– Что с ним? В глазах Рордина зарождается вызов. – Он исцелен. Чувствую, как от лица отливает кровь. Он что… чувствует запах? Или следил? Вот дерьмо… – У Кая очень талантливый язык, – выпаливаю я, испытывая волну словесного недержания, которое, уверена, приведет меня к немедленному выселению. – М-да? – Рордин делает шаг вперед, голос проникает мне под кожу, обхватывает сердце. Сжимает его. Отступаю подальше, изо всех сил стараясь найти хоть каплю воздуха для изнемогающих легких. – Тебе разве… э-э… не пора в какую-то из деревень? – спрашиваю я более хрипло, чем обычно. На этот раз Рордин вскидывает обе брови. – Барт. Да. А что? Хочешь присоединиться? Молча хлопаю глазами. Он что, недостаточно меня задергал за день? Я уже и так согласилась на этот его бал. – Нет, спасибо. Клянусь, я слышу, как слова тяжело и гулко падают между нами на пол. Уголок рта Рордина едва-едва заметно дергается, почти смягчая один из его многочисленных жестких углов. Почти. – Ты знаешь, – начинает Рордин, закатывая рукава, обнажая мощные смуглые предплечья и хвостик серебристых письмен, которых мне хочется увидеть больше. – Там есть пекарня, где готовят лучшие медовые булочки на всех территориях. Хмурюсь. – А ты не можешь просто захватить для меня несколько? – почти предлагаю сунуть их в Шкаф в обмен на мое подношение, но мы о нем не говорим. Никогда. Рордин пожимает плечами – плавным движением, которое удивительным образом достаточно смертоносно, чтобы сокрушить чей-нибудь дух. Мой дух, если использовать его в правильной обстановке. – Их… правила не разрешают вынос булочек. Я не знаток всего, что лежит за границами земель замка, но тут уверена: это полная чушь. – Итак? – давит Рордин полным, безраздельным вниманием, заставляя чувствовать себя так, будто я стою перед судом в ожидании наказания за ужасный проступок. Украдкой отступаю еще на шаг и там наконец нахожу чуточку воздуха, прерывистое дыхание становится более ритмичным, но Рордин продолжает уничтожать меня взглядом коварных глаз, от которого собственная кожа кажется мне прозрачной. Он будто видит меня насквозь, наблюдает за вращением шестеренок. Видит ли он, как завязаны они на своем кружении? Как легчайший тычок способен разорвать меня на части, разметать ошметки по полу? – Я останусь здесь, – шепчу я, и глаза Рордина заволакивает тень, на его щеках напрягаются желваки. – Живи, Орлейт. Все, о чем я прошу, это чтобы ты жила. – Я живу. – Таков мой бесцветный ответ, и он встречен вздохом, который вырывается у Рордина так, будто тот его долго сдерживал. Наверное, Рордин уже начинает уставать от этой игры. Что ж, не он один. Он дергает подбородком в мою сторону. – Разве ты не должна быть сейчас обмотана измерительной лентой? Проклятье. Опускаю взгляд на ямочку на его подбородке и снова принимаюсь отжимать волосы, будто в этом нет совершенно ничего необычного. – О, упс. Вылетело из головы, наверное. Рордин снова манит меня пальцем – отрывисто, словно подергивает наживку. И я, прямо как тупая рыбина, ее хватаю – и вижу, что он по-прежнему смотрит так, будто моя кожа прозрачна. Отвечаю тем же, пусть воды Рордина настолько мутны, что вряд ли ил однажды осядет настолько, чтобы я поняла их истинную глубину. – Вылетело из головы, Орлейт? Я и не подозревал, что там ветрено. Пожимаю плечами и тихонько ворчу, с тоской глядя на вход в Каменный стебель… – Тебе повезло, – рокочет Рордин, указывая в противоположную моему убежищу сторону, – я как раз туда направляюсь. Могу тебя сопроводить. Ну разумеется. На долю мгновения всерьез подумываю броситься в свою башню. Рордин туда никогда не поднимается, только если я стою за дверью, что нас разделяет, и капля моей крови смешивается с водой в хрустальном кубке. А потом отметаю эту мысль, когда Рордин склоняет голову набок, будто все знает. От этого хищного жеста по мне пробегает дрожь – пытаюсь ее скрыть, вздергивая подбородок, перекидывая влажные волосы через плечо и удаляясь в указанном направлении. Я знаю, когда можно лезть в бой, а этот… Этот я уже проиграла. b00000314.png Ненавижу это место, его забитые рулонами ткани углы, толпы манекенов на разных стадиях раздевания. Я не ценитель изысканных вещиц и экзотических тканей – мне неинтересно разгуливать, распушив перья, как некоторые мужчины и женщины, которые каждый месяц собираются на Трибунал. Созерцаю свой приколотый к шнуру между двумя стенами повседневный наряд. С него вовсю капает вода. Вот все, что мне нужно. Подвижность и никаких рюшей. Одежда, которая помогает сливаться с окружением. Вздыхаю, вытирая волосы полотенцем. Я сижу, взгромоздившись задницей на стул, втиснутая в угол комнаты, словно неодушевленный предмет. Рядом со мной стоит манекен с лицом, похожим на куклу, которая у меня была… до того как я выбросила ее за балюстраду, слишком уж пялились ее широко распахнутые глаза. Невидящие. Наблюдать, как она разбилась о камень у основания моей башни, оказалось довольно приятно. Огромный халат соскальзывает с обнаженного плеча, и я натягиваю его обратно, не отвлекаясь от щели, которую оставляет приоткрытая дверь. В соседней комнате на платформе стоит Рордин, а вокруг него порхает хорошенькая помощница Говарда, шурша шелковистой черной тканью, измеряя лентой руки, грудь, внутреннюю сторону бедра… Мельком вижу серебристые татуировки, которые обвивают бок Рордина – тончайшие письмена, что тянутся на коже, сужаясь вокруг мышц, словно штриховка на картине. Слова, которые я не узнаю, не понимаю, даже не представляю, как произнести. Вытягиваю шею, стремясь рассмотреть их получше. Щеки пылают все сильней. Взгляд скользит вверх – и вдруг натыкается на глаз цвета ртути, что пригвоздил меня к месту сквозь щель, словно пущенная точно в цель стрела. Резко втянув воздух, я отвожу взгляд. – Мы закончили? – спрашивает Рордин таким жестким тоном, что я вздрагиваю. – Да, владыка, – выпаливает Дольси нежным, будто летний ветерок, голоском. Завидую. – И вы положили глаз на черный кашемир с высокогорных пастбищ? – Да, – отвечает Рордин. – Но бал нейтрален, так что Орлейт не привязана к цветам Окрута. Она вольна выбрать что-нибудь другое. Хмурясь, я поднимаю взгляд на дверь, которая со скрипом приоткрывается сильней. В проеме возникает овальное лицо Дольси, на фоне пышных кудрей цвета почвы выделяются голубые глаза.