– А это еще что? – вяло спросил он без особого интереса. – Как будто ты не знаешь, негодяй! – Варинхарию самому было неловко из-за того, что употреблял столь пафосные выражения, но по-иному не получалось. – Это твоя одежда, в крови несчастного Бохру! – А… одежда… я ее вечером свиным жиром заляпал, вот и бросил перед дверью, чтоб поутру постирать отдать. Я ж не знал, что у Азата в каморке целый табун пастись будет. Мало ли кто ее там пригреб. Я-то не спохватился утром – думал, что одежда уже в стирке, а после не до того было. – Но, хозяин… – полупридушенно просипел Азат. Эрке, что бы он там ни думал о виновности купца и его слуги, хватки не ослабил. – Ну, мы это… ну да, гости зашли, развлеклись… так вы ж не запрещали… Торк внезапно опустил руку, огляделся. Он вдруг сообразил, что из поборника правосудия превратился в подозреваемого. – Чего пялитесь? – рявкнул он. – Он сам нас зазвал, Азат этот, с девкой побаловаться. И не один я там был, твой холуй, рыжий, тоже не отказался… И верно, кто угодно барахло мог спереть, пока другие заняты были. – Вот видите, господа… – утомленно заметил Шуас. – Да не стоит, пожалуй, и слуг бранить за распутство – они все подтвердят, что я за ночь своей комнаты не покидал. Воцарилось мрачное молчание. Дуча, стоявшая у лестницы, косила на хозяйку – ожидала указаний. Но та помалкивала. И так уже, чувствовала она, подставила Варинхария, и опять убийцу не нашли, и все сначала… о, все боги и демоны, как же я устала от этой паршивой жизни… Интендант собирался опять сказать, что слишком занятые плотскими утехами, слуги, скорее всего, не могли заметить, выходил Шуас или нет… но это вряд ли сейчас прозвучало бы как довод. Гордиан насупился, Торк отводил взгляд, Азат ради спасения собственной шкуры подтвердит невиновность своего хозяина, и только бельмастый, нагло ухмыляясь, не ослабляет хватки. Проклятье, неужели именно он и его димнийский господин все это подстроили… а ведь Гаттала с самого начала подозревал их вину, да угодил в простейшую ловушку. Покуда Варинхарий раздумывал, как ему выкрутиться из идиотского положения, куда он сам себя загнал, раздался голос человека, о котором за последние часы все забыли. А уж он ли не был мастером поговорить. – Одежку скрали, говоришь, добрый господин? Сказитель, дремавший в зале у стеночки, воспрял, незамеченный, и подошел к лестнице, встав рядом с Дучей. – Ну, украли. – В голосе Шуаса послышалось едва различимое раздражение. – Так ты ночью шлялся, потому что покражу искал? – Ты что, спятил, слепошарый? – Я-то думал, мне это приснилось все, оттого и молчал – мало ли, засмеют. – Что ты видел, старик, говори! – приказал Варинхарий. – Мне добрая хозяйка в доме ночевать позволила, не на конюшне. Комнатенки, ясно, не выделила, денег у меня нет, а так, к кухне поближе, но мне больше и не надо, главное, тепло и под крышей… – Не тяни, старый проходимец! На «проходимца» сказитель не обиделся, тем более что это была правда – в буквальном смысле. – Вот проснулся я посередь ночи, старый ведь, кости ломит, и смотрю – он от черного хода, от двора то есть, к лестнице идет. Я и решил – снится, мол, кто же сейчас нагишом расхаживать-то будет, холодно же, а он как есть, в чем матушка родила, пузатый, аж жиры трясутся, да еще и мокрый… повернулся я на другой бок и снова задремал. Это был настоящий праздник. Торжество справедливости. Конечно, Варинхарий собирался вытрясти из старика что-нибудь пользительное, но такой удачи даже он не ожидал. Полновесное свидетельство! Впрочем, Шуас так не считал. – Добрые люди, кого вы слушаете! Он же не видит ни черта, да и сам же сказал, что ему все спьяну привиделось, а теперь этот сонный бред он клеветой на честного человека рушит. – Если бы старик хотел кого-то оклеветать, он бы не оговаривал, что считал увиденное сном, – четко произнес Варинхарий. – Верно, – согласился Гордиан. Опущенная рука Торка с мечом вновь взметнулась, лезвие уперлось в грудь купца. Но тот не