Чакас пожал плечами и отвернулся. Я подивился их безрассудству, тому, что они не исчезли в джунглях. Боевые сфинксы разорвали овал, составленный их все еще неподвижными товарищами, и, не снижая скорости, понеслись дальше, потом оттолкнулись друг от друга и ломанулись в заросли. Затем еще одна пара сфинксов поднялась на искрящих конечностях. Их суставы ожили, ярко засветились, и сфинксы понеслись по расчищенной предшественниками тропе. – И что теперь делать? – спросил Чакас, когда мы двинулись мимо сломанных пальм и кустов. – Ждать воздаяния, – сказал я. – И мы тоже? Правда? Я посмотрел на них с жалостью. Эти боевые сфинксы, вероятно, убили немало предков Чакаса. Наверное, люди сильно нагрешили перед Мантией, раз заслужили такую судьбу. Глава 5 Сфинксы свернули на восток, постепенно удаляясь от внутренней лагуны. Следуя за ними по расчищенной тропе, мы наконец достигли озера. Они перенесли свой груз к низкому серому плоскому зданию прямоугольной формы, сооруженному из голого зачищенного металла. Ему недоставало узлов и проекторов, которые создавали витиеватую наружную оболочку, свойственную архитектуре Предтеч. И в самом деле, сверху это могло походить на оставленный склад, а высокие пальмы надежно скрывали его от посторонних глаз. Все загадочнее и загадочнее. Четыре сфинкса приблизились. Та пара, что несла Дидакта, приземлилась перед ведущим вниз входом. Раздался звук, сопровождающий открывание громадных дверей, и сфинксы устремились в здание. Двое других опустились на землю снаружи и со слабым гудением сложили конечности. Голубое свечение поблекло и исчезло. Мы медленно и осторожно прошли мимо них: невозможно было судить, превратились они вновь в безжизненные монументы или стоят на страже. Райзер, самый храбрый из нас, остановился, чтобы погладить щербатую поверхность ближайшей машины. – Не делай этого, они могут мигом превратить нас в ничто! – В отличие от товарища, Чакас выглядел напуганным. – Мне это неизвестно, – сказал малыш и прищурился, растянув губы и навострив уши. Вид получился весьма отважный. Сфинксы и в самом деле выглядели такими же бесстрастными и древними, как и тогда, когда я впервые увидел их. Я заглянул вниз. На покрывавшем спуск песке виднелись следы. Дальше царила темнота. Двери оставались открытыми. Ты – то, на что ты отваживаешься. – Оставайтесь здесь, – сказал я Чакасу и двинулся вперед. Он схватил меня за плечо. – Это дело не твое, – сказал он, словно был озабочен моей безопасностью. Я мягко отвел его руку. Ощущение оказалось не настолько отталкивающим, как я предполагал. Очень похоже на прикосновение к молодому Предтече вроде меня. Конечно, нас никак нельзя назвать братьями, и все же мы оба были созданы Предвозвестниками… – Думаю, Библиотекарь хотела, чтобы мы оказались здесь, – сказал я. Мой страх соединился с храбростью и каким-то другим качеством, которое я ошибочно принимал за мужество. То, что получилось в итоге, вернее всего было бы назвать глупой решимостью. Я был похож на насекомое, летящее на пламя в уверенности, что предстоит если не полное оправдание и спасение, то как минимум необыкновенное приключение. – Кто-то еще до вашего рождения вложил в вас послание. Кто-то велел вам заманить сюда Предтечу. Вы пропели нужные слова, и Криптум открылся. Чакас округлил рот, потом опустился на колени и поднял руки над головой. Райзер присоединился к нему. Он смотрел на меня, словно сомневаясь, так ли следует проводить ритуал. – Библиотекарь прикасается ко всему, – сказал Чакас, и они вдвоем принялись распевать вполголоса свои напевы. Я двинулся в темноту. Первая комната оказалась широкой и сырой, высотой в четыре моих роста – едва-едва достаточно, чтобы вместить сфинксов. Внизу собиралась прохлада, а поясницу мне обдувал теплый воздух. В темноте появился тускловатый зеленый свет, и я увидел очертания сфинксов: они сидели, повернувшись друг к другу, над большой ямой, наполненной серебристой жидкостью. Гамак с Дидактом висел между ними в нескольких сантиметрах над поверхностью этой жидкости. Я присел как можно ближе к краю – насколько хватило смелости. Вокруг меня в течение нескольких минут стояла тишина. Потом трескучий