Они пересекли двор от задней, каменной стены крепости до княжеских хором, вошли в узкую, стрельчатую заднюю дверь, кованную из толстого, в палец, железа, прошагали полукругом по темному коридору и оказались в обширном зале, где нетерпеливо прохаживался Владимир. — Наконец-то, други мои, — кивнул он, усаживаясь на трон, и, вкратце, пояснил происходящее: — Уж не первый день иудеи хазарские мне челом бьют, на прием просятся. С подарками, сказывали, богатыми. Однако негоже гостей принимать, советниками, заместо русичей, варягов безродных имея. Помыслят люди, совсем меня никто знать не хочет. Посему ты, Радул, ныне за воеводу моего главного, пока Чернец в нетях, а ты, ведун, по делу своему, глас богов для меня вещать станешь. А дело у жидов хазарских, мыслю, такое. Намерены они мне подарки богатые принесть, да скидку с дани погодной выпросить. Хотят зараз много дать, да потом за несколько лет экономией простой всё возвернуть с прибытком изрядным. Хитрые они людишки, иудеи хазарские, в делах торговых дюже ушлые. Сказывали мне, до похода отца моего, Святослава, — пока каганат их в силе еще был — на одних постоялых дворах и развлечениях, для людей торговых специально удуманных, они более золота получали, нежели каган на всех сборах портовых и подорожных. Так вы, други, ухо востро держите. Коли ловушку какую почуете, зараз мне шепчите. Тиун, запускай. Синеус пошел не к дверям, покрытым разноцветными солнечными зайчиками, а назад, в тайный ход за троном, однако уже минуты через две дубовые створки поползли в стороны. По виду своему просители больше всего напоминали самаркандских халифов или старика Хоттабыча из старого советского фильма: узенькие бородки до груди, чалмы на головах, разноцветные шелковые халаты, туфли, расшитые золотом и серебром, с высоко загнутыми носками. Сложив руки перед грудью и непрерывно кланяясь, они вошли в зал и упали на колени шагах в десяти от князя, упершись лбами в пол. — Чего вам надобно, племя хазарское? — неожиданно сурово вопросил Владимир. — Почто покой мой тревожите, от мыслей государевых отвлекаете. — Не гневайся, великий князь, — на поднимая головы, заговорил один из просителей. — Не с просьбами или жалобами пришли мы в твой дом, а с подарками дорогими и вестью радостной. — Вот как? — искренне удивился Владимир. — Что же, добрым вестям я всегда рад. Сказывайте, с чем пришли? Один из посетителей пополз на коленях к дверям — князь вздохнул и взмахнул рукой: — Встаньте, ибо видеть желаю, с кем речь веду. Гости поднялись, благодарно кланяясь. Тот, что полз к дверям, получил возможность пойти нормальным шагом и вскоре вернулся в сопровождении полуобнаженных плечистых слуг, в чалмах и коротких, до колен, шароварах. Слуги поклонились, поставили на пол сундуки, отправились прочь. Иудей открыл одну крышку, затем вторую. Заблестели драгоценные каменья на шапках и чашах, на рукояти круто изогнутой сабли с отделанными серебром и слоновой костью ножнами. Под кубками и кувшинами проглядывали тюки с шелками и парчой. — Что же, это хорошая весть, дети мои, — еле заметно, одними уголками губ, улыбнулся князь. — Перед каждым закатом, умываясь из этой чаши, я стану вспоминать вас и ваши просьбы. Так чего вы хотите, дети Итиля? — Принесли мы тебе благую весть, великий князь, — склонил голову первый из просителей. — Ведомо нам стало, что по недомыслию своему, али из корысти непонятной, волхвы святилища твоего народ смущать начали божьим именем от власти твоей отречься, криками черни безродной нового правителя избрать… Владимир поджал губы, пока еще не зная, гневаться на такие слова или с ними соглашаться. — Богопротивны мысли сии, что основы мира, Господом нашим сотворенного, подрывают. И в преданности нашей желаем мы спасти землю русскую от греха сего страшного и тебя, великий князь, и детей твоих на будущее от беды накрепко избавить. — Как же вы собираетесь делать это, гости дорогие? — вкрадчиво вопросил правитель. — Несчастья твои и страны твоей, великий князь, от неправильной веры происходят, — с уважением приложил руку к груди иудей. — Боги языческие мысли неверные у черни безродной порождают, вредные надежды вселяют в умы жалкие. Будто каждый из них от бога первого рожден и каждый смертный любому иному смертному равен. Не ведают они, что рабов своих бог создал разными. Кому властвовать отвел, кому — землю пахать, кому — в храмах служить и знания древние беречь. И изменять порядок этот никому от века не дано. Вера наша истинная, словами пророков мудрейших принесена и в книги до слова записана. Наша вера столь велика, что боги иные для нас мелкими бродягами числятся. Бога Иисуса, в коего христиане веруют, отцы наши на кресте распяли, тем себя выше прочих пред небом поставив. Коли ты, великий