— Ну, Эйрику полагается «жить» в царстве мертвых воинов, а Анслену… в аду, наверное, жариться. — Почему в аду? — Ну не в раю же? После того, что он натворил. — Наверное, — пожала плечами Инга и, решительно вставая, сказала: — Едем? Климов кивнул. Любовники подошли к белому трехдверному «опель-кадету», и Инга, отперев машину, махнула онемевшему от удивления Саше рукой, приглашая его садиться. — Ни себе фига! — воскликнул Александр. — Вы разбогатели, сударыня. — Это не моя тачка, у шефа взяла покататься, — с усмешкой бросила девушка, включая двигатель. — Он «мерседес» себе купил бронированный. «Живут же люди, — подумал Климов, когда машина плавно покатила со двора. — А этот шеф — крутой мужик». * * * Анатолий Эдуардович нервничал. Почему Наташа заставляет его ждать? Уже первый час! Что такое? Что за дела? Пора, наверное, поставить на место эту девчонку. Слишком много стала она позволять себе. А между тем Наташа уже не нужна ему больше. Или нужна? Нет, пока не стоит спешить. Пусть он поймет сначала, какие перспективы перед ним открываются. Тогда можно будет избавиться и от нее. Как? Сдать властям? Не подходит, этим он бросит тень на свою организацию. Значит… Олеандров сверкнул глазами. Да, пожалуй, единственный способ — устранение. Автокатастрофа. Самое подходящее, эта сучка гоняет с такой скоростью, что никто не удивится, если она разобьет себе башку. Так и будет, но это позже, сейчас главное — прибытие объекта. С чего начать? Раньше все казалось простым и понятным: дать работу, показать, что он, Олеандров, может сделать для тех, кто готов служить ему. Облагодетельствовать. Обласкать, а потом, когда парень этот как следует увязнет, станет обязан своему шефу всем, взять в оборот. Тем самым все получится как бы добровольно, но в то же время и принудительно. Но… Как же не хочется ждать, теряя драгоценное время! И так уж сколько его потеряно! Разве человек вообще, а тем более человек, оказавшийся в таком положении, как этот Климов, может отвергнуть такое предложение? Надо быть идиотом, чтобы отказаться от власти. Милиция и даже контрразведка, которые сейчас гоняются за ним, станут служить ему, да и не только здесь, в затхлой провинции. В Москве. Нет! Надо действовать решительнее. Анатолий Эдуардович нажал кнопку звонка и, примерно через минуту в кабинете появился невысокий, но широкоплечий и, как принято выражаться, кряжистый мужчина лет сорока пяти с тяжелым обветренным лицом, облаченный в «гимназическую» форму. Человек этот, войдя, молча уставился на хозяина кабинета. — Слушай-ка, Терентьев. — Анатолий Эдуардович внимательно посмотрел на великовозрастного «гимназиста». — Как прошла операция? — Все в порядке, шеф, — расплылся в улыбке Терентьев. Голос его звучал ласково и даже тепло. — Ребята уж как благодарны вам, уж как благодарны. — Он приложил руку к груди. — Надрали задницу чуркам. От души позабавились. Два притона разнесли в дым. Мехмет, поди, волосы на заднице рвет. Сука. Денег кучу взяли, покалечили кой-кого. Порезали немного. Не до смерти, правда. — Терентьев с сожалением причмокнул губами. — Как вы велели, спецназовцами нарядились. Теперь Мехмет зуб заточит на ментов. Они-то, дурни, с ним цацкались — все по правилам да по закону… А мои парни — по справедливости! Спасибо вам. А то уж ребята застоялись… Терентьев и дальше рассыпался бы в благодарностях, но Олеандров жестом остановил его. — Ладно, Сергей Еремеевич, ладно. Я важного гостя ожидаю. На сегодня все свободны, кроме обычной охраны. — Есть, шеф! — козырнул Терентьев и вытянулся, так что сразу стала заметна выправка кадрового военного. — Разрешите идти? — Иди, — махнул рукой Анатолий Эдуардович, но, когда посетитель уже, круто развернувшись, подошел к дверям и взялся за ручку, хозяин кабинета окликнул его: — Впрочем, постой-ка, Сергей Еремеевич, не спеши, оставь, на всякий случай, еще пару ребятишек своих, кто посмышленей. Терентьев внимательно посмотрел на шефа и, кивнув головой, произнес: — Вола оставлю и Могилу. И сам, если что, поблизости буду. — Это не