— Нет, вы извольте сказать, на основании какой такой статьи уголовного уложения 1903 года? — Вы уголовное уложение бросьте! Я — начальник сыскной полиции, подозреваю вас в крупном мошенничестве, а потому нахожу нужным арестовать вас. Поняли? — Это чистый произвол, бюрократические замашки, вопиющее насилие! Я велел позвать двух городовых, и Бойцов был препровожден в сыскную полицию. Здесь он продолжал держать себя так же вызывающе и дерзко: отрицая всякую вину, возмущаясь незаконным якобы арестом и требуя немедленно лист бумаги для подачи жалобы прокурору. — Вам какой лист: большой или маленький? — спросил я иронически. — Все равно! — ответил он сухо. — Прокурору вы пишите, — это ваше право. Но, быть может, вы вспомните, куда ушла ассигновка, вашим почерком выписанная на корешке, в сумме десять тысяч рублей? Представьте, какая странность, — в губернском казначействе такого номера ассигновки не предъявляли. Но эта улика не смутила нахала. — Разве я могу помнить все ассигновки? Да наконец, если и вышла путаница, ошибка, — нельзя же за это сажать людей под замок! Продержав безрезультатно Бойцова сутки, я снова призвал к себе того же Леонтьева. — Придется, видимо, Леонтьев, вам сесть на пару дней. — Что же, господин начальник, дело известное, — не впервой! — Да, но на этот раз вам придется вести себя крайне тонко. Бойцов — стреляная птица, малейшая шероховатость — и дело испорчено! — Постараюсь, господин начальник! — Вот что. Я думаю, вам лучше всего накинуться на него с руганью и упреками, обвиняя его в вашем аресте. Сошлитесь на недавнюю встречу в трактире и на слежку, что была, очевидно, установлена за ним и встречаемыми им приятелями. Поняли? — Так точно, понял! Леонтьев разыграл свою роль превосходно. Из слов подслушивавших агентов и из его позднейшего доклада картина представлялась таковой. Леонтьев, посаженный в камеру и завидя в ней Бойцова, с места в карьер на него набросился и принялся ругательски ругаться: — Сволочь ты этакая! Будь тебе неладно! И тоже из-за всякой скотины страдай! Только что наладилось с местом, так — на тебе, теперь из-за эдакого г… лишаться всего! Отвечал бы сам за свои паскудства, а то честных людей втравливаешь, анафема этакая! Огорошенный Бойцов принялся не то оправдываться, не то успокаивать расходившегося коллегу по несчастью: — Да ты что орешь зря? Я-то тут при чем? — При чем?! — злобно передразнил Леонтьев. — А при том, что раз за собой знаешь грех, так не подходи на улице к людям! Чай, не маленький, — знаешь, что шпики следят за тобой, чертова твоя голова! — Вот чудак-человек! И греха за мной нет, да и о слежке ничего не знаю! — Да, теперь рассказывай! Пой Лазаря! Поди, хапнул хорошенько, а то и убил кого! Не знаа-а-л!.. Поругавшись еще с добрый час, утомленный Леонтьев заснул. Прошло два дня. На третий Леонтьев, отпросясь «до ветру», явился ко мне в кабинет. — Ну как дела? — спросил я его. — Трудно пришлось, господин начальник! Два дня крепился подлец, да наконец, уверовал в меня. И вот только часа три назад просил о следующем: «Тебя, — говорит, — наверное, скоро освободят, так не откажи, пожалуйста, сходить к моей тетке. Старуха живет в кухарках у помощника ректора университета. Скажи ей, что если ее потребуют в полицию, так чтоб она не говорила о том, что я ей племянник и навещал ее недавно. А за твою услугу я дам тебе адрес моего хорошего приятеля и записку к нему, по которой он выдаст тебе двадцать пять рублей. А ежели хорошо исполнишь поручение, то и еще двадцать пять. Я не раз выручал его из беды, и он мне теперь не откажет в этих деньгах… — Ладно, — сказал я, — пятьдесят рублей деньги немалые; а только как же пронесу я твою записку, ведь при выходе обыскивают? — Ну это пустяки! Записочка небольшая, засунь ее куда-нибудь, хоть под мышку, а то и в рот. — Прекрасно, Леонтьев! Отправляйтесь к старухе немедленно. Леонтьев отправился и исполнил поручение, добавив еще от себя, чтобы последняя не говорила об оставленной ей племянником при последнем посещении вещи. На следующий день я вызвал к себе старуху. Она явилась, ведя за руку пятилетнюю внучку. Это была древняя старуха, на вид лет 80, но еще довольно бодрая. Не успев выслушать вопроса, она, как ученый попугай, затараторила: — Никакого Андрея Бойцова я не знаю, никакой Андрей ко мне не приходил, никаких вещей не оставлял. В это время девочка прошептала: — А как