Так оно и произойдет с Людмилой Дербиной (Грановской) спустя совсем короткое время. А между тем покаянные речи заплаканной вдовы вроде бы подтверждались: на полу в квартире по улице Яшина милиция обнаружила труп молодого мужчины. Рядом валялись иконы, пустые бутылки и разбитый стакан. Так наступило последнее Крещенье для Николая Рубцова, которого многие называют «последним великим поэтом Руси». Впрочем, в подобных выражениях о нем заговорят лишь через годы, а в то морозное утро горожане шептались о странном, диком убийстве парня из «Вологодского комсомольца». При этом из уст в уста передавались такие подробности, от которых женщины бледнели, а мужчин тянуло «напиться, чтоб забыться». Фамилия Рубцова уже в то время была на слуху среди местных литераторов. Не так уж много проживало тогда в Вологде членов Союза писателей СССР. По пальцам сосчитать… Однако вологжане, в отличие от далеких поклонников его творчества, имели возможность видеть «новоявленного Есенина» живьем, а потому он вовсе не казался им небожителем: одетый в обноски, неопрятный, вечно с похмелья, а то и под мухой. Даже коллеги по перу относились к нему слегка пренебрежительно, панибратски. Именно таким («под мухой») его впервые встретила 3 мая 1962 года Людмила Дербина – будущая гражданская жена и убийца Рубцова. Правда, было это не в Вологде, а в Москве, в общежитии Литинститута, где Николай, собравшийся поступать в сей престижный вуз, полулегально ютился у знакомых студентов. По случаю первомайских праздников в комнате Рубцова продолжалась пьянка (к ней Николай раз и навсегда пристрастился с16-летнего возраста, когда в 1952-м устроился помощником кочегара на морской тральщик «Архангельск» треста «Севрыба»). И, естественно, в какой-то момент парни пригласили девушек (Людмилу – в их числе). Общага Литинститута буквально осаждалась девицами, и крепость сия вовсе не была неприступной. Рубцов козырял перед честной компанией своей первой «самиздатовской» книжкой стихов – «Волны и скалы». Он, по воспоминаниям Дербиной, произвел тогда на нее отталкивающее впечатление: поддатый бахвал, одетый кое-как. Похоже, тогда Людмила упустила свой шанс: 26-летний Рубцов как раз созрел для семейной жизни! На очередной вечеринке он сходится с Генриеттой Меньшиковой, от которой в апреле 1963 родится дочь Лена. В так называемом гражданском браке, разумеется – как говорил сам Рубцов, «ну не люблю я жениться». Между тем в пьянящей атмосфере Москвы начала 60-х Рубцов начинает спиваться в прямом смысле слова, он превращается в скандальную личность. То и дело в Литинституте встает вопрос о «недостойном поведении Рубцова Н.М.». Однажды он снял со стен общежития портреты Блока, Пушкина, Лермонтова и Гоголя, поставил их на стол и стал поочередно чокаться с ними: «Ваше здоровье…» Дружинники отняли портреты, стыдили Николая, а он ворчал: «Не дали раз в жизни в хорошей компании выпить». Кстати, в вологодской квартире Рубцова на столе стояли иконы – очевидно, тоже ради «хорошей компании». В протоколе осмотра места происшествия упомянуты пластинка Вертинского, 18 бутылок из-под «бомотухи» и валяющиеся иконы. Их в те годы с легкой руки Владимира Солоухина (его повесть «Черные доски» ходила по рукам, зачитывалась до дыр), стало модно держать в домах «творческих» людей – не иначе, как свидетельство многогранной личности хозяина. Порой эту многогранность подчеркивал и граненый стакан перед святыми образами… Но насколько общепринятым было иметь иконы, настолько же нелепым считалось «взаправду» перед ними молиться. Спустя годы Дербина утверждала, что они с Николаем даже ни разу даже не перекрестились на образа. К чему? А вот гаданиями Рубцов, по