Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 15 из 18 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Ближе к полудню Молотов объявил о войне. – И мы почему-то пошли на станцию, – рассказывала потом Ася. – Магазин был закрыт, на двери висел замок, а под замком сидел мужчина и твердил как заклинание: «черняшка» сделает все, «черняшка» спасет всех… Многие годы радиола прекрасно работала, за исключением пяти военных лет, когда из нее вынули механизм, Гера точно не помнил, что там было, в общем, всё из нее вынули и отвезли в Мытищи, чтобы не слушали разные провокационные сообщения вражеских голосов, снижающих наш боевой советский дух. А через пять лет с грехом пополам отдали. И снова на волне Вены звучал Штраус, музыка делала неразделимым тебя с темнотой неба и шумом сосен за окном. Но если с ней что-то случалось, то очень трудно было найти мастера, никто не разбирался в ее устройстве. Пока Ботику не порекомендовали одного молодого человека, Всеволод его звали, он жил в маленьком домике на станции Валентиновка, в скромной семье. («Мы-то были пижоны…» – Гера добавлял.) Сева приходил, чинил их заморскую радиолу и всегда отказывался от денег за ремонт. Он так и сказал им: «Больше чтобы не возникал разговор о деньгах, но всегда меня зовите, если что!» Он просто получал удовольствие от соприкосновения с этим инопланетным аппаратом. После войны Сева окончил авиационный институт и стал крупнейшим специалистом по космическим двигателям и гидромеханике планетных атмосфер, лауреатом Ленинской и Государственных премий, заместителем главного конструктора ОКБ Королева – академик Авдуевский Всеволод Сергеевич, может, кто-то слышал… – Вот мы всегда очень удивлялись, – говорит Гера, – как он – придет и все починит… Отмотав срок в Сольвычегодске, Макар был освобожден от надзора полиции и по «проходному свидетельству» на пароходе отправлен в Вологду в распоряжение вологодского уездного воинского начальника. Поскольку прямого пароходного сообщения между Сольвычегодском и Вологдой не существовало, сперва надо было добраться до Котласа. Между Сольвычегодском и Котласом два раза в день курсировал пароход, в тетрадке у Макара не сказано, во сколько именно. Зато есть подробности движения парохода «Котлас – Вологда». «В 00:00 из Котласа, – записывает Макар простым карандашом, – 6 раз в неделю (кроме ночи со среды на четверг) – рейс на Вологду с заходом в Великий Устюг и Тотьму (имена городов подчеркнуты). Всего до Вологды – 2,5 суток». Неясно, какая у него шевельнулась извилина, когда он подчеркивал эти городки. Не вознамерился ли Макар сбежать, причалив к одной из пристаней? Хотя в «проходном свидетельстве» ясно сказано: Стожаров не имеет права отклоняться от указанного ему маршрута и по сему свидетельству не может проживать нигде, кроме г. Вологды, а по приезде в этот город обязан не позднее 24 часов со времени своего приезда лично представить «проходное свидетельство» полиции. Дальше запись в тетрадке Макара такая: «Ноч. из Вологды в Москву – поезд № 5 в 1 ч.17 мин. В Москве – 19 ч. 55 мин.». Следующий по хронологии документ – копия письма Стожарова из Тулы, приложенная к документам жандармского управления: «Дорогой Володя. Хотя ты и обиделся, что я, уезжая, не зашел к тебе, но беру небеса в свидетели, не имел никакой «сифилитической» возможности, так выражался один присяжный заседатель в своей речи во время суда, желая сказать, по-видимому, «физической». Не знаю, понравилось бы тебе, если б я привел, сам того не подозревая, к твоей хибарке «хвоста». Помнишь, когда мы шли и ты говорил про любовь свою около Курского, то обратил внимание на одного человечишка, говоря: прицепился. Ты угадал. Я его видал около своего дома два раза. Бездельничаю, читать нечего, «Правды» не вижу. Выходит тут «Тульская молва», но пустая газета. Привет всем знакомым, крепко жму руку. Макар Стожаров». Копия заверена: «С подлинным верно. Отдельного корпуса жандармов ротмистр Колоколов. 