С великана сняли кандалы и цепи. Ключи от них нашли в трюме недалеко от того места, где содержался пленник. Великан стоял все так же неподвижно и внимательно поглядывал на того, кто освободил его. Юноша повернулся и взглянул на двадцать с небольшим человек с «Русалки», оставшихся в живых. — Все эти люди свободны. Обратившись к чернокожему, он спросил: — Останешься с нами? Великан, опять промолчав, медленно подошел к пиратам, и те посторонились, с уважением разглядывая его огромную фигуру. Между тем Фуршон велел осмотреть командирскую шлюпку. Шлюпка не пострадала, но места для всех пленников в ней не хватало, поэтому Фуршон распорядился спустить за корму лодку. Англичане пришли в отчаяние, и второй помощник капитана, отвечавший за груз, не успевал переводить их просьбы и увещания. Никто не обращал на него внимание. Во второй половине дня в кормовой рубке провели совещание, решая, кто будет командовать обоими кораблями во время краткого следования в родной порт — Пуэнт-а-Питр на Гваделупе. Следуя обычаю, хозяин победившего корабля — в данном случае Фуршон — брал на себя командование захваченным судном. Оно отправится в путь с командой, состоящей из двадцати пяти матросов. Юноше приглянулась каюта, выделенная раньше жене и дочери сэра Джона Мэтчема. Фуршон с удовольствием разместился в большой капитанской каюте с великолепным кормовым балконом и маяками, обращенными к морю. Старшина-рулевой взял на себя командование другим кораблем, прихватив с собой бутылку хорошего бургундского в качестве подкрепления, поскольку на его долю выпала печальная обязанность предать тело капитана корвета морским волнам. Перед встречей с неприятелем тот заболел и лежал на своей койке. Он не дожил до конца сражения. Его место занял юный незнакомец, который и стал героем дня. Англичан погрузили в командирскую шлюпку и в лодку вместе с раненым матросом и дамами, которых никто не обидел. Старшие офицеры решили держать курс на Сент-Лючию. Им дали морскую карту, инструменты и другие необходимые вещи. Мэтчем был возмущен. Он никак не мог устоять на ногах, мешал матросам поднять парус и выкрикивал оскорбления на английском языке, адресованные захватчикам. Но над ним лишь издевательски насмехались на обоих кораблях. Только одного человека задел его гнев — юношу в треуголке, и он бросил ему по-французски: — Лодка у тебя есть, посмотрим, как ты доплывешь до Барбадоса. Собираешься выращивать сахар — теперь придется делать это своими розовыми руками. Хочешь держать слуг в подчинении, но они теперь будут сторониться тебя. Пошел к черту, работорговец! Корабли отправились в путь. Фуршон поднялся на полуют захваченного корабля, чтобы вести его к Гваделупе. Команда матросов оживленно принялась за дело, украдкой поглядывая на юного вожака. Некоторое время он оставался на главной палубе вместе с высоким чернокожим, застывшим в шаге позади него. Затем оба направились под ют к роскошным каютам. Юноша помедлил в дверях одной из них, дав понять чернокожему, что другая — в его распоряжении. Никто из них не произнес ни слова. Юноша слишком устал, а чернокожий не мог угадать по глазам своего соседа, чего ждать от него в следующий момент. Зайдя в свою каюту, чернокожий осмотрелся. Он нашел пару разряженных пистолетов и вполне пригодный кинжал, при виде которого улыбнулся. Осторожно пройдя вдоль стен, чернокожий обнаружил круглое отверстие, недавно сделанное в стене, отделявшей его каюту от соседней. Прильнув к отверстию, он увидел перед собой юного незнакомца. Между тем на корабле все успокоились. Флибустьеры удовлетворенно поглядывали на добычу, рассчитывая вскоре разделить ее между собой. Не проявляли ни малейших признаков веселья только двое, оставшиеся наедине со своими беспокойными мыслями. Чернокожий еще не пришел в себя после душной темницы и до сих пор не вполне ощущал вкус обретенной свободы. Мускулы великана были так напряжены, будто тяжелые цепи по-прежнему сковывали его. Чернокожий вспоминал о мрачных стенах, совсем недавно окружавших его. Подсматривая за юношей, он понял, что того тоже одолевает тревога. Не подозревая о том, что за ним наблюдают, юноша снял треуголку и расстегнул ворот сорочки. Его лицо исказилось так, будто ему не хватало воздуха. Он быстро зашагал по каюте, преследуемый ужасными мыслями. Крепко прижав руку к груди, юноша вдруг замер и с отвращением опустил глаза. Он впервые заметил, что его одежда забрызгана кровью, правда, кровью других людей, ибо на его загорелой коже не было ни царапины. Юноша что-то тихо бормотал, но чернокожий не разобрал его слов. Затем юноша начал срывать с себя всю одежду. Его движения