отзывам знакомых, увлекался всерьез. И вообще, он слыл донельзя суеверным, знал кучу всяких баек о нечистой силе. И сам изобретал всяческие гадания. Как-то он сделал самолетик из черной копировальной бумаги и решил погадать «на смерть». Выпустил самолетик в окно, а тот покружил и вернулся к Николаю прямо в руки… «Знать, недолго я протяну на этом свете», мрачно пошутил Рубцов. ТУНЕЯДЕЦ ПРИ ДЕНЬГАХ Богом для него был Есенин: в 50-е, уже во время срочной службы на эсминце, он стал для Рубцова окном в поэзию. А в 63-м именно из-за Есенина Рубцова выгнали из Литинститута. Николай учинил пьяную драку в ЦДЛ, когда кто-то посмел не причислить Есенина к великим. Ректор Серегин был добр к Рубцову, потихоньку восстановил его… Но ненадолго: в июне 64-го в том же ЦДЛ Рубцов вновь устраивает скандал: официантка отказалась подать ему очередную порцию водки… Отчисленный, лишенный московского крова, Рубцов едет на Вологодчину, в село Никольское, где до того он поселил Генриетту и тещу (дочка Лена родится именно здесь). И вдруг… Именно в это время, летом 1964-го, нежданно-негаданно подборки его стихов выходят в «Юности» и «Молодой гвардии». Но он отлучен от столицы, от поэтических сборищ. А деревня, воспетая им самим, не приняла его, смотрела враждебно. Реалии колхозного быта оказались совсем иными, чем в поэтических грезах. Рубцов искренне хотел подружиться с земляками, он сорил гонорарами, поил мужиков, а в сельпо вывесили его фото, но не как «знатного земляка», а как… тунеядца! Ему ничего не продавали: не нужны, мол, нам твои деньги, кто не работает, тот не ест! И теща вынуждает зятя уехать из его собственного дома – дескать, ославил нас с дочерью на всю округу… И колесил он по Руси-матушке, устраивался по рабочим специальностям, но нигде надолго не задерживался – не мог ужиться с товарищами по работе. Все это здорово смахивало на прежнюю, «долитературную» жизнь… ЧУЖОЙ В СЕМЬЕ …Рубцова гнали всегда и везде, но гнали не власти, а окружающие. Выходило так, что всем он чем-то досаждал. В первую очередь – близким. Он почему-то был никому не нужен. Вскоре после появления Николая на свет (3 января 1936 года) семья переехала из села Емецка, что под Архангельском, в Вологду. Здесь перед войной умерла мать Рубцова. Отец, овдовев, ушел в 1941-м на фронт, поручив детей (Колю и Галю) сестре, а та отправила их обоих в детдом, что в селе Никольское Тотемского района. А может, ее заставили это сделать… Здесь, в интернате, Николай прожил до 14 лет, окончил семь классов. (С тех пор Рубцов считал это забытое Богом сельцо на Вологодчине своей подлинной родиной, потому-то и возвращался сюда всю жизнь, приобрел здесь дом). После войны батя даже не навестил детей: фактически отказался от сына и дочери, женился вторично. А у Николая, бесприютного и фактически осиротевшего, как-то сам собой сложился характер, о котором в народе говорят: перекати-поле. В 1950-м поступил в Тотемский лесотехнический техникум, но раздумал заниматься лесным хозяйством, умчался в Архангельск, устроился на уже упоминавшийся тральщик. Не задержался и здесь, и в 53-м снова приехал в Никольское, где сразу полюбил девушку Таисью. Думал осесть, создать семью, но взаимности не обрел, Таисья вышла за другого… И продолжился для Рубцова период неприкаянности, метаний по белу свету. То он учится в горно-техническом техникуме под Мурманском (и бросает), с марта 55-го пашет разнорабочим на военном полигоне, что при ленинградском заводе имени Кирова… Потом – трехлетняя срочная служба (матросом на Северном флоте). В 59-м, еще не помышляя о стихотворчестве, возвращается на Кировский завод, и снова никак не может определиться в профессии: то он слесарь, то кочегар, то шихтовщик. Но именно здесь он пристрастился к посиделкам в заводском литобъединении, и четко осознал: быть ему поэтом всея Руси! И стал ведь… Теперь на фасаде заводоуправления установлена мраморная мемориальная доска со знаменитым рубцовским кличем: «Россия! Русь! Храни себя, храни!» НЕ БРЫКАЙТЕСЬ, ГЕНИИ! …Летом 1967-го в Москве выходит первая книжка стихов Николая Рубцова – «Звезда полей». «Звездный час наступил!» – каламбурил Рубцов. Книга в те годы – это «золотой ключик» в иную жизнь, для некоторых – прямиком в коммунизм. Этим козырем покрывались многие грехи. Этот бумажно-картонный кирпичик пробивал любые начальственные двери. Вскоре после выхода «Звезды полей» Рубцову «директивным порядком» выдают диплом Литинститута, а в 1969-м принимают в Союз писателей СССР. Тогда членство в СП приравнивалось чуть ли не к званию Героя. Не официально, конечно, а по жизни. И льготам. Недаром умнейшая Фурцева примерно тогда же распорядилась принять в Союз писателей Евтушенко, Ахмадуллину и Вознесенского: эти одержимые шестидесятники тут же превратились в благоразумных, верных режиму семидесятников. Московские квартиры и переделкинские дачи, загранпоездки и миллионные тиражи – вот что такое членство в брежневском СП! Не для всех, конечно. Обласканы были в основном те члены Союза, кто являл собой общественно-политическую фигуру. Николай Рубцов таковой фигурой не был. Он не пел дифирамбов режиму, но и не «брыкался». В общем, как говорят в народе, «ни Богу свечка, ни черту помело». Примерно в таком духе и характеризовали Рубцова в органах КГБ: для сотрудничества неинтересен, идеологически не опасен. Потому-то и не получил Рубцов высоких дивидендов от режима. Поэт поселился в Вологде, еще недавно считавшейся местом ссылки. «ЕМУ БЫЛО ГРЕХ ЖАЛОВАТЬСЯ» Однако в глазах одной весьма амбициозной дамы Рубцов в 1969-м вдруг вырос до небес. Женщиной этой была та самая Людмила Дербина, что пренебрежительно отнеслась к задрипанному абитуриенту Литинститута на майской гулянке в далеком уже 1962 году. За это время жизнь успела сильно побить Дербину: неудачное замужество, после которого она осталась с ребенком на руках; еще более неудачные попытки взойти на поэтический Олимп… Рубцов, автор книг и обладатель заветной корочки СП! О, для нее этот человек – тот самый шанс достичь успеха! Шанс, который она когда-то упустила… Дербина, благо, по стечению судьбы, работала библиотекарем в Вологодской области, быстро разыскивает Николая и в одночасье становится его гражданской женой. Что ни говори, а местная власть чтила Рубцова: в Вологде он имел отдельную квартиру в центре, дом его по тем временам был элитным. Это сейчас он считается хрущобой, а в те годы полгорода обитало в дощатых, насквозь продуваемых бараках, где грудные младенцы мерли, как мухи (автор этих строк и сам родился в Вологде в 60-е, дважды подхватывал тяжелейшее воспаление легких в таком вот бараке, и все – в двухлетнем возрасте! Выжил только благодаря переезду в Подмосковье). Об отдельной квартире с ванной и туалетом, горячей водой не смели мечтать даже многодетные семьи, где муж с женой проработали в каторжных условиях десятки лет. А одинокому Рубцову, вчерашнему «тунеядцу», такое жилье дали. За что? За членство в СП. За стихи. Взяли его и в «Вологодский комсомолец», чтобы у поэта всегда был кусок хлеба. Хлеб он брал, но на работе практически не появлялся, откровенно презирая журналистику… Так вышло, что мать автора этих строк в те годы работала в вологодской партийной газете «Красный Север». По ее воспоминанием, местные журналисты попросту завидовали Рубцову, его житейским благам и вседозволенности. «Вот