17 июля 1914 г.». Письмо было перехвачено на почте. Макара арестовали, возвратили в Вологду, забрили макушку, в скотовозе отправили в Рыбинск, в Гороховский полк, куда его сдали поднадзорным солдатом в дисциплинарную пятую роту, и, поминай как звали, в Восточную Пруссию на передовые начавшейся Мировой войны. Прибыв на место дислокации, Макар немедленно двинул в наступление в составе Второй русской армии Северо-Западного фронта: от Ковно шла Неманская армия под командованием генерала Ренненкампфа, а из междуречья Нарева и Вислы – Наревская армия, в том числе пехотный полк с политссыльным запевалой из пятой дисциплинарной роты Стожаровым под командованием генерала Самсонова. Самого генерала Макар не видел, поговаривали, что старикан еще гусаром в Турецкую шашкой махал. У рядового Стожарова был свой командир – штабс-капитан Семечкин, злой как пес, гнал солдат вперед, пугая тараканьими усами. По плану, о котором Стожарову, разумеется, никто не докладывал, Наревская армия должна была с юга зайти в тыл врага, отступавшего под натиском Ренненкампфа Пал Карлыча, отрезать германцев от Вислы и, взяв в клещи, молотом по наковальне прихлопнуть у Мазурских озер. Собственно, все к тому и шло, если бы командующий фронтом не дал маху – сразу после провала операции его сместили как патологически непригодного воеводу, сбрендившего в разгар кампании. Им овладела навязчивая идея, что немцы без боя оставят Пруссию, а русские не успеют всыпать им в хвост и в гриву. Поэтому недолго думая он притормозил Ренненкампфа, зато Самсонова погнал на север во весь опор. Тот в свою очередь подстегивал командиров корпусов, а уж комкоры понукали солдат, которые сутками тащились по жаре, выбиваясь из сил, без привалов, без хлеба, без снарядов, все дальше отрываясь от тыла, пока эта связь не оборвалась. Ладно, хотя бы перед наступлением их накормили гороховой похлебкой и напоили черным чаем с сахаром. Впереди Второй армии тоже ничего не светило: Германия подготовилась к вторжению. Съестные припасы вывезены до последней крошки, в городке Нейденбурге, который вообще-то приглянулся Макару, немцы, отступая, пустили «красного петуха». Вместе с другими «штрафниками» Стожаров сутки тушил горевшие магазины и продовольственные склады, за что Семечкин пообещал, если кто-то из них останется в живых, представить героев к награде. К тому же в день, когда наш Макар пересек южную границу Восточной Пруссии – двадцать первого августа 1914 года, – произошло солнечное затмение, о чем рядовых и унтер-офицеров заблаговременно предупреждали, детально разъясняя суть этого космического явления. (Что интересно, лунная тень прошла по местам всех грядущих боев Первой мировой войны!) Но солдаты посчитали это дурным предзнаменованием. Макара не пугали суеверия, в Лиге самообразования ему особенно были по душе доклады о космосе, о вечности, о возможности достижения других планет и о бессмертии. В «личном деле» под номером 641 в графе «Если имеете желание учиться, то чему именно: (грамоте, наукам, искусствам, ремеслам)?» Стожаров ответил: «Математике». Жажда знаний его была неутолима. В массе своей пролетарии мигом начинали клевать носом, когда темой бесед становились воскрешение и другие тайны бытия и небытия. А Макар – нет, его мучительно волновал вопрос: неужели Вселенная умрет, и всё, что останется, – это холодное пространство? И когда это будет? Еще не скоро? Или в любой момент? Так что он поднял с земли закопченное стекло, их много валялось вокруг после пожарищ, и с интересом наблюдал за лунным диском, наплывающим на солнце, пока не заполыхало огненное кольцо короны и на всю Наревскую армию, как коршун, пала тень. Макар, конечно, понятия не имел, в какую угодил передрягу. Нет, он подозревал: ничем хорошим это не кончится, но не до такой же степени! Откуда было знать, что его вот-вот закрутит в водовороте одной из самых безнадежных военных затей времен и народов. Он топал и топал, по щиколотку увязая в песке, весь красный, вспотевший, с берданкой, в накинутых на спину мешке и палатке. Стожаров шел сам, и других подбадривал, и, как всегда, верил в свою счастливую звезду. После короткой схватки у деревень Орлау и Франкенау севернее Нейденбурга передовые части Самсонова под изрешеченным Георгиевским знаменем аж 1812 года победоносно отбросили германский корпус. Если чуть подробней, там было форменное светопреставление; пока-то враг бежал, бросая орудия, а русские преследовали его без передышки, оставив на поле боя две тысячи павших. Потом как-то все пошло не так, зарядили дожди, дороги под ногами превратились в болото, деревни опустели, в подвалах – ни клубня картошки, все, что могло, сгорело, дохлый скот кругом, вонь стоит, антисанитария.