свидетельствовали о безграничном омерзении, он так спешил, что ему никак не удавалось расстегнуть пуговицы сорочки. Когда этот первый припадок закончился, чернокожий увидел, что юноша опустился на колени, окруженный полуразорванной одеждой. Голова его откинулась назад, а закрытые глаза устремились к потолку каюты. Его лицо, шея и плечи загорели сверху, руки — до локтей, а торс казался особенно бледным при слабом свете. Чернокожий долго смотрел на того, кто предстал перед его взглядом. Он забыл о собственных страданиях, когда догадался, что открылось его взору. Обнаженный юноша, стоявший на коленях в соседней каюте, оказался молодой женщиной. МАРТИНИКА За неделю до этих событий на «Каскадах», сахарной плантации на острове Мартиника, когда стояла ночь и луна скрылась за тучей, длинноногая молодая женщина скользила мимо хижин. Через их тонкие стены до нее доносились звуки голосов. Лучи золотистого света от домашних очагов проникали наружу и касались босых ног. Она шла медленно, прислушиваясь к долетавшему до нее разговору матери с ребенком, брани женщин, к глухим голосам мужчин, обменивавшихся новостями или ругавших кого-то. Кое-где пели. Сегодня не было никаких сборищ, но во многих домах певец исполнял грустную мелодию. Иногда ее подхватывал другой голос в той же самой хижине или за ее пределами. Звучали любовные песни ночной плантации. Их пели очень юные или слишком старые и больные, — те, кто не мог завести возлюбленного. Самые энергичные уже были в чьих-то объятиях или бежали босиком по сельской местности, чтобы с кем-то встретиться. Айша знала, что один из ее соседей, страстно влюбленный в робкую молодую девушку с плантации Дюроков в лиге отсюда, продирается в этот момент через полосу леса, разделявшую их. Проведя с ней несколько часов в темноте, он бегом вернется назад, ибо должен немного отдохнуть перед тем, как его рано утром разбудят, чтобы он шел на работу в поле. Он может наткнуться ночью на змею, угодить в лапы надсмотрщика или сломать себе шею, упав в овраг. И все же, подвергаясь риску, он считает, что жить ради любви прекрасно. Айша добралась до широкой тропы на краю селения и огляделась, стоя в тени последней хижины. Поблизости ничто не двигалось, и она не видела Жозефа, который должен был ждать ее. Айша ощутила пустоту при мысли, что его нет. Жозеф всегда находился рядом. Она гуляла с ним, как сестра, взяв его за руку, или боролась с Жозефом без всякой задней мысли. Сейчас положение изменилось. Айша уже подумывала, не вернуться ли ей к хижине матери. Однако все же пересекла открытое пространство и зашла в кустарник с другой стороны. Человеческие голоса затихли, и она услышала кваканье лягушек, треск кузнечиков и сверчков на сахарных полях, расположенных поблизости. Луна вышла из-за облаков и осветила большие стволы деревьев. Пройдя по склону над рекой и отыскав тропинку к бухте, Айша побежала по ней. Лунный свет скользил по холму, и тропинка походила на длинную ленту. Пестрые цветы, висевшие над виноградными лозами, казалось, находились среди древесного угля, а белые мерцали, как лампы, среди листвы. Она остановилась у развилки, где тропинка нырнула к берегу реки, и посмотрела вниз. Среди черных скал внизу Айша заметила какое-то движение. На открытое пространство вышел мужчина, и его ноги, погруженные в воду, отливали серебром. Он подбоченился и посмотрел наверх. Жозеф. В ту же секунду все живые существа умолкли. Внезапная тишина поразила Айшу, словно удар грома. Она задержала дыхание. Слышался лишь глухой плеск волн под скалами, даже морской бриз утих. Спускаясь по каменистой тропе, Айша ощущала под ногами тепло, впитанное камнями днем. Когда она добралась до излучины реки, Жозеф устремился к ней, раскрыв объятия. Горячий аромат его тела достиг Айшу раньше, чем пальцы Жозефа. Он взял ее за руку, и они пошли вниз по течению реки, по черному песку и гравию. Время от времени они поглядывали друг на друга. У Жозефа были большие, глубоко посаженные глаза, полный высокомерный рот, и излом его бровей свидетельствовал о том, что он доволен собой. Слабый свет падал на темную кожу Жозефа, отбрасывал серповидные тени на его скулы и вырисовывал полумесяц на высоком лбу, прямо под кудрявыми волосами. Высокий, широкоплечий Жозеф был прекрасно сложен. Тяжелый труд не оставил шрамов на его коже, не нанес ущерба его уму. Жозеф много думал и мало говорил. С Айшой он подружился, когда они были маленькими детьми, вероятно, потому что их матери ладили друг с другом. Айша знала тело Жозефа так же хорошо, как свое, за исключением той его части, которую еще несколько ночей назад считала совершенно