уж кому грех жаловаться!» – восклицали коллеги, выслушивая постоянные сетования Рубцова на незаслуженную нищету и недостаток вниманию со стороны властей. Поэта даже отчасти презирали за его постоянное, непреходящее нытье. Ведь даже самые маститые журналисты Вологды, отбарабанившие в газете по многу лет, жили гораздо хуже его, «пришлого и вечно недовольного стихоплета» – так называли промеж собой новоиспеченного сослуживца здешние «рыцари пера». Дербина была шокирована жилищем Рубцова. Нет белья, кругом грязь, бутылки… Рубцов пил все больше, здоровье его ухудшалось. А книга стихов Дербиной «Крушина» с предисловием Рубцова уже несколько месяцев «кисла» в вологодском издательстве… Он ведь обещал помочь! Дескать, с моим предисловием твоя книга выйдет всенепременно и очень быстро! Нет, не печатают… И женщина с ужасом осознала: ставка сделана неверно. «Это была пустота рухнувших надежд. Какой брак?! С этим пьянчужкой?!» – скажет она спустя годы. Дербина признает в своих воспоминаниях: тогда, перед трагедией, она смотрела на Николая как на обузу, оковы, которые надо скинуть. Еще задолго до смерти Рубцов написал стихи: «Я умру в крещенские морозы, я умру, когда трещат березы». Пророчество? Не иначе… По воспоминаниям тех, кто знал Рубцова, он ежегодно перед Крещеньем испытывал ухудшение самочувствия, говорил, что умирает. Только что ж тут странного? Позади обильные возлияния: Новый Год, как-никак! Да и день рожденья (3 января) справлялся неделю кряду. А там старый Новый год… Не удивительно, что к Крещению поэт подходил в истерзанном состоянии. А с тяжелого похмелья всегда на ум приходят мысли о смерти. Да и само похмелье в мороз переносится тяжелее: когда трещат березы, особенно сильно трещит башка… По одной из версий, именно в состоянии тяжкого «крещенского бодуна» Рубцов и «выдал» две первые строки своего стихотворного пророчества. Так что если и есть мистическая закономерность в «крещенской» смерти поэта, то она куда глубже и… эпохальней, что ли… НЕ КО ДВОРУ? …Отшумели шебутные 60-е, жизнь в огромной стране «устаканивалась», приходила к общему знаменателю. Люди искусства, поэты и писатели делали свой выбор, определялись. Одни, достигнув славы в период оттепели, претворяли популярность в жизненные блага; другие предпочли путь изгнанников. И ведь почти никто не ошибся в своем выборе, все получили сполна! Первые преуспевали в СССР, вторые удостоились самых престижных премий и прочих атрибутов сладкой жизни от идеологических врагов своей Родины… Важно «прийтись ко двору», а уж к своему или чужому – это не суть важно, ибо воздаяние примерно одинаково. Но были и те, кто не желал или не мог быть придворным. А может, их просто ко двору не приглашали? И Рубцов был одним из таких «вольноопределяющихся». Изгой, который просто хотел писать стихи. И все. Такие либо погибали, либо спивались. Николай Рубцов вконец спиться просто не успел. Смерть – штука слишком серьезная, чтобы быть случайной. Пули Дантеса или Мартынова, галстук в «Англетере» или пальцы Дербиной, сомкнутые на горле – это, так сказать, лишь способы «приведения приговора в исполнение». Приговора судьбы?… Времени?