Вымокшие, голодные, полуживые от усталости, который день не снимавшие сапог, подгоняемые генералами, скользили по грязи солдаты – тянулись за немцами по Восточной Пруссии в надежде на победу, а на самом деле шли на погибель. И с ними дед мой, Макар Стожаров, шагал с закрытыми глазами, попевал «соловья-пташечку», чтобы не заснуть на ходу, – в самой сердцевине Истории, испытывая ее на себе, не постигая смысла, не ведая сюжета, он только знал о своей сущности, о своей конечности. В нестройной их толпе, далеко растянувшись, лошади тащили возы с поклажей, ружьями, пушками, и этот поток растворялся в тумане, конца-края ему было не видать. К ночи после короткой перестрелки рота Макара заняла лесок на взгорочке, наспех окопались, съели последние крошки, что нашли на дне мешка. Рядом с Макаром рыл окоп молодой Тимофей Скворцов, призванный из Волынской губернии. «Несознательный крестьянский элемент», – называл Макар Тимофея прямо в ясные голубые глаза. А тот ему отвечал: – Вот ты рабочий из города, из самой Москвы, я тебя не очень разумею, но уважаю, Макар Макарыч. По отчеству звал, хотя и были они одногодки. Макар ему всю дорогу объяснял, кому нужна эта война, кто такие пролетариат и буржуазия, кто наживается на том, что они тут грязь месят сапогами, пушечное мясо, предназначенное в пасть Молоху. Что в организме человека существует три светлых души, которые после смерти поднимаются на небо, и семь темных душ, которые уходят в землю. А главное, что, разбивая все надежды на спасение, ты становишься бесстрашным. А может, и бессмертным, он точно не знает. Стожаров до такой степени повысил уровень самосознательности Скворцова, что тот уж и не чаял, как бы ему поскорее разделаться с этой, как говорил Макар, «мировой бойней», чтобы включиться в рабоче-крестьянскую революцию. Под мелким дождем в темноте и в лесной сырости они заснули, хотя был приказ поддерживать огонь. Утром стали стрелять со всех сторон, горстки людей побежали по полю, то припадая, то поднимаясь, и снова падали, прижатые к земле немецким огнем. Макар с Тимофеем, оглушенные, хлестали из винтовки в дождевую муть. Врага не видно, только огонь тысяч винтовок, пулеметов и артиллерии. Части редели, убитые лежали рядами, меж орудий взрывались снаряды столбами огня, дыма и пыли. И над этим кипящим котлом парил немецкий аэроплан с крестами. Чиркнуло в небе, пуля разбила камешек, отлетела в сторону окопа и угодила Макару в ногу, пробив ее насквозь пониже колена. Обмотки окрасились кровью, Макар распоясался и, превозмогая боль, наложил выше раны жгут. – Тимофей, – окликнул он Скворцова, – давай зови санитаров, меня ранило. Но из соседнего окопа никто не откликнулся. Скворцов-то мой усвистел, подумал Макар. Он лежал на дне окопа и смотрел в небо. То тут, то там вспыхивали белые взрывы шрапнели, а звук разрывов долетал до него из глубины земли, как через вату. Поплыл дирижабль, заслонив солнце, Макар закрыл глаза и провалился в сон. Разбудили его немецкие слова: – Эй, русский, вылезай, конец тебе, – понял Макар, так как знал немного этот язык по тюремному университету. Два немца согнулись над ним, наставив винтовки. Макар им ответил: – Tut mir leid, ich bin verwundet – извините, не могу, ранен. Немцы, удивившись немецкой речи, вытащили его из окопа и положили на траву рядом с Тимофеем Скворцовым. Его молодой друг и подопечный лежал тихо и смотрел, не мигая, вверх, пуля попала ему в голову и убила наповал. – Эх, вот и меня могло бы