же, бабушка, ты говоришь, что дядя Андрей не заходил, а он ведь недавно был? Я схватил девочку на руки и унес в соседнюю комнату, дал ей карамелей и спросил: — Когда же был дядя Андрей? Девочка, испугавшись, долго молчала, но потом, успокоившись, рассказала, что дядя Андрей недавно был и оставил бабушке узел. — Куда же бабушка девала узел? — Не знаю, — отвечала она. Большего от нее добиться не удалось. Я вернулся с ней в кабинет. — Да вы, барин, не слушайте ее, ведь она дите, ангел, можно сказать, Божий, — пропела сладко старуха и тут же, пригрозив кулаком девочке, злобно промолвила: — Ишь, постреленок паршивый! Ужо я тебя!.. — И не стыдно вам, право! Вы одной ногой уже в могиле стоите, а на душу грех такой принимаете! Ведь племянник-то ваш человека зарезал, а ограбленные деньги снес к вам спрятать! Вот и девочка говорит, что узел-то у вас. — Что вы, что вы, барин?! Господь с вами!.. Да стала бы я потрафлять убивцу?! А дите глупое, мало ли чего не наговорит! Нет, я, как перед Истинным, не виновата, не-е-е, не виновата!.. Боясь злобы старухи, я самолично отвез ребенка к помощнику ректора, сдал его ему на руки, рассказал все дело и просил оберегать девочку и, по возможности повлиять на старуху, убеждая ее выдать спрятанные вещи. Обыск, произведенный у старухи, ничего не дал, что, впрочем, не удивило меня, так как вещи могли быть ею зарыты на чердаке университета, тянущемся над зданием чуть ли не на несколько сотен саженей. Дело застопорилось и не виделось кончика, за который можно было бы ухватиться. Обыск у приятеля Бойцова, давшего по записке Леонтьеву 25 рублей, был также бесплоден. За неимением лучшего пришлось прибегнуть к весьма сомнительному способу. Призвав Леонтьева, я сказал ему, что придется опять «сесть» под предлогом нового ареста, произведенного над ним засадой у бабушки якобы в момент исполнения им поручения Бойцова. — Теперь, Леонтьев, ваша роль еще труднее. Смотрите, — не провалитесь! Через четверть часа Леонтьев уже орал на все камеры: — Будь ты проклят с твоими окаянными деньгами! И я-то, дурак, послушался и направился к этой чертовой ведьме, чтоб ей пусто было! Ну теперь шабаш, ввязался в чужое дело! И с чего, спрашивается, меня понесло! Пятьдесят целковых соблазнили? А накося, выкуси теперь: и место потерял, и честь замарал, а что еще будет, — одному Богу известно! Да уйди ты от меня, окаянный! — крикнул он что есть мочи на приблизившегося к нему с утешением Бойцова. Последний, опять поймавшись на удочку, заговорил полушепотом: — Нечего сокрушаться! Место потерял? Эка важность! Да если мы с тобой отсюда выберемся, так будь покоен — на обоих хватит; ты только помогай мне до конца, а в начете не будешь! — Мели, Емеля, — твоя неделя! Не будешь с тобой в начете! Второй раз из-за тебя вляпываюсь: то в трактире шпики проследили, то на засаду у старухи нарвался! Нет, под несчастной планидой я родился! Бойцов долго еще утешал Леонтьева. Вскоре я вызвал последнего якобы на допрос. После допроса Леонтьев вернулся в камеру значительно успокоенным. — Ну слава Те Христос, кажись, втер им очки здоровые! Сказал, что к тетке твоей попал по ошибке, а направлялся в квартеру — казначея, куда, действительно, поступила в горничные одна моя знакомая девушка. Кажись, поверили. Обещались проверить и, если окажется правда, то сказали, — беспрепятственно выпустят. Пускай их проверяют: барышня моя, действительно, поступивши, я и фамилию ейную им назвал. Когда, дня через три, я освобождал опять Леонтьева, то Бойцов пристал к нему: — Сходи да сходи на Чернышевский переулок. Там в доме номер десять живет швейцаром мой дядя. Скажи ему, что, мол, Андрей арестован и просит хорошенько припрятать оставленное мной пальто. А то сидеть — неизвестно еще сколько, кабы моль не съела. Леонтьев на это сердито послал его к черту. — Тебе что еще, мало моих мук? Нет, брат, ты сиди, а с меня будет! Довольно находился я по твоим сродничкам, не желаю больше! Я с агентами лично направился на Чернышевский переулок в указанный дом и спросил молодцеватого швейцара: — Где Андрей Бойцов? — Не могу знать, ваше высокородие, — отвечал швейцар, приподнимая фуражку. — Где пальто, что он тебе оставил? — Пальто он, действительно, оставил, оно туто, я еще сегодня на ночь подкладывал его под голову. — Подавай его скорее! — Извольте. Вот оно-с. Подпоров подкладку, мы обнаружили слой пятисотрублевых бумажек.