Однажды Бекет поделился своей проблемой с Хлыстом. — А что, — заявил Хлыст, сверкая искусственным золотом зубов, — твои друзья правы. Отберите ствол у мента! Вот то-то будет дело! Не то, что на Парковую прогремишь, — на весь Курск. Только надо действовать умело. Чужими руками желательно. Дураков всегда можно найти. Вот и пользуйся людской дуростью. А фраера подставить — сам бог велел. На то он и фраер, чтобы быть подставленным на правеж. Наш ли, ментовской ли — без разницы. Сечешь? — Секу. — Вот и секи. А обо мне попусту не базарь. А то… Я и без «волыны» горло порву! Глаза старого урки смотрели холодно и жестко, а в голосе, всегда таком тихом и елейном, звучала нескрываемая угроза. — Впрочем, — опять мягко и с подковыркой продолжил он, — у тебя кишка тонка на такое! Ишь ты, «волыну» захотел… — Это мы еще посмотрим, у кого кишка тонка… — огрызнулся Бекет. 3 …Прошло несколько дней. И однажды поздним летним вечером в районе третьей поликлиники на оперуполномоченного Чаплыгина, когда тот обычным путем возвращался со службы домой, напала группа подростков, подогреваемая алкоголем и провокационными криками Бекета: «Бей мента!» Всегда ярко светившие фонари ночного освещения в этот раз почему-то были слепы. И темнота скрывала лица нападавших. «Специально, сволочи, лампочки поразбивали, чтобы не смог кого-нибудь опознать, — подумал оперативник, с профессиональной точки зрения оценивая возникшую ситуацию. — Заранее подсуетились. И народ, по-видимому, отпугнули от этого мета, чтобы не мешался. Ни одного прохожего не видать…» Опер попытался прикрикнуть на подростков, представляясь сотрудником милиции, называя свою должность и фамилию, призывая их к порядку. Но те даже не реагировали. И старший лейтенант милиции понял, что дело назревает нешуточное и словами ребят не остановить. Он отпрыгнул к забору, огораживающему больничный садик, чтобы обезопасить в какой-то мере себя с тыла. Но подростки, а их было не менее семи человек, напирали, нанося удары кулаками и ногами. У некоторых уже появились металлические прутья. По-видимому, кем-то заранее приготовленные и принесенные к заранее изученному маршруту движения опера с работы домой. Как не уворачивался опер, как не защищался, блокируя удары руками, но пропустил несколько по лицу. Изо рта и носа потекла кровь, затрудняя дыхание. Отбиваясь левой рукой и ногами от сатанеющих от запаха крови подростков, Чаплыгин правой рукой сумел достать из кожаной кобуры свой «ПМ», в этот раз не оставленный в служебном сейфе или в оружейной, а взятый домой, что было большой редкостью. — Прекратите или буду стрелять! — взмахнул пистолетом опер, сплевывая сгустки набившейся в рот крови. — Буду стрелять! И выстрелил в воздух. Звук выстрела подействовал отрезвляюще. Сыпавшиеся со всех сторон удары на какое-то мгновение прекратились. — Не бойтесь! — раздался голос Бекета. — Мент только пугает, так как у него не боевой пистолет, а всего лишь стартовый. Да и из боевого, будь он у него, мент не стрельнет… Ему это запрещено. Не имеет права. Навались дружней. Отнимай пукалку, — науськивал своих друзей Бекет. Это он скрупулезно изо дня в день на протяжении целой недели изучал маршрут движения оперативника. Это он заранее на свалках насобирал отрезков металлических труб и прутов и снес их к забору больничного сада, к месту предполагаемого нападения. Это он, когда подростки, в обычной жизни довольно-таки спокойные мальчишки из благополучных семейств, подпоенные им вином и водкой и подбитые на нападение на сотрудника милиции, осмелились и напали, под шумок заварушки тихонько «всучил» им металлические прутья. Чтобы не только как можно сильней наносить удары, но и «повязать» их кровью, так как решил, воспользовавшись суматохой, «пришить» опера. И уже не раз хватался за рукоять финки, поджидая благоприятный момент, когда опера, наконец-то, собьют с ног и навалятся гурьбой, чтобы в этой неразберихе и кутерьме всадить нож по самую рукоять в живот ненавистного опера, чтобы дольше мучался. А потом, если повезет, незаметно подбросить окровавленный клинок в карман куртки сынка заместителя директора завода РТИ Михеева Павлика, чтобы впоследствии шантажировать того и «сосать» из него деньги. Уроки старого вора даром не прошли. Семена зла упали на благодатную почву. Бекет твердо решил: опера оставлять в живых никак нельзя. Во-первых, повязанные кровью фраера-подростки будут молчать, как могила, опасаясь наказания. Во-вторых, сотрудникам милиции не у кого будет спрашивать о нападавших на опера. Мертвые, как известно, молчат. Вот и мертвый опер никому не расскажет, кто и как напал на него. Приободренные криками Бекета