Она стремительно бросилась на меня, ослепив своими полными ненависти фарами, и, вытянув руки вперед в бесполезном и отчаянном жесте, я успел только подумать: фурия, бесконечная ярость… * * * Я проснулся. Я не кричал. В ту ночь я сдержал крик в горле. Едва сдержал. Я сидел на постели, холодная лужа лунного света растекалась по складкам простыни, и у меня в голове билась одна-единственная мысль: «Умер внезапно». В ту ночь мне не скоро удалось заснуть снова. 11. ПОХОРОНЫ Зашел к Брэду Джефрису, распределявшему работы на стройке, и спросил, разрешил ли он Эрни уйти после обеда? — Я отпустил его на два часа. Он сказал, что ему нужно пойти на похороны, — ответил Брэд. Он снял очки и потер пальцами переносицу. — А почему бы тебе не спросить, кто вместо него будет делать его работу? Ведь вы оба уходите отсюда в конце недели. — Брэд, мне нужно пойти вместе с ним. — Да что это такое? Кто он, этот парень? Каннингейм сказал, что купил у него машину. Господи, вот уж не думал, что на похороны продавца подержанных автомобилей ходит хоть кто-нибудь, не считая родственников. — Он не был продавцом подержанных автомобилей, он был просто парнем. У Эрни многое связано с ним. Брэд, мне бы следовало пойти вместе с Эрни. Брэд вздохнул: — Ладно. Ладно, ладно, ладно. Даю тебе время с часу до трех. Если только в четверг ты будешь работать без обеда и останешься здесь до шести часов. — Конечно. Спасибо, Брэд. — Я отмечу вас как обычно, — сказал Брэд. — Но если в фирме узнают об этом, то мне надерут задницу. — Не узнают. — Жалко терять вас, ребята, — сказал он. Это прозвучало как похвала на прощание. — У нас было хорошее лето, Брэд. — Что ж, я рад, если ты это понял, Дэннис. А теперь убирайся отсюда и дай мне дочитать газету. Я повиновался. Ровно в час я поднялся в домик для рабочих, находившийся рядом со строившейся эстакадой. Эрни был внутри. Его желтая каска висела на стене, а сам он одевал чистую сорочку. Увидев меня, он вздрогнул. — Дэннис? А ты что здесь собираешься делать? — Собираться на похороны, — сказал я. — Так же, как и ты. — Нет, — мгновенно отрезал он, и уже по одному этому слову, а не только по голосам Регины или Майкла, обычно отвечавших на телефонные звонки в субботние и воскресные дни, я понял, что он закрыл для меня свою жизнь и что это случилось точно так же, как умер Лебэй. Внезапно. — Да, — сказал я. — Эрни, он мне снится, этот парень. Ты меня слышишь? Я вижу его во сне. С тобой или без тебя, но я пойду. — Ты правда не шутил тогда? — Когда? — Когда позвонил мне из кинотеатра. Ты правда не знал, что он умер? — О Господи! Ты думаешь, что такими вещами шутят? — Нет, не думаю, — сказал он, но не сразу. Некоторое время у него ушло на то, чтобы все как следует взвесить. Ему казалось, что весь белый свет был против него. Не только Уилл Дарнелл или Бадди Реппертон, но, очевидно, и отец с матерью. Но ведь никто из них не был сам по себе. Сама по себе была только машина. — Он тебе снится? — Да. Он помолчал, о чем-то размышляя. — В газете написано, что похороны будут на Верхнем кладбище Либертивилла, — наконец не выдержал я. — Ты поедешь со мной или на автобусе? — Я поеду с тобой. — Вот и хорошо. * * * Мы стояли на небольшом холме над местом траурной церемонии, не осмеливаясь и не желая приближаться к горстке людей, собравшихся у могилы. Некоторые из них были одеты в старую, но хорошо сохранившуюся военную форму. Каска Лебэя лежала на флаге, разостланном поперек длинного столика на колесах. Теплый августовский ветер доносил до нас слова проповедника: человек подобен траве, что вырастает, а затем скашивается, человек подобен бутону цветка, что раскрывается весной и увядает осенью, человек есть любовь и любит все