сдавался. – Да мало ли кого он там видел? Темно же было, а он почти слепой! – Он видел голого человека. И мокрого. А голым в холодную ночь мог пройти лишь тот, кому по-быстрому пришлось снять одежду. Она выдавала убийцу. Ты закопал ее в конюшне, потом у колодца смыл с себя кровь – потому и был мокрый, когда вернулся. Слуги на тебя внимания не обратили – у них там веселье вовсю шло, а ежели кто и заметил, как кто-то нагишом мимо прошмыгнул, так от своих не отличил. А поутру ты уехать собирался – кто ж перед этим одежду в стирку отдает? Варинхарий снова был на коне. Временное помрачение, невесть как застлавшее мозги не только ему, но и всем присутствующим, враз улетучилось. Он способен был трезво рассуждать, мыслить разумно и убеждать собеседников. А главное – он не ошибся. Он нашел убийцу. – Рох, Саки, сюда, помогите Торку связать мерзавца. А ты, одноглазый, тоже пленного не отпускай. Может, он в сговоре с господином был. Как всегда в таких случаях, возник насущный вопрос – чем вязать? Но он разрешился быстро. Боболон, не дожидаясь хозяйкина понукания, притащил веревки из кладовой при кухне. Каким бы мелким мерзавцем ни был Бохру, он был собратом-слугой, кухарь его жалел и не прочь был внести свой вклад в поимку убийцы. Азат, против ожидания, не сопротивлялся – Эрке, казалось, даже был разочарован тем, что так быстро управился. А вот Шуас, хотя его вязали трое сильных мужчин, отчаянно отбивался – Варинхарий верно угадал, что сил у него больше, чем тот хочет показать. Хрипел полупридушенно: – Вы еще пожалеете… пожалеете, сучьи дети… кровавыми слезами заплачете, и скоро… Клиах, который все время подглядывал за происходящим из-за двери своей комнаты, наконец счел возможным высунуться, рассудив, что опасность для его персоны миновала. Недоуменно вопросил – и совершенно неуместно, по мнению Варинхария: – Но зачем, зачем ему надо было убивать несчастного мальчишку? Неужто нет других способов получить удовольствие? Шуас, бившийся в руках Торка и Роха, как ни странно, вопрос расслышал и заорал сорванным голосом: – Зачем?! Чтобы спасти вас, проклятые дураки! Спасти всех… а теперь уже поздно… Его голова откинулась на плечо, глаза закрылись, толстые щеки подрагивали, изо рта пошла пена. Саки с испугом отскочил, вытер замаранные руки о штаны. – Ой! Припадочный… – Прикидывается, – отозвался Эрке. Он опустил упакованного Азата на пол, как вязанку дров, и мог наконец размяться. Варинхарий не был уверен, согласен ли он с утверждением бельмастого. Поведение Шуаса вполне доказывает, что тот не в своем уме и припадок может оказаться настоящим. А с другой стороны, замечено, что Шуас – отличный притворщик. Ничего, здесь вам не большой город, где безумие может послужить причиной для того, чтобы суд передал виновного в руки жрецов. Здесь мы сами – правосудие. – Господин Эльго, желаете ли вы принять участие в допросе? – А зачем? – угрюмо отозвался Гордиан. – Он уже сознался в убийстве. – Это верно. Сознался. Нам теперь и свидетель не очень-то нужен. Но порядок есть порядок. Нужно провести допрос, хотя бы для того, чтобы узнать, был ли слуга соучастником преступления и скольких людей нам завтра казнить – двух или одного. Вы – высшее здесь должностное лицо. Впрочем, если эта обязанность вас утомляет, я справлюсь и сам. Он предполагал, что Гордиан откажется. Армейские не то чтоб питают отвращение к допросам, напротив, зачастую они на это мастера, но одно дело – пытать шпионов и пленных, другое – допрашивать штатских преступников да еще сумасшедших. – Верно. Надо вызнать. И утром покончить с этим. А то уж и так мы все здесь задержались. Ночь накатилась, но почти никто не ушел спать. Кроме тех, кто был занят допросом (с той или другой стороны), постояльцы, слуги и хозяйка сидели в зале. Только Огай с подручным вернулись в конюшню, и Боболон, изготовивший-таки ужин, гремел чем-то на кухне, чтоб отвлечься. Отвлечься, по правде говоря, хотелось всем. От мыслей о том, что сейчас