подростки, матерясь, чтобы матерщиной заглушить свой страх, который нет-нет да подкатывал то к сердечку, то к затылку чем-то липким и холодным, снова набросились на опера, размахивая металлическими прутьями. И кто-то уже ухватился своими потными руками за руку опера, в которой находился пистолет, пытаясь ее вывернуть и завладеть оружием. Другие, зверея от собственного крика и синдрома волчьей стаи, наносили удары по телу опера, стараясь попасть по голове. — А-а-а! — дико заорал опер, выплевывая сгустки горячей, с соленым привкусом, крови. — А-а-а! В этом утробном крике не было больше призыва к закону и порядку, не было и боли отчаяния. То был зов далекого-далекого предка, охотника и воина, идущего на сильного и коварного врага. Он рванулся изо всех сил. Нападавших не раскидал, но руку с пистолетом освободил. И вслед за этим утробным «А-а-а!», перекрывшим на какое-то мгновение все остальные крики, загремели раз за разом выстрелы. Беззвучно или же со стонами стали падать одни. Заверещав, как испуганные зайцы, поползли в разные стороны другие. А выстрелы звучали и звучали, пока затвор пистолета не застыл в заднем стопорящем положении. Но и после этого палец опера жал и жал на спусковой крючок. Двое из нападавших были убиты на месте, трое ранены, один из которых скончался в больнице, куда был доставлен лишь утром, так как всю ночь провалялся под больничным забором и был обнаружен лишь оперативной группой во время осмотра места происшествия. Бекет же отделался только испугом, да испачканными его же собственным дерьмом штанами. Ни одна пуля не тронула его. Все досталось его легковерным и глуповатым друзьям. Финку он сбросил, правда, не в карман Михеева Паши, как планировал, а просто во дворе дома 14 по улице Парковой, через который улепетывал с места преступления. Раненые, но оставшиеся в живых подонки сразу же «колонулись» — своя-то рубашка ближе к телу — и среди числа других участников нападения назвали и Бекета. Он был вскорости задержан и арестован. И к прежним трем годам, так как не выполнил испытательного срока отсрочки исполнения старого приговора, ему светило еще не менее пяти лет по новому приговору суда. Следователи областной прокуратуры, расследовавшие это громкое дело, не усмотрели в действиях обвиняемых состава преступления, предусмотренного статьей 191 со значком 2, то есть посягательство на жизнь работника милиции, санкции которой предполагали не только лишение свободы на срок от пяти до пятнадцати лет, но и смертную казнь, а нашли только состав преступления, предусмотренный частью третьей статьи 206 УК РСФСР, где санкции наказания были значительно скромнее. Всего от трех и до семи лет лишения свободы. Что повлияло на принятие такой квалификации состава преступления, неизвестно, хотя обычной практикой подстраховки предварительного следствия было завышение объема обвинения. Суд, мол, с большего на меньшее всегда перейдет. В противном случае дело можно получить на «дос», что на жаргоне следователей означало возвращение судом уголовного дела на дополнительное расследование. А это — брак в работе, и следователей за это по головке не гладят. А «гладят» выговорами или неполным служебным соответствием. Возможно, на следователя оказывалось давление со стороны родителей оставшихся в живых молодых подонков; как-никак, а некоторые из них, например, Михеев, занимали видное общественное положение и были известными людьми в городе, имевшими прямой выход и на партийное, и на исполнительное руководство области. Возможно, повлияло и количество трупов, оставленных опером во время защиты собственной жизни. Возможно… Но было так, как было… Впрочем, суд согласился с квалификацией состава преступления, вмененного предварительным следствием, и не возвратил дело для проведения дополнительного расследования. К чести работников прокуратуры, действия Чаплыгина были признаны законными и правомерными. И уголовное преследование в отношении его было прекращено сразу же, что вызывало скрытое негодование родителей застреленных подонков. В результате сложений и поглащений сроков наказаний все еще несовершеннолетний Бекет получил всего четыре года лишения свободы и отбыл в Локнинскую ВТК Суджанского района Курской области. Откуда возвратился через три года по УДО, то есть в связи с условно-досрочным освобождением. И уже совершеннолетним. Находясь в ВТК, Бекет придерживался прежней тактики: любую пакость старался сделать исподтишка и чужими руками. С администрацией не ссорился, но и не заигрывал; физически слабых осужденных подчинял себе силой, а тех, кто был сильнее его, хитростью. На путь исправления вставать не собирался, но умел пустить пыль в глаза. В