лишней. Мысли Жозефа ей еще предстояло раскрыть. Она заговорила первой, пока они медленно шли вдоль берега: — У Ниа скоро будет ребенок. — Он умрет, как и другие, — ответил Жозеф. — Нет, она просила мою мать помочь. Значит, он будет жить. — Они больше не враждуют? — У моей матери нет врагов. — Друзей тоже. Айша вздохнула и ничего не ответила. — Ты еще не спросила ее? Она отодвинулась от Жозефа и оперлась о его руку, чувствуя, как вода ласкает ее ноги и теплый ночной воздух обвевает кожу. Айше еще предстояло узнать, почему Жозеф постоянно возвращается к прошлому и спрашивает о будущем. Она предпочитала не думать ни о том, ни о другом. Айша догадывалась, что, если позволит образам из будущего завладеть ее воображением и оставить там тень, ей никогда не избавиться от них. Поняв, что Айша не спросила мать о самом важном, Жозеф ничего не сказал. Они вышли из воды и пересекли каменистое пространство, где река впадала в бухту. На скалах, наверху, над берегом моря стояла перевернутая корзина, связанная из сухого сахарного тростника. Они присели на нее. — Ты отправишься на охоту за крабами? — спросила Айша. — Позднее, туда, где деревья. — Но здесь мимоза. — Не там, куда я пойду. Звук волн слышался здесь громче, потому что отражался от отвесной скалы позади них. Волны с серебряными бликами на гребешках накатывали одна на другую, затем разбивались и отходили от берега, оставляя множество ракушек, которые мерцали на черном песке. Луна зашла за высокие облака, и густая тьма накрыла бухту. Поверхность воды фосфоресцировала, создавая иллюзию длинной дорожки. Вот так охотники за черепахами преследуют свою добычу ночью, вытягивая шею с канонерки, не зажигая свет и ожидая, когда большие животные придут подышать таящим опасность воздухом. Айша вздрогнула, и Жозеф обнял ее. Его теплое прикосновение согрело ее спину, и Айша прижалась к нему. — Ты должна спросить, — сказал Жозеф. Она почувствовала себя в западне. — Я все сказала. Что еще? Мать привезла меня на плантацию после того, как приняла роды в Форт-Рояле. Он кивнул: — Мулатка умерла. Она была почти белой. И свободной. — Возможно. Это не имеет значения. — Айша, та женщина не была рабыней. — Но я-то рабыня. — В ее низком голосе звучал гнев. — Она была свободной, как и твой отец, потому что твой отец был белым. Кто он был, Айша? — Меня это не интересует. — Ее глаза вспыхнули, и Жозеф отвел свою руку. — Посмотри, — сказал он. Тут Айша заметила, что подол ее платья поднялся над коленями, и ладонь Жозефа прижалась к ее голому телу. Даже в полутьме был виден резкий контраст между цветом их кожи. Там, где солнце никогда не касалось ее кожи, она была почти такой же белой, как у дочерей хозяина. Большая рука Жозефа грациозным движением спустилась к бедру Айши. Казалось, он передает ей какое-то деликатное сообщение. Она положила свою руку поверх его ладони: — Я ничем не отличаюсь от тебя. — Посмотри в зеркало, когда пойдешь к мадемуазель Антуанетте в следующий раз. — У меня такие же черные волосы, как твои. — Но более гладкие. — Взгляд Жозефа скользнул по ней. — Нос у тебя узкий. Другой рукой он слегка сжал ноздри Айши, и она слегка тряхнула головой, чтобы освободиться. Жозеф засмеялся и обнял ее. — Твоя шея длинная, как у Лори, и тонкая, а плечи — сильные, как перекладина, к которой привязывают крупный рогатый скот. Его руки продолжали дразнить Айшу, но она не улыбнулась ему. — Спина у тебя прямая, как сахарный тростник в поле, глаза черные, как ночь, но, — его рот приблизился к ней, — что можно сказать об этих губах? Он поцеловал ее прежде, чем она успела ответить. Его голос дразнил ее, но поцелуй был серьезным и нежным. Теплые, сильные, настойчивые губы Жозефа приникли к ней. Руки, лежавшие на плечах Айши, притянули ее, и она ответила на поцелуй Жозефа. Вздохнув, она спросила. — А что такого с моими губами? — Ничего, но здесь, — он приложил свой указательный палец к уголкам ее рта, — они выглядят иначе, чем у наших людей. — Не говори мне этого. — Пришло время сказать. — Нет! — Айша вскочила и побежала к волнам. Вся жизнь этой девушки была двусмысленной, и это сказалось на ней. О светлой коже Айши не говорили, о ее матери даже не упоминали, но ее воспитание во многом отличалось от того, которое получали девушки с плантации, выросшие рядом с ней. Никто не напоминал об этом Айше. Люди принимали ее такой, какая она есть, только Жозеф сейчас не мог ее принять. Он мечтал, чтобы Айша стала его женщиной, но, прежде чем сблизиться с ней, хотел знать все. Жозеф проявлял терпение. Айша поняла: он долго ждал исполнения своего желания, тем не менее он оставался непреклонным.