понадобится, — бросил Олеандров, — просто на всякий случай. — И добавил: — Вдруг чурки пронюхают чего… Иди, — закончил он, видя, что Терентьев хочет возразить. — Знаю, что все чисто сделали, но все равно. Иди… Постой. Механик тот автомобильный где? Глаза Терентьева лишь на секунду сузились, прежде чем он ответил: — Вызвать? — Пока не надо, — протянул Олеандров, раздумывая. — Просто… просто, созвонись с ним, чтобы на дачу куда-нибудь не уехал. Может скоро понадобиться. Климов посмотрел на часы. Олеандров говорил уже минут сорок. Инга, которую политик упорно величал Наташей, покинула мужчин еще до начала беседы, а точнее, почти непрерывного монолога хозяина кабинета. Тот, очевидно, придавал большое значение найму новых сотрудников, так как велел секретарше отвечать, что его нет ни для кого. Это тем более озадачило Климова, который из всей длинной речи политика так и не понял, чего же тот от него хочет. Хочет ли он, Климов, чтобы его Родина обрела свое былое величие? Ну, хочет. А почему бы нет? Хочет ли, чтобы с русскими считался Запад? Да, но что лично он для этого может сделать? Ну, может пообещать не заблевать, перепившись виски, пол в моторке Клинтона, когда тот в следующий раз позовет его на рыбалку… Желает ли он, чтобы творящемуся в стране беспределу был положен конец? Кто же этого не желает? В противном случае, надо быть просто идиотом. И опять-таки, чем он-то может тут помочь? Ошибается! Может! Вот как интересно! Слышал ли он про такую организацию, как «Аненэрбе»? Нет? Общество по изучению наследия предков. Ну просто замечательно. Однако, куда этот парень клонит, и причем тут Священный грааль? Хотя… стоп. Саша где-то читал или даже в кино видел, что фашисты рыскали по всему миру в поисках этого сосуда, в котором, по преданию, была собрана кровь Христа. Грааль, опять-таки по преданию, будто мог дать тому, кто найдет его, власть над всем миром. Замечательно, но у Климова нет никакого грааля, у него вообще ничего нет, даже машины, на которой можно было бы сгонять за этой легендарной кружкой в ближайшую антикварную лавку. А, тут он ошибается? У него есть что-то чего нет ни у кого? Предки? Чушь, предки есть у всех. Что означает такие предки? И вообще, откуда Олеандров знает про этих самых предков? Это потом? Ну ладно, пускай так. Почитать вот это? Климов взял из рук Олеандрова стопку белоснежных листов (бумага явно финская), покрытых плотным, набранным на компьютере текстом. Саша принялся бегло просматривать написанное, ему то и дело попадались германские имена: Гиммлер, который считал, что в нем живет душа короля Генриха Птицелова, (это — ради Бога, хоть Александра Македонского!), Гитлер, который воображал себя (типичная мания величия!) воплощенным Фридрихом Великим (хорошо, что не Юлием Цезарем, а то, чего доброго, и войну бы выиграл!), Карл Виллигут, он же группенфюрер Вайстор, — правая рука Гиммлера, его «Распутин». Вглядевшись в затесавшуюся среди страниц текста ксерокопию, Саша стал читать медленнее и внимательнее. На листе был изображен герб рода этого самого Виллигута (так, во всяком случае, утверждала надпись под картинкой, с которой на Климова смотрели две паукообразные свастики). Тут же отмечалось, что герб этот существовал уже в том самом, так не дававшем Климову покоя, тринадцатом веке. Как тут было не вчитаться? Александр не мог не учуять подвоха. Вот в чем дело! Вот откуда уши растут! Еще не совсем понимая зачем, Саша почувствовал, что собеседнику действительно позарез нужны его родственники, вся эта банда отпетых головорезов. И… Саше, вдруг стало жалко и Эйрика, и де Шатуанов, и всю эту бригаду, которую, по здравому размышлению, и жалеть-то в общем было нечего. Сам не зная почему, Климов вдруг почувствовал себя так, будто кто-то просто взял и наблевал на его могилу. Мертвому, конечно, ему было бы все равно, но живому… Однако Александр заставил себя читать дальше и скоро настолько углубился в буквенную компьютерную вязь, что забыл, где и зачем он находится. Перед глазами Климова вдруг встали кадры кинохроники. Тридцать