том числе и собственной матери, посылая время от времени длинные жалостливые письма с клятвенными заверениями в сыновней любви и будущей помощи. Впрочем, редкий зэк не «заливает» то же самое. Так что в этом он от других и не отличался. И Бекетова Вера Петровна, позабыв напрочь прежние побои и обиды, ждала сыночка. Считая дни и часы до его освобождения. Но ни одна она его ждала. Готовились к встрече с ним и сотрудники Промышленного РОВД. Участковые и опера. Милиционеры не прощали тем, кто поднимал на них руку. Давно не работал на этой зоне оперуполномоченный Чаплыгин Геннадий, переведенный руководством УВД из отделения уголовного розыска райотдела на оперативную работу во вторую спецкомендатуру. Сменилось несколько участковых, обслуживающих данный участок. Но всякий раз новым сотрудникам рассказывали о случае с Чаплыгиным и напоминали, чтобы ждали прибытия в родные пенаты Бекета, и чтобы у того земля под ногами горела. Даже, если он будет вести себя тише воды и ниже травы. Чего, впрочем, ожидать не стоит. Не тот это человек. Милицейская солидарность сыграла роль, и Бекет, не пробыв на свободе и полгода, загремел на зону по статье 198–2 УК РСФСР за злостное нарушение правил административного надзора. Административный надзор ему оперативно, в течение двух месяцев, «организовали» участковые инспектора, обслуживающие поселок РТИ. Причем на вполне законных и неопровержимых основаниях. То за административное нарушение паспортного режима: не своевременно оформил прописку по месту жительства; то за появление в общественном месте в пьяном виде, оскорбляющем человеческое достоинство, то за скандал, учиненный с матерью. Это он в письмах писал, что «люблю», а на деле только и слышалось, что «убью». Когда Бекету в отделе милиции объявили, что он взят под гласный административный надзор за систематическое нарушение общественного порядка и злостное нежелание встать на путь исправления, он возмутился и нахамил инспектору профилактики старшему лейтенанту милиции Уткину Виктору Ивановичу — и загремел на семь суток за мелкое хулиганство. Выйдя из спецприемника для лиц административно арестованных, попытался обжаловать взятие под надзор прокурору района, тому самому, который и санкционировал установление административного надзора. Тот уделил время и выслушал Бекета. Но, будучи хорошо проинформированным о личности ранее судимого Бекетова Валерия Ивановича и о его преступной деятельности, лишь попросил Бекета поближе подойти, и, когда Бекет, склонился над прокурорским столом, произнес не очень громко, зато отчетливо: «Таких, как ты, поднявших руку на милиционера, убивать мало! Так что иди и радуйся, что еще жив и на свободе». Прокурор был мужик старой закалки, повоевавший на фронтах Великой Отечественной, не раз молодым лейтенантом водивший роту в штыковые атаки, не раз заглядывавший смерти в лицо и хоронивший своих боевых товарищей не только на родной земле, но и в полях половины Европы. Потом, после демобилизации, поработал несколько лет опером в Воронеже и опять ежедневно видавший и кровь, и гной, и боль, и смерть боевых товарищей. Много всякого отребья, в том числе и разношерстных банд, шаталось по воронежской земле в послевоенные годы. Работал и заочно учился. А после окончания Воронежского юридического института, где учился заочно, трудился на прокурорском поприще, пройдя стадии следственной работы, помощника и заместителя районного прокурора. И опять все та же кровь, все тот же гной, все те же исковерканные судьбы. И потому всеми фибрами своей души он ненавидел преступность и преступников. За нарушение правил административного надзора Бекет получил небольшой срок. Всего год. Но значительную часть этого срока он провел в карцере и шизо. Администрация ИТК нападавших на сотрудников милиции также не жаловала и делала все возможное, чтобы жизнь у таких подонков медом не казалась. Даже на зоне, даже в тюрьме. Бекет бесился от собственного бессилия, бился головой об стены, вскрывал себе вены, даже зубами перегрызал их, но сделать с системой ничего не мог. Его подлечивали и снова бросали гнить в карцер или шизо. Чтобы знал, как нападать на сотрудников милиции! Из ИТК он вышел с тремя непогашенными судимостями и административным надзором, установленным в колонии. И с ясным осознанием того, что на свободе ему болтаться долго не придется: милиция не даст. Надо было или действительно вставать на путь исправления: трудоустроиться, прекратить пьяные загулы, соблюдать ограничения надзора, или сменить место жительства и забиться в какие-нибудь дебри, где бы его не слышали и не видели. Но этого он делать как раз и не желал. Однако всеми правдами и