преходящее. Когда служба закончилась, мужчина, которому с виду можно было дать лет шестьдесят с лишним, бросил горсть земли на гроб. Очевидно, он был братом Лебэя: сходство не бросалось в глаза, но все-таки наблюдалось. Мне показалось странным, что я не увидел его сестры: рядом с могилой вообще не было ни одной женщины. Вскоре все они потянулись к выходу. Я повернулся к Эрни, но его рядом со мной не оказалось. Он стоял невдалеке, по его щекам текли слезы. — Эрни, с тобой все в порядке? — спросил я. Мне пришло в голову, что если не врали мои глаза, то среди прощавшихся ни один не плакал, и если бы Ролланд Д.Лебэй знал, что Эрни Каннингейм окажется единственным человеком, кто прольет слезы во время его краткой траурной церемонии на малоизвестном кладбище в Западной Пенсильвании, то он бы на пятьдесят баксов сбавил цену за свой дерьмовый автомобиль. И даже после этого Эрни пришлось бы заплатить долларов на сто пятьдесят больше, чем он стоил на самом деле. Он вытер слезы руками и хрипло произнес: — Все прекрасно. Мне нужно подойти к его брату. Брат Лебэя стоял с флагом под мышкой и тихо переговаривался с двумя бывшими военными, с виду походившими на легионеров. Он был одет в костюм человека, давно забывшего о постоянном источнике доходов. Его брюки были вытянуты на коленях, пиджак поблескивал на локтях. Галстук был помят внизу, а на воротнике сорочки красовалась желтая полоса. Он оглядел нас с головы до ног. — Извините, пожалуйста. — сказал Эрни. — Если не ошибаюсь, вы брат мистера Лебэя? — Да, это я. — Он посмотрел на Эрни вопросительно и, как мне показалось, несколько воинственно. Эрни протянул руку. — Меня зовут Арнольд Каннингейм. Я немного знал вашего брата. Не так давно я купил у него автомобиль. Когда Эрни протянул руку, Лебэй автоматически вытянул свою — к обмену рукопожатием любой американец склонен так же, как проверять, застегнута ли ширинка после посещения комнаты общественного пользования. Но когда Эрни сказал, что купил автомобиль, пятерня точно наткнулась на какое-то невидимое препятствие, оказавшееся на ее пути. Какое-то мгновение мне казалось, что Джордж Лебэй вообще откажется следовать национальной традиции и оставит руку Эрни беспомощно парить в августовском эфире. Но он все-таки счел нужным соблюсти приличие… по крайней мере отчасти. Он слегка дотронулся до пальцев Эрни и сразу же убрал руку. — Кристина, — тихо проговорил он. Да, фамильное сходство, несомненно, присутствовало в чертах его лица, хотя они были немного мягче, чем у Ролланда Д.Лебэя. — В своем последнем письме Ролли писал, что продал машину. О Господи, в его голосе были те же женственные нотки. И — Ролли! Мне было трудно представить, что Лебэя с его псориазным черепом и зловонным корсетом кто-то мог называть Ролли. Хотя в голосе Джорджа я не почувствовал особой любви к брату. Лебэй продолжал: — Брат не часто писал мне, в последние годы у него появилась некоторая склонность к мизантропству, мистер Каннингейм. Я бы хотел подобрать другое слово, но не уверен, что оно существует. В своем письме Ролли называл вас молокососом и говорил, что учинил вам прием, который, как он выразился, был «выжиманием сока по-королевски». У меня открылся рот. Я обернулся к Эрни, ожидая увидеть вспышку ярости. Но его лицо ничуть не изменилось. — Выжимание сока, — миролюбиво сказал он, — это то, что все покупатели приписывают продавцам. Лебэй улыбнулся… как мне показалось, с некоторой неохотой. — Это мой друг. Он был со мной в тот день, когда я купил машину. Я назвал себя и пожал протянутую руку Лебэя. Бывшие солдаты молча повернулись и не спеша пошли прочь. Мы трое, Эрни, Лебэй и я, неловко переглянулись. Лебэй переложил флаг из одной руки в другую.