князь, в веру нашу ныне перейдешь, то бог наш, высший над прочими, власть твою укрепит твердо. С часа того, как ты его покровительство примешь, никто из черни глаз на тебя поднять не посмеет, слова супротив тебя не скажет. Стол твой закреплен за тобой окажется волей божией. За тобой и потомками твоими безо всякого сомнения. — На чем же вера ваша стоит? — поинтересовался Владимир. — Мы исповедуем и чтим единого бога, творца всего мира, великий князь. Обрезываемся в знак нашей веры и в субботы постимся по данному нам от бога закону чрез угодника его Моисея. — Обрезаться обязательно? — нервно передернул плечами правитель. — Таков завет нам от пророка, — почтительно склонился иудей. — Коли бог ваш так могуч, мудростью древней велик и пророками обилен, то, должно быть, сильны и богаты страны, что закон ваш приняли, — задумчиво произнес Владимир. — Благоденствуют они и возвеличиваются над соседями своими безмерно. Хотел бы я узреть места сии. Где же страны эти, ответьте? Есть страна, что веру вашу приняла? И не Хазария ли это? — ехидно ухмыльнулся князь. — Хазария для нас земля не родная, — поспешили откреститься просители. — Где отечество ваше, иудеи? — В Иерусалиме наша родина, великий князь. Оттуда племя и вера наши пошли. — Так там ли вы живете? — не удержался от вопроса Олег. — В Иерусалиме? Проситель, смутившись, оглянулся на своих товарищей. — Да вы говорите, говорите, — приободрил их ведун. — Или мне рассказать? — Господь, грехами праотцев наших раздраженный, рассеял и расточил нас по лицу вселенныя, а землю нашу предал чужим народам, — недовольно признал иудей. — Да ежели так?! — возмущенно вскочил Владимир. — С чем же вы тогда пришли пред мои очи?! — Мы принесли тебе слово божие, — с некоторой даже решительностью ответил первый из гостей. — Когда вы отвержены от бога и по чужим землям рассыпаны, то, понятно, и закон ваш ему противен, — спокойно, но твердо сказал Владимир. — Не для того ли вы нас к тому привлечь желаете, чтобы и мы подобным вашему злоключением от него были наказаны? — Мы желали покоя для тебя, великий князь, и для твоего княжества. — Покой мой и земли русской на воле людей русских держится и богов древнейших, что жизнь нам дали и силу свою для покорения злодеев, кои грабят племена славянские и на земли наши зарятся! — Владимир опустился обратно в кресло. — Меч русский с мечом хазарским спор сей уже решил. Ступайте, дети Итиля, и не учите более тех, кому волей богов до века дань платить обязаны. — Какая наглость! — возмущенно выдохнул боярин. — Нашей милостью живут — и нас же учить желают! — Странные ребята хазаряне, — согласился Олег. — Покоряются, но не сдаются. — Их сила не в мече, ведун, — задумчиво покачал головой князь. — Не в мече… Однако же, мысль сия интересна, хоть и неосуществима. — Принять иудаизм? — возмутился Середин. — Нет. Просто отказаться от богов, коли их волхвы поперек воли княжеской идут. Новые боги, новые жрецы. И коли мне они своим появлением обязаны будут, то и служить станут тоже мне. — А как же вера отцовская? — громогласно возмутился боярин. — Оттого и молвлю, что неосуществима, — спокойно ответил ему Владимир. — И так стараниями служителя Перунова на меня все смотрят искоса да ножи точат. Коли вовсе веру истинную отрину, тогда могут и открыто возмущение свое показать. Да и как я веру новую насажу? Словом? Нет у меня слова. Тем паче, что слова одного человека тут мало, тут сотни сотен слова новые должны нести. Силой? Нет у меня силы. Потому как варягов, буде они на богов покусятся, зарежут не слушая, а соратники, дети земли русской, коих не отринут без сомнения, от меня ныне отвернулись. Да и путь, ведуном подсказанный, мне по сердцу более. — Князь повернулся к Середину. — Ладно ты иудеям язык укоротил. Откель про землю их отчую знаешь? — Качественное среднее образование. — Угу… — Правитель явно ничего не понял, однако признавать этого не захотел. — То добре. Ныне мне хлопотами заняться надобно земельными, ну а вы, как проголодаетесь, тиуна зовите. В трапезную и я к вам подойду. Владимир вышел. — Скажи мне, боярин, — поинтересовался Олег. — А торг тут далеко? Рубахи себе хочу купить, взамен порченых. — Дык, под горой, на Подоле. Сейчас пойдешь? — Нет, переоденусь. — Тогда меня обожди, я тоже упряжь новую хотел посмотреть. Поднявшись в свою светелку, Олег обратил внимание, что окна его уже смотрят в тень, остановился перед одним из них, и содрогнулся от ужаса. Хотя, разбитая рамой на множество небольших кусочков, неровная слюда не давала ясной картинки, но и без того было понятно, что походит он на расфуфыренную до полной безвкусицы новогоднюю елку с тремя гирляндами. Середин торопливо содрал с себя ферязь, сапоги, золотистые штаны, переоделся в свои. Прихватил