не понять, в каком состоянии она пребывает, так как темные волосы, большие карие глаза и обильный загар говорили о чем угодно, только не о неврастении. Но, несмотря на атлетическую грацию, ощущалось, что в первую очередь она – женщина. Спустившееся к холмам за заливом солнце мягко осветило ее смуглую кожу, что, как я заметил, частично скрыло неестественную для девушки ее типажа нервозность. Когда она улыбнулась, в этом было что-то фальшивое, улыбка вышла натянутой. И то, что искусственность улыбки была так плохо скрыта, произвело на меня впечатление. Для меня было очевидно, что она пребывает в аду противоречивых эмоций, и будь у нее меньше самообладания, они могли бы убить ее. Я почувствовал, что хотел бы оказаться на месте Флетчера – особенно после того, как он удалился по просьбе Кеннеди, а мне пришлось стать свидетелем пыток измученной женщины, которую и так преследовали собственные мысли. Тем не менее я отдал Кеннеди должное за неожиданную тактичность – вот уж не ожидал ее от него. Он хорошо продумал предварительные вопросы якобы доктора, и, когда он обращался ко мне как к своему ассистенту, то спрашивал у меня что-то малосущественное, что позволило мне сохранить свое реноме. Когда Кеннеди подошел к критическому моменту и открыл свой черный чемоданчик, он отпустил легкую и подходящую фразу о том, что не принес с собой ни острых режущих инструментов, ни противных дегтеобразных препаратов. – Мисс Бонд, я хочу просто провести ряд тестов для выявления состояния ваших нервов. Один из них на скорость реакции, а второй – о сердечной деятельности. Ни один из них не является слишком серьезным, так что я попрошу вас не волноваться, тем более что главная суть тестов в том, чтобы во время их проведения пациент оставался совершенно спокоен. По окончании тестов, думаю, я смогу определить, прописать вам полный покой либо поездку в санаторий Ньюпорта. Хелен томно улыбнулась, когда Крейг надел на ее руку длинную, плотно облегающую перчатку, которую впоследствии заключил в большой и плотный кожаный чехол. Из промежутка между перчаткой и чехлом выходила стеклянная трубка с жидкостью, поступавшей в нечто вроде циферблата. Крейг часто объяснял мне, что циферблат показывает давление крови, фиксируя эмоциональную реакцию так же точно, как если бы можно было заглянуть в самую суть вопроса. Думаю, он сказал, что психологи-экспериментаторы называют этот прибор «плетизмографом». Затем Крейг взял аппарат для измерения «времени ассоциативной реакции». Неотъемлемой частью этого прибора был секундомер, и работать с ним предстояло мне. Нужно было замерять время между его вопросами и ее ответами, а Крейг записывал и вопросы, ответы, и мои результаты. Крейг проводил все так, как если бы он занимался вещами такого рода каждый день, хотя я думаю, что он впервые опробовал оба прибора вместе. – Теперь, мисс Бонд, – сказал он таким обнадеживающим и убедительным голосом, что я смог заметить: девушка не стала нервничать сильнее из-за наших суетливых приготовлений. – Все просто, это как детская игра. Я буду говорить слово, например «собака». Вы должны немедленно ответить первое, что придет вам на ум, например «кошка». Или я могу сказать: «цепь», а вы ответите «звено», и так далее. Понимаете, о чем я? Конечно, это может смешно выглядеть, но я уверен – еще до того как мы закончим, вы увидите, какой это хороший тест, особенно при таком нервном расстройстве, как ваше. Не думаю, что она заметила зловещий смысл его слов, а вот я заметил. И если я и хотел когда-нибудь одернуть Крейга, то это было именно тогда, но слова застряли у меня в горле. Он начал. Мне стало ясно, что нужно уступить и не вмешиваться. Я пытался, помимо часов, наблюдать и за другим аппаратом, а мои уши и сердце наполнялись эмоциями от низкого и музыкального голоса девушки. Я не стану приводить здесь все описание теста, так как слов было много, особенно в самом начале, но в действительности они были бесполезны, так как приводились для подготовки к внезапному переходу. Неожиданно бесцветные вопросы Кеннеди переменились. Все произошло в одно мгновение и застигло мисс Бонд врасплох. – Ночь, – сказал Кеннеди. – День, – ответила мисс Бонд. – Автомобиль. – Лошадь. – Залив. – Пляж. – Дорога. – Лес. – Ворота. – Забор. – Дорожка. – Кусты. – Крыльцо. – Дом. Мне показалось или я заметил запинку? – Окно. – Занавеска. Да, все было просто. Но слова быстро следовали друг за другом. Без остановки. У нее не было времени сосредоточиться. Я записывал разницу во времени реакции на разные вопросы и сочувствовал ей, проклиная эту «науку третьей степени».[3] – Париж. – Франция. – Латинский квартал. – Студенты. – Апаш.[4] – Доктор Кеннеди, я и в самом деле не могу подобрать ассоциацию. – Хорошо, попробуем еще раз, – с деланным безразличием ответил Крейг. Ни один судебный адвокат не смог бы ставить наводящие вопросы так же безжалостно, как Кеннеди. Слова срывались с его уст резко и быстро. – Люстра. – Освещение. – Электрический свет, – сказал он. – Бродвей, – ответила она, пытаясь скрыть первое, что пришло ей на ум. – Сейф. – Камера. Боковым зрением я заметил, как подскочила стрелка, измеряющая сердечную деятельность. Что же до времени реакции, то я заметил, что оно значительно возросло. Крейг выжимал ее до отказа. Я мысленно проклинал его. – Резина. – Шина. – Сталь. – Питтсбург, – наугад сказала она. – Сейф.