неправдами в этот раз пробыл он на свободе около года. Зато и «раскрутился» по полной программе. И хулиганство, и грабеж, и кража, и злостное уклонение от надзора. На целую пятилетку! ГЛАВА ВТОРАЯ 1 — Михаил Иванович, — входя в кабинет участковых с ворохом бумаг, произнес с сарказмом Паромов, — радуйся, Бекетов Валерий Иванович освобождается. С целым букетом судимостей с половиной статей УК. К маме, на Краснополянскую, тридцать девять… Вот уведомление из колонии… Пермяки заботятся, чтобы их подопечного встретили, прописали и трудоустроили. И не только он один, а еще десяток ему подобных… — потряс он пачкой уведомлений. — И все на твой участок. В общежития строителей на Обоянскую, двадцать и Дружбы, тринадцать. Так что, радуйся, идет большое пополнение… Астахов оторвал взгляд от постановления об отказе в возбуждении уголовного дела, которое старательно печатал на пишущей машинке двумя пальцами. — Это не тот ли самый Бекет, что на Чаплыгина Генку нападал? — Не знаю. Что-то слышал об этом деле, но точно не знаю. Я еще не работал… — Паромов посмотрел листок уведомления, где указывалась дата последнего осуждения Бекетова, — когда он и в последний раз сел. Скорее всего, он. И что-то радости в твоих глазах не вижу, — пошутил старший участковый. И положил на свободную часть стола уведомления, в которых администрация колоний сообщала об освобождении того или иного заключенного и о возможности его проживания по выбранному им адресу. Кроме вопроса проживания освобождающихся зэков, сотрудникам милиции, считай, участковым, предлагалось изучить вопрос и их трудоустройства. И не просто изучить, а дать положительный ответ, дающий гарантии, что рабочее место бывшему зэку зарезервировано. Государственные мужи проявляли заботу о своих заблудших и оступившихся согражданах. С одной стороны всякий осужденный и находящийся в местах лишения свободы автоматически лишался прежней жилплощади и выписывался оттуда сотрудниками паспортного аппарата, с другой стороны, когда он освобождался, то должен был где-то жить и трудиться. Вот и слались уведомления в адрес начальников отделов милиции, а те их отписывали на исполнение участковым. Кому же еще отписывать? Следует отметить, что такие уведомления шли строго пунктуально: за год до освобождения, за полгода, за месяц. И не было в системе МВД СССР более точной и бюрократически выверенной и отлаженной машины, как система исправительно-трудовых учреждений. Участковые пытались бороться с наплывом судимых на их участки. Брали письменные объяснения от комендантов общежитий о том, что общежития не резиновые и нет лишних койко-мест. Приобщали к этим объяснениям письменные ходатайства Совета общественности поселка о том, что концентрация лиц, освободившихся из мест заключения, на поселке резинщиков уже превышает разумные пределы и потому новый приток такого контингента нежелателен. Подготавливали для подписи руководства отдела милиции отрицательный ответ и отсылали его инициатору запросов. Но это никакого действия не имело. Все было бес толку. Лица, отбывшие наказание, как прибывали в общежития, так и прибывали. С уведомлениями или без таковых. И общежития потихоньку превращались в маленькие филиалы колоний или спецкомендатур. С той лишь разницей, что колонии и спецкомендатуры охранялись целыми подразделениями специально подготовленных сотрудников, а в общежитии вся эта работа и забота ложилась на плечи коменданта, воспитателя и вахтеров. В основном, женщин. И на плечи участковых инспекторов милиции, несших персональную ответственность за состояние правопорядка на вверенных им участках. Зато руководство колоний время от времени в средствах массовой информации, в том числе и по телевидению, информировало правительство и общественность, как они отслеживают судьбу каждого своего подопечного, даже и после его освобождения. Какая чуткость! — Где блеск в глазах, где служебное рвение? — повторил Паромов с прежним сарказмом, обращаясь к участковому. — Что-то не видать… — Если это он, — не принял шутку Астахов, — то дерьмо порядочное. И стал раскладывать пасьянс из полученных уведомлений. — Милицию всем своим существом ненавидит. Я от старых сотрудников слышал… — бегло просматривая тексты уведомлений, продолжал он. — Но ничего, мы ему «теплый» прием организуем… Впрочем, черт с ним. Что мы еще имеем? — задал он сам себе вопрос. — Ба! Еще один знакомый… — тут же ответил на него. И пояснил: — Клинышев Игорюха освобождается, по прозвищу Клин. Старший… На Дружбу, тринадцать «А». Младший-то, Серега, только что сел. Так сказать, идет вполне объективный процесс сменяемости. Или взаимозаменяемости… Короче, идет ротация дерьма.