третий год. Огонь. Потом факельное шествие. Страшно, но и красиво… Саша увидел людей в черной форме с серебряным плетением на погонах. Череп с костями на кокарде. Полноватый, сильный (это чувствовалось в каждом движении), привыкший повелевать человек. Но причем здесь кельтские руны и Ульрика с ее колдовством? Все смешалось в какую-то дикую фантасмагорию, неосознаваемую свистопляску со скакавшими перед глазами, одетыми лишь в венки из лесных ромашек ведьмами. Их прикосновения не могли бы оставить безучастным ни одного мужчину, даже отъявленного импотента. Узкие талии, высокие груди, широкие бедра и длинные ноги. Прелести их скрывал лишь легкий газ. Дочери Вотана — валькирии? Вагнер. При чем здесь Вагнер? Как это — причем? А «Полет валькирий»? При всем таком дамском изобилии (только руку протянуть), Климов вдруг подумал о своей Инге, или Наташе? (Даже и про рыжий парик спросить забыл.) А… и не все ли равно! Нет, все-таки подумалось… Да, Инга здесь смотрелась бы девочкой-подростком, случайно затесавшимся среди матрон. Куда же она подевалась? Древнейшие знания германского народа. Арийцы? Впрочем, может, он, Климов, что-то путает, но… славяне разве не арийцы? А потом… Так вот на что он, собака, намекает! А откуда про предков-то?.. Тут, точно Олеандров читал мысли своего собеседника, и прозвучал ответ. — Я не хочу делать из всего этого тайну… — важно произнес Анатолий Эдуардович. — Все дело в том, что и германский король Генрих, и твой предок Сова, ну… если не братья, то довольно близкие родственники. — Слушай-ка, — немного резковато произнес Климов, недовольный тем, что его вернули в реальность. Он с опозданием заметил, что перешел с начальством на «ты». — Ты их не путай, а? Между ними лет сто, если не все двести, разницы, ну… как примерно между Скобелевым и Жуковым. Или даже между Петром Первым и Ильичом Вторым. Оба, конечно, великие люди — герои, каждый по-своему, но эпохи-то разные. Знаешь, писаки наши журнально-газетные чего только не натворят. В солидном издании, например, прочитал, что Галич Мещерский Юрий Долгорукий пожаловал царевичу Касиму, — оттого, мол, и город, Касимовым зовется… Все правда! Только вот беда, умер великий князь киевский Георгий Владимирович Долгая Рука ровно за восемьдесят лет до Батыева нашествия. А вот князь московский Василий Васильевич Темный действительно, сидя в татарском плену, подружился с одним из младших сыновей Улу-Мехмета… Прошу, на всякий случай, не путать с нашим Мехметом. Мальчишку того Касимом звали, и, поскольку, как младшему среди своих, не светило ему ничего, пошел он служить на Русь с дружиной своей, конечно, за что Галичем Мещерским и был пожалован. Устав от столь длинной тирады, Климов возжаждал отдыху и, с милостивейшего разрешения хозяина кабинета, продолжил знакомство с документами… Марширующие факельные свастики, костры из книг! Как может человек в здравом уме, если, конечно, он умеет читать, сжигать книги?! Нет, ребята, вы это прекратите! Куда там! Управление сознанием, «кристаллы воли». Твою мать, а? Климов стал уже, что называется, читать буква за буквой. Дальше было так: «В мозгу имеются встроенные самой природой кристаллики аморфных полупроводниковых структур. Это твердотелая биоэлектроника, работающая при физиологически малых воздействиях. Возможна передача в мозг кодированной информации, которая вызывает образные представления, зрительные ассоциации, акустические и поведенческие реакции…» Ну, ребята, это уже слишком! Ну, завернул! Ну, мастер! Черные бархатные камзолы, толстые золотые и серебряные звенья цепей. Блеск украшенных драгоценными каменьями ножен. Холодная льдистая сталь. Гордые, спесивые тевтоны. Слава Богу (какому?), что нет за пиршественным столом — сесть за который приглашает Сашу Вечнозеленый несгибаемый олеандр (так мысленно окрестил своего собеседника Александр), — ни Эйрика, ни Беовульфа, ни сыновей Совы. И его, Климова, не будет. Всем этим слабым и ущербным современным политикам нужна воля героев? Кровь предков, чтобы править миром?! Точно! Этот Вечнозеленый