кошель, что всегда лежал в кармане косухи, и спустился вниз. Когда ведун с боярином вышли из детинца, то заметившие это горожане стали поглядывать на них искоса, но следить никто не стал, а потому, свернув за первым же поворотом, друзья стали никому не интересны. Олег смотрел по сторонам, поражаясь не столько высоким, богатым домам — они в точности копировали хоромы, что строят себе в усадьбах зажиточные бояре, — сколько широким дворам и чистой мостовой. Похоже, в Киеве не испытывали той страшной тесноты, что царила во всех без исключения крепостях и городах, и даже содержали немалый штат уборщиков. Лошади — это ведь не автомобили. Их отходы не улетучиваются в атмосферу, а шлепаются вниз обильными, едко пахнущими кучами. Они шли и шли, перекресток за перекрестком, а город всё не кончался и не кончался. Ведун уже перестал мысленно оценивать его населенность — всё равно получалось никак не менее сотни тысяч людей. Но когда друзья, наконец, вышли из ворот и по желтой грунтовке начали спускаться вниз, Середин понял, что эту примерную цифру надо умножать надвое — потому что Подол Киеву не то что не уступал, но, похоже, заметно столицу превосходил. Один торг здесь раскинулся на площади, равной размерами Изборску — а Изборск город стольный, не маленький. Как обычно, базар затягивал, словно омут. Ведь рубашку в первой же лавке не купишь — нужно пройти, прицениться в разных местах, посмотреть, какие продают в одном месте, в другом. Поискать купца персидского или самаркандского — у них цена всегда пониже получается. Опять же, подождать, пока богатырь упряжь у шорника пощупает да нужный размер найдет. Самому то одно, то другое на глаза попадается. Бурдюк козий — хорошо бы купить, а то старый совсем протерся, вот-вот потечет. И флягу небольшую, глиняную — для меда стояночного, али вина хорошего захочется прихватить. Нагрудник конский из желтой меди — для гнедой, что уже не раз с того света вытаскивала. Наконечники для стрел — не для себя, боярин Радул в походе весь припас расстрелял. В итоге проходили они по Подолу половину дня и растрясли свои мошны до самого донышка. Богатырь, вроде, держался хорошо, но у ведуна ноги болели, словно он опять с Себежской гати сошел. Поэтому за ужином он заморил червячка половиной зайца, двумя жареными перепелками и одной стерлядкой на пару, выпил из вежливости за здоровье Владимира Святославовича пару кубков, а после третьего, за силу богатырскую, вежливо распрощался, поднялся к себе, скинул сапоги и с наслаждением развалился на перине, подняв ноги высоко на столб балдахина. — Стало быть, молвишь, подождать маленько? От неожиданности Середин чуть не свалился на пол — ноги со столба соскочили. — А ты от… — И остановился на половине слова. Понятно, откуда. Зачем они подпятники так мажут, что двери вообще никакого скрипа не издают? Надо же и меру знать. Пребрана, олицетворяя собой живой укор совести, прошлась до бюро, развернулась перед ним: — Подождать маленько! Знаешь, каково мне было, когда дворня постель стелить пришла? Что люди теперь подумают? — А чего они могут подумать, если ты спала одна? — сел на постели Олег и развел руками. — Подумали, что устала очень. — Устала?! — резко подошла к нему боярышня, толкнула в плечи, опрокинув обратно на спину. — В чужой постели устала? Середин, словно собираясь подняться, наклонился вперед, подсунул руки под подол платья, повел ладони по ногам наверх, добрался до талин. Никакого нижнего белья на Пребране не было — не придумали еще таких хитростей, — а потому девушка мгновенно оказалась полностью в его власти. — Я знаю, что ты важнее всех дел государственных и великокняжеских, прекрасная Пребрана, но мне было трудно объяснить это Владимиру. Однако я все-таки вернулся… Он поднял юбку еще выше и начал целовать пахнущий ромашками впалый живот — похоже, боярская дочка тоже успела посетить баню. Пребрана обняла его за голову, прижала к себе, закрыв глаза и откинув голову. Ведун, не убирая рук, встал — и ситцевое платье оказалось у нее почти на груди. Девушка подняла руки — и одним движением Олег оставил ее обнаженной. В дверь постучали. — Электрическая сила! — Середин схватил девушку, опрокинул на постель, накрыл краем одеяла и подошел к двери: — Кто там? — Князь Владимир Святославович тебя, боярин, к себе кличет! — послышался незнакомый ломкий голос. Олег приоткрыл дверь, окинул взглядом мальчишку лет десяти, одетого так же, как и прочая дворня. — А что случилось? — То мне неведомо, боярин. Князь тебя привесть повелел. — Ладно… — Ведун присел на край скамьи, взял чистую фланелевую портянку, быстро намотал на ногу, натянул сапог. Потом подошел к постели, наклонился, поцеловал девушку, тихо шепнул: — Подожди, я быстро, — и вышел вслед за посланником.