убить, а ведь только ранило в ногу. Упокой его душу, – сказал Макар и стал ждать своей участи. Через пару часов его погрузили на телегу и повезли в тыл немецкой армии. – Ничего подобного, – возражала Стеша. – Папка никогда не был в плену. Их вывел из окружения доблестный Семечкин. Стеша считала, все было по-другому: да, воины центрального тринадцатого корпуса, сверкая штыками, лихо продвигались вперед, благополучно миновали район Танненберга, с боем взяли Хохенштайн, хотя артиллерия запаздывала, из пехотных частей неслись отчаянные радиограммы: «Артиллерию на позиции!» Телефонной связи русские командармы не имели, приказы и донесения передавали по радио, не шифруя, немецкие генералы получали их одновременно с адресатами. Триста тысяч солдат накатывали друг на друга, сцепившись, расходились и снова сталкивались в бою, стреляли, напивались, если им везло и они занимали деревню, или закапывались в траншеи, когда наступала ночь. Огромная армия Ренненкампфа висела, как грозовая туча, на северо-востоке. Стоило ему шевельнуться, и немцы были бы разбиты наголову. Но туча не разразилась грозой. Барон Ренненкампф, генерал-адъютант Николая II, кавалер двух Георгиевских крестов, когда-то отличившийся на Китайской войне и на Японской, – бездействовал. Мало того: он повернул свою армию к Кёнигсбергу. Орденоносный Пал Карлыч не только не шел на сближение с Самсоновым, но от него отдалялся. Сотня тысяч ратников генерала Самсонова растянулись на необозримой линии фронта и дрейфовали без руля и без ветрил. Так что германцы безнаказанно смяли оголенные русские фланги, обогнули центральные корпуса и зашли им в тыл. Но командарма никто об этом не известил. В ушах у него грохотали барабаны, пели горны и литавры, заглушая лязг оружия. Он безоглядно рвался вперед и вел свою армию на гибель. Последовали немецкие атаки, русские контратаки. После неудавшегося плана окружения всей армии Самсонова германцы стягивали кольцо вокруг центральных корпусов, зарвавшихся в направлении Алленштейн – Остероде. Среди окруженных «зарвавшихся» был мой дед Макар, Стешин «папка». В ночь на двадцать девятое августа Самсонов почуял запах катастрофы. Под натиском превосходящих сил противника он приказал отступать, но в его тылу уже трещали вражеские пулеметы. Русские отходили, огрызаясь огнем, сдерживая атаки немцев, отбрасывая их штыками. Два корпуса центра, которые сражались дольше и лучше всех, отступали последними и почти полностью пали жертвой германского обхода. Потрясенный тем, что победоносный марш в сердце Германии обернулся сокрушительным поражением, генерал Самсонов застрелился в березовой роще у Вилленбурга. Колонну, пробивавшуюся из вражеского окружения, возглавил генерал Клюев. Они пошли через пахнущий прелой листвой Комусинский лес, топча грибы, огибая муравейники, закрепились у реки. Около пяти утра появились немецкие бригады. Плотные цепи неприятеля наши встретили картечным, пулеметным и ружейным огнем. Стреляли друг в друга в упор. Немецкая пехота не выдержала и, бросив орудия, обратилась в бегство, оставляя раненых и убитых. В ночь на тридцатое августа отступавшие части русских внезапно ослепил луч прожектора. По приказу штабс-капитана Семечкина Макар и еще несколько штрафников выкатили два тяжелых пулемета и, когда вновь зашарил по росяной траве прожектор, стали долбить врага ураганным огнем. Убитых было не менее, чем спасшихся. Стреляли, пока не кончились снаряды. Едва угас огонь, встали из черного дыма Стожаров Макар с Тимофеем Скворцовым, крестьянским пареньком с прозрачными голубыми глазами, Макар звал его «лапотник» – за то, что он и слыхом не слыхивал о грядущей рабоче-крестьянской революции, а тот почтительно именовал друга, хотя был его одногодка, по имени-отчеству: Макар Макарыч. В атаку поднялись и другие оставшиеся в живых солдаты – с ног до головы в саже, ополоумевшие от беспрерывного марша с боями, от бессонных ночей, они шли напролом, как медведи сквозь бурелом, и, конечно, вид имели устрашающий.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!