так и сказал: «Мы с тобой будем править всей страной». Нет, врет, страны ему будет мало, ему мир подавай, чтоб непременно сапоги, вывоженные в Безенчукской грязи, да в Гудзоне вымыть. Это, известное дело, куда предпочтительнее, чем дорогу заасфальтировать. «Вот чего ему от меня надо! Хочет приспособить под ретранслятор, — мелькнуло в голове у Климова. — Или наоборот, чтобы я, проникшись его идеями, стал источником сигнала, а он динамиком, рупором, скликающим народ под победоносные знамена. Тут неважно, какого цвета будут эти флаги и какую символику нанесут на них художники: хоть свастика, хоть звезда — суть одна, старая, как мир — я самый лучший, я самый умный, я знаю, как надо!.. Ну уж нет, ну уж дудки! Я в этом дерьме участвовать не стану». Климов, так и не дочитав предложенный его вниманию материал до конца, поднял глаза и посмотрел на Олеандрова. Черный мундир, серебряный череп со скрещенными костями на кокарде фуражки с высоким околышем. Правая рука, вытянувшаяся в римском салюте. Саша, зажмурившись, затряс головой. Нет, это обычный костюм, и фуражки никакой нет, просто волосы черные, да солнечный зайчик снаружи упал на лоб политика. Все в порядке. Да нет… Он действительно стоит, и рука протянута, как у бронзового Ильича. Глаза безумны. Речь толкает. Саша, не вслушиваясь в суть фраз, прекрасно видит картину, нарисованную пылким воображением и звонким языком своего «благодетеля». Тот же, по всей видимости, и не догадывается даже, о чем думает его гость. Олеандров уверен, что делает ему «предложение, от которого нельзя отказаться»… Наваждение какое-то! Политик наконец умолк и со значением уставился на Климова. «Да, этот спятил уже давно, и, как говорится, всерьез и надолго, — подумал Саша, опуская голову под взглядом сверкавших металлическим блеском глаз Олеандрова. — Я рядом с ним просто эталон нормальности». — Что скажешь? А? — произнес хозяин кабинета таким тоном, что сразу становится ясно — ничего, кроме восторгов, он не ждет. — Как? — Классно, — кивает головой Климов. — Только я что-то не совсем понимаю, причем здесь мои предки, а самое главное — откуда тебе-то про них известно? Олеандров загадочно улыбнулся и многозначительно поднял руку, выставляя вперед указательный палец, мол, сейчас все поймешь. Затем он направился в дальний угол кабинета, и Климов, проводивший политика взглядом, заметил, что там, вдалеке, на старинном столике с выгнутыми и украшенными резьбой ножками, высится какой-то покрытый куском темно-синего бархата предмет. Не успел Саша даже и предположить, что бы это такое могло быть, как Олеандров сбросил покрывало, и Климов с удивлением уставился на ларец Габриэля де Шатуана. Вот так сюрприз! Довольный произведенным на гостя впечатлением, Олеандров вернулся и занял свое место за столом, развалившись в кресле. — Дело в том, что Милентий Григорьевич Стародумцев — мой дедушка, — пояснил он и добавил: — Вернее, я его внучатый племянник. Он — брат моей бабушки, но я люблю его, будто он мой отец, хотя и чудит старик последнее время. Ну здорово, а? Просто прекрасно! — А Инга, или, как вы ее тут все называете, Наташа? — спросил Климов. — Она тебе случайно не сестра? Или там племянница? — Наташа, — произнес Анатолий Эдуардович, игнорируя иронию, прозвучавшую в словах собеседника, — мой сотрудник, но дело не в этом… «Умница Наташа, которая так замечательно справляется с компьютером». Старик Стародумцев был просто в восторге. Драка возле «Шанхая», рокер на «ямахе», «опель-кадет»… Покататься взяла? И вишневую «девятку» тоже? Рыжий парик… Что?! Этот ангелочек с метровыми ресницами вместо крыльев — хлоп, хлоп, того и гляди, полетит, — и чтобы она пришила Лап… Нет! Климов почувствовал, что раздражение и обида, выплеснувшись откуда-то из самых глубин души, вдруг зашипели, зашкворчали в нем, точно масло на раскаленной сковороде. И дело тут было не в Олеандрове, а в другом, совсем в другом. Саша мог бы, не погибни так нелепо Лешка Ушаков, простить Богданова, который в конце концов делает свою работу, мог бы забыть, да