происходит наверху, и о бедном Бохру, чьи останки так и лежали в погребе – было решено схоронить назавтра, после того, как будет свершена казнь. Всего лишь сутки прошли с тех пор, как они вот так сидели в этом зале, а казалось – тысяча лет. И тьма наступала со всех сторон, скрывая в себе тайный ужас, и даже если б Ланасса выставила на стол все запасы хмельного, хранившиеся в «Лапе», это бы не помогло. – Дедушка, дедушка, расскажи что-нибудь, – жалобно попросила Дуча. Сказителю, похоже, суждено нынче быть героем дня. Но он оттого отнюдь не возгордился. Подождал, что другие скажут. Сегодня все сидели за одним столом, даже Клиах обществом слуг не побрезговал. – Пожалуй, – сказала Ланасса. – История, чтобы развеяться, – это то, что нужно. – Тогда я расскажу вам о женщине, которая стала злым духом из-за любви. Нунна, услышав заветное слово «любовь», встрепенулась. – О да! И наверняка из-за мужского коварства! – А, дед, валяй про что угодно, лишь бы интересно, – сказал Эрке. – Добрые люди, всем нам известно, что немало женщин творят безрассудства из-за страсти любовной, а то и что похуже. Но не у всех у них есть силы, чтоб учинить нечто доподлинно страшное. Послушайте же историю о том, как опасна любовь ведьмы. Каждая женщина – ведьма, скажете вы, но здесь я поведаю о той, что и впрямь была наделена колдовским даром. И если вы скажете, что император Дагда Благочестивый повывел сей мерзостный род, то я отвечу, что случилось то в давние времена, еще до уничтожения ведьм по всей империи. Жила в одном селении юная дева, и была она с виду хороша и мила, да вот беда какая – родилась она наделенной колдовским даром. И до поры не употребляла его во зло, лишь составляла снадобья, чтобы пользовать людей и скотину, да гадала соседкам на женихов. Но чародейский дар – как злая болезнь, рано или поздно он себя проявит. И случилось так, что юная та дева влюбилась в мужчину, который жил в том же селении. Да вот беда какая – был он женат, и не на ком-нибудь, а на ее лучшей подруге, и жену свою любил. Поначалу боролась девица с печальной своей страстью, и если приходила ей в голову злейшая из мыслей – подругу свою извести и занять ее место, гнала ее прочь деревенская ведьма. Но не проходила любовь, и вот что решила она. Приходилось ей слышать, что плотская страсть исчезает, когда получит, что хочет. И, стало быть, надо причаровать того, кто мил ее сердцу. А после наложить на него заклятье, чтоб забыл он обо всем, а наваждение, что мучает ее, пройдет как ни в чем не бывало. Так и сделала юная ведьма. Амулетом ли, зельем, приманила она к себе милого, и провели они вместе ночь. – Да мужикам много и не надо, – рассудила Дуча, – сами за любой юбкой гонятся, а если жена застанет, так сразу «зелье, колдовство»… Сказитель пропустил мимо это замечание. – А наутро вступило в силу заклятье, и обо всем он забыл. Но напрасно надеялась ведьма, что с тем и пройдет ее страсть. Ибо только мужчины, получив желаемое, забывают, чего так желали, а женщинам это как цепь, что плотской связью только крепится. И мучалась ведьма желаньем, бледнела и чахла, и по прошествии нескольких месяцев сняла заклятие, надеясь, что милый вернется к ней, вспомнив, что было меж ними. И он вернулся, но не для того, чего хотела она. Ибо столь же крепко, как она любила его, любил он свою жену. И, решив, что ведьма хочет разлучить его с женою навеки, убил ее, чтоб не допустить того. Ножом перерезал ей горло. И в час смерти, захлебываясь кровью, воззвала ведьма к злым силам, и силы ответили ей. Не ведаю в точности, кто это был. Одни говорят, что это был Привратник – бог обмана и покровитель всяческих козней, другие – что один из демонов, что владели нашим миром до того, как туда пришли Семеро Богов. Известно лишь то, что возжелала ведьма стать мстительным духом, чтобы отомстить своему убийце. И злая сила сделала так, и в посмертии духом тьмы она обернулась. Но отомстить не смогла. Сказитель выразительно замолчал.