… Роковой же смысл гибели Рубцова наглядно проявился в том, что лишь несколько дней прожил поэт с наступлением новой эпохи, именуемой семидесятыми. «Застоем». В эту эпоху страна вошла без него. По воспоминаниям Дербиной, Николай незадолго до трагедии говорил ей: «Люда, ты знаешь, я, наверное, больше не буду поэтом. Во мне это исчезает. Как будто я уже все написал». И и горечью добавлял: «А вообще я пропил тома своих стихов». За весь предшествовавший гибели 1970-й год Рубцов написал не больше десяти стихотворений… А ВПЕРЕДИ БЫЛА СВАДЬБА 18 января 1971-го, в крещенский сочельник, Рубцов и Дербина идут в паспортный стол, чтобы добиться прописки Дербиной к Рубцову: через месяц назначена их свадьба. Разрешения не получили из-за наличия у Людмилы ребенка (девочка проживала тогда у родственников Дербиной). Расстроенный Рубцов на работу не пошел: возле винного погреба они встретили знакомых журналистов. Вот показания журналиста Задумкина: «Рубцов предложил выпить… Мы зашли в магазин и купили водки и вина… Пошли в клуб медработников, где и распили водку. После этого всего мы еще побывали в ресторане «Север». Дербина сердилась, в ресторан с нами не пошла, ожидала мужа на улице. После ресторана пошли продолжать к Рубцову». Там, на улице Яшина, Рубцов уже не в первый раз стал злобно ревновать Людмилу к Задумкину: «Гадина! Что тебе Задумкин? Он журналистик, а я поэт!» И швырнул в женщину стаканом, промахнулся, попал в стену… Собутыльники ушли «от греха». Жених и невеста (муж и жена?) остались одни. Сцепились. Во время борьбы, которая подробно описана в книге Дербиной «Воспоминания», и погиб Николай Рубцов. Как будет сказано в протоколе, причина смерти – асфиксия, то есть удушение. Но какие же такие подробности убийства передавались обывателями из уст в уста? Что леденящего и отталкивающего было в этих деталях? Вологда город «тесный», поэтому рассказы посвященных (милиционеров и врачей) быстро облетели областной центр из конца в конец. Толковали, что смертельная драка произошла во время полового акта, и Дербина задушила Рубцова непосредственно при соитии. И еще… На предварительном следствии, уже утром 19 января, Дербина якобы дала показания, что у нее «критические дни» и потому она была «на взводе», вот и стала душить Николая, когда он начал ее бить (действительно, на лице и теле Людмилы засвидетельствованы следы побоев). Вся эта информация разлетелась по белу свету «контрабандно», из приватных разговоров следователей, оперативников и медиков со своими знакомыми. А материалы уголовного дела и полный текст приговора по сей день официально засекречены – аж до 2046 года! Однако каким-то образом в 90-е годы и приговор, и записи допросов свидетелей, как и самой Дербиной, обильно проникали в электронные и бумажные СМИ. Как говорится, все покупается… В самой же Вологде кошмарные подробности трагедии передавались из уст в уста уже в день убийства. Тогда, в 1971-м, да еще в патриархальном, консервативном городе, подобная смерть представлялась отвратительной, немыслимой! Даже для работников следственных и судебных органов. Решили замять подробности… Потому-то в документах и нет упоминания о сексуально-садистской атмосфере убийства. Да и сама Дербина, по ее собственным словам, предпочла умолчать на суде о постыдных деталях картины преступления, хотя и понимала, что они-то как раз могли бы облегчить ее участь. Но… Как говорится, язык не повернулся, о чем она впоследствии сильно жалела. Как бы то ни было, а именно Людмиле Дербиной, проклятой чуть ли не всеми советскими литераторами, довелось в одиночку нести тяжкий крест покаяния и возмездия за их общий с поэтом грех. Сначала – недолгое содержание в психушке вместе с буйными, потом – пять с лишним лет в Вологодской женской колонии. И если Рубцов при жизни не посещал церковь (о том нет ни одного свидетельства), то его убийца «отмаливала» свой, да и его, грех принудительно: заключенные женской колонии работали в адских условиях на валяльной фабрике, вдыхая зловонный пар и смрад от сырой войлочной пыли. Фабрика эта, которую невольницы окрестили «паровым адом», располагалась за рекой, в церкви Николая Чудотворца – небесного покровителя поэта Рубцова.