уже почти и забыл удары милицейских сапог по своей печени. Мог бы, наверное, согласиться на сотрудничество с Олеандровым — все равно ведь ни черта не выйдет! У нацистов, судя по всему, существовали целые лаборатории, а этот решил повторить все то же самое при помощи одного только человека, который, на основании всего лишь легенды, является потомком древнегерманского бога войны. Одного только не мог простить этому миру Климов: того, что даже и роман их с Ингой-Наташей закрутился, получается, только потому, что был частью далеко идущих планов господина Олеандрова. И даже милый искренний старичок, пусть и невольно, играл здесь свою, в общем-то довольно неблаговидную роль. Не пристань Стародумцев к Саше с этим вот древним ларцом, не поехал бы Климов на дачу, не влип бы в историю. Впрочем… есть на земле люди, которые начинают влипать в истории, едва успев появиться на свет. — «Они ничему не учились, игемон, и все перепутали, что я говорил»[28], — усталым голосом процитировал Климов фразу из любимого романа и неожиданно спросил: — Слушай-ка, Анатолий Эдуардович, а как так получилось, что ты Универ закончил? Тебя же выперли оттуда за полгода до того, как мне самому дали в ректорате пинка под зад? Ты тогда на четвертом, что ли, учился? Я же тебя помню, ты набезобразничал в общаге, баба тебе, что ли, какая-то не дала, а ты ей в морду, ну, ментов вызвали, и все такое, или я путаю чего-нибудь? Олеандров напрягся, в глазах его вспыхнули на секунду злобные огоньки, но он подавил в себе всплеск раздражения и сухо, с достоинством ответил своему собеседнику: — Я закончил Университет. Меня по ошибке арестовали, ректор разобрался, и меня восстановили. Я был на хорошем счету. Такими студентами, как я, не бросались. Политик выпрямил спину, скривил губы, и лицо его приняло надменное выражение. Ну ни дать ни взять — римский сенатор. Да что сенатор, поднимай выше… — Конечно, не бросались, ты у нас все больше по комсомольской линии глотку драл, — усмехнулся Климов. — За светлое будущее агитировал… В битву, так сказать, звал. А тут сучка какая-то не возжелала, видишь ли. Ясное дело, что разобрались, понятно, что восстановили. Стукачей да трепачей всегда ценили на вес золота… Только вот умишка-то жаль вместе с комсомольским билетом не выдают. Ну уж ты, отец-благодетель, прости меня, пойду я, пожалуй. — Климов поднялся. — Прощай, старик, и Наташе своей привет передай. — Куда же ты пойдешь? — с искренним изумлением спросил Олеандров. — Погуляю, — ответил Саша уже у двери и постарался изобразить на своем лице подобие лучезарной улыбки. — Душновато тут у тебя, ты бы окна, что ли, открыл. Александр, удивленный тем, что никто не схватил его ни в приемной, ни на лестнице, вышел на улицу и, жмурясь от солнца, зашагал по тротуару. Ему было абсолютно безразлично, куда идти. Идти, стоять, лежать, сидеть… Какая, черт побери, разница? Может быть, следовало стать кришнаитом? Или лучше, набивать себе на лбу мозоль, вымаливая неизвестно у кого прощения в церкви? Саша почувствовал, как чьи-то осторожные, но вместе с тем настойчивые пальцы коснулись его запястья. Климов повернул голову и встретился глазами с невысоким пареньком с тревожным или просто очень озабоченным лицом. — Вам плохо? — вкрадчиво спросил он, по-собачьи заглядывая Климову в глаза. — Прислушайтесь к слову Иисуса — мир сущий проходит. Грядет новый потоп. Иисус дал нам признаки. Спасайте душу, пока не поздно, ибо праведники спасутся для жизни вечной. — Александр молча, с каким-то отупением уставился на юношу, которому, судя по виду, было лет двадцать с небольшим. Климов в его годы клепал левую акустику, разъезжал на тачках, сорил «бабками» в кабаках. А этот вот в спасатели душ подался. До чего ж народ довели, демократы проклятые! От этой мысли Климов чуть не расхохотался, а парень продолжал вещать, видимо, приняв засветившуюся в глазах незнакомца мысль за согласие с его проповедью. — День, когда придет Он, уже близок. Мир сущий подходит к своему концу. Об этом говорят признаки, которые Он дал нам. Вот.