голос снова обратился ко мне: – Предтеча, ты присутствуешь при этом возвращении? Я попытался отступить, но хлынувший с потолка яркий белый свет буквально пригвоздил меня к месту, парализуя волю. – Ты присутствуешь? – Присутствую, – ответил я тихо, с дрожью. – Ты выступаешь за возвращение? – Я… не знаю… – Выступаешь? – Выступаю… за возвращение. – Ты поддерживаешь решение вернуть Дидакта из вечного покоя? Сморщенное тело казалось совершенно безжизненным. Не означает ли это, что Дидакт будет воскрешен? Меня учили, что это невозможно. Я определенно не понимал ничего из того, чему был свидетелем, но я твердо выучил урок, чтобы ответить просто: – Я поддерживаю решение. Сверху медленно, увеличиваясь в размерах, спустились четыре ленточные секции персональной нательной брони, рассчитанной на полноправного прометейца. Части нательной брони зависли по сторонам гамака, из них выпустились длинные прозрачные щупальца, которые быстро наполнились трехцветной жидкостью – основные электролиты и питательные вещества, необходимые в долгом путешествии. Большинство типов нательной брони Предтеч могли автономно поддерживать жизнь своего носителя в течение нескольких лет. – Приблизься, – сказал голос. – Дидакт сейчас в другом мире. Подай ему оживляющие снадобья. Меня охватила дрожь, но я все же вошел в бассейн и сделал несколько шагов по серебристой жидкости. Ногам стало тепло. Щупальца потянулись ко мне, но я не почувствовал агрессии. Сфинксы растянули сеть так, что она раскрылась сверху, явив моему взору свернувшуюся кольцом фигуру. Теперь я впервые увидел лицо Дидакта. Оно и в самом деле было сильным, кожа плотно натянута на естественный череп. – Используй электролиты, – сказал голос. Щупальце, наполненное красным, протянулось в мою сторону, и я ухватил его. – В рот? – спросил я. – Протолкни через губы. Это даст дегидрации обратный ход. Стазис будет приостановлен. Я наклонился, стараясь касаться сморщенных рук, но это не удалось. Кожа оказалась на удивление теплой. Дидакт не был мертв. Я ткнул узкой насадкой в его сухие губы, потом раздвинул их, открыв широкие серо-белые зубы. Насадка выпустила струю красной жидкости, большая часть которой пролилась на морщинистые щеки и скатилась в бассейн. Потом настала очередь двух жидкостей, отличавшихся оттенками голубого. Внутри сети началось шуршание: тело зашевелилось. Секции нательной брони стали сгибаться над Дидактом, словно стремясь обхватить и защитить его. – Безвременность глубока. Он возвращается, но медленно. Подними и вытяни его руки, мягко, – проинструктировал голос. Если бы рука не высохла, то я бы не справился с ее весом. Но я сделал, как было сказано. Обошел сфинксов, поднял и повернул другую руку, потом посгибал ноги – они были жесткими, как деревяшки, – пока кожа не приобрела блеск, а к членам не вернулось что-то вроде гибкости. Я следовал всем инструкциям голоса, вибрировавшего в моей челюсти. Я массировал и чистил Дидакта, зачерпывая ладонями серебристую жидкость, по мере того как в него вливались все новые порции восстановителя. В течение нескольких часов я мучительно помогал вывести сморщенного прометейца из долгого сна, из этой глубокой медитативной ссылки, которая для Предтеч моего возраста была всего лишь туманной легендой. Я возвращал его из пространства без времени, полного радости и покоя. Слезящиеся глаза прометейца открылись. Две защитные линзы отпали. Он моргнул и посмотрел на меня, страшно скалясь. – Я проклинаю тебя. – Его голос напоминал скрежет камней на океанском дне. – Сколько? Сколько времени я здесь пробыл? Мне нечего было ответить. Он задергался, пытался выпутаться, но крепкая сеть надежно держала его, не позволяя напрягать неокрепшие мышцы. Прошло несколько неловких секунд, и он в изнеможении замер. Жидкости вытекали из его носа и рта. Он попытался заговорить, но вышло не слишком хорошо. Единственная фраза, которую прометеец сумел выдавить из себя, была вопросом: – Эта чертова штуковина наконец уничтожена? – Можешь уходить. Дело сделано, – одновременно сказал голос. Я выбрался из бассейна и вышел из каземата. Наверху меня ждали, но я был слишком ошеломлен и напуган, чтобы говорить.