Возможно, у него где-то припаркована машина. В таком случае она должна стоять на одной из улочек района Фрогнер. Улочки эти пустынны и плохо освещены. Идеальны. Возможно, он куда-нибудь зайдет, в бар или в ресторан. В этом случае я могу подождать. У меня было полно времени. Мне нравилось ждать. Мне нравилось время с момента принятия решения до претворения его в жизнь. Это были единственные минуты, часы, дни в моей наверняка короткой жизни, когда я действительно что-то значил. Я был чьей-то судьбой. Он мог также поехать на автобусе или на такси. Преимущество этого варианта заключалось в том, что тогда мы оказались бы еще дальше от Корины. Он вошел в метро у Национального театра. Народу было много, и я подобрался к нему поближе. Он направился к поезду, следующему в западном направлении. Мальчик из западного Осло. В той части города я бывал не особенно часто. Там слишком много денег и совсем некуда их девать, как говорил мой отец. Понятия не имею, что он хотел этим сказать. Это была не та ветка, по которой ездит Мария, но первая часть пути проходила по тем же рельсам. Я сидел прямо позади него. Мы находились в туннеле, но разницы между тьмой туннеля и тьмой ночи не было никакой. Я знал, что мы скоро будем на месте. Железо заскрипит, и поезд немного дернется. Я подумывал, не приставить ли дуло пистолета к спинке его сиденья и не выстрелить ли, пока мы будем проезжать стык. И когда мы его проезжали, я в первый раз понял, что мне напоминает этот звук. Металлом по металлу. Ощущение порядка, все по своим местам. Судьба. Это был звук моей работы, подвижных металлических деталей оружия, затвора и поршня, передернутого затвора и отдачи. Мы были единственными, кто вышел на станции «Виндерен». Я шел за ним. Снег скрипел у нас под ногами. Я старался шагать в такт ему, чтобы он меня не услышал. По обеим сторонам дороги стояли виллы, и все же мы были настолько одиноки, что можно было подумать, будто мы идем по Луне. Я подошел к нему почти вплотную, и в тот момент, когда он сделал полуоборот, вероятно, чтобы взглянуть, не приближается ли к нему знакомый или сосед, я тихо выстрелил ему в самый низ спины. Он повалился на изгородь из штакетника, и я перевернул его ногой. Он уставился на меня стеклянными глазами, и на мгновение я подумал, что он уже умер. А потом он пошевелил губами. Я мог бы прострелить ему сердце, шею или голову. Так почему же сначала я выстрелил в самый низ спины? Чтобы спросить о чем-нибудь? Возможно, но теперь я этого не помнил. Или вопрос показался мне незначительным. Вблизи этот мужчина не слишком отличался от того, что я видел в окно. Гиена. Я выстрелил ему в лицо. Гиена с окровавленной пастью. Из-за изгороди высунулась голова мальчишки. Его шерстяные варежки и шапочка были облеплены снегом. Может быть, он пытался слепить снеговика, а это не так-то просто сделать из сухого снега. Все разваливается, снег ускользает сквозь пальцы. – Он умер? – спросил мальчишка, глядя на труп. Наверное, немного странно называть человека трупом спустя несколько секунд после смерти, но я всегда думал о них как о трупах. – Это был твой отец? – спросил я. Мальчишка отрицательно покачал головой. Я не знаю, почему мне так показалось, почему я вообразил, что раз мальчишка кажется таким спокойным, значит лежащий перед нами труп должен быть его отцом. Нет, знаю. Я сам отреагировал именно так. – Он живет вон там, – сказал мальчишка, указывая направление рукой в варежке. Он начал облизывать снег со второй варежки, не отводя взгляда от трупа. – Я не вернусь за тобой, – произнес я. – Но забудь, как я выгляжу. Хорошо? – Ладно. Он попытался всосать в себя кусочек снега, и щеки его втянулись, как у ребенка, сосущего соску. Я развернулся и пошел обратно той же дорогой. Вытерев рукоятку пистолета, я выбросил его в сточную канаву, тепло которой растопило покрывавший ее тонкий слой снега. Пистолет найдут, но это сделает полиция, а не парочка неосторожных подростков. После убийства я не пользовался ни метро, ни автобусом, ни такси: это строжайше запрещено. Я шел пешком, нормальным быстрым шагом, а если навстречу мне двигались полицейские машины, я разворачивался и шел по направлению к месту преступления. Я услышал сирены, лишь дойдя до района Майорстуа. Глава 6 Прошла примерно неделя. Как обычно, я ждал после закрытия магазина за мусорными контейнерами на парковке позади гастронома. Я услышал, как дверь открылась с мягким щелчком и сразу же захлопнулась. Марию легко узнать по походке из-за хромоты. Я немного подождал и пошел за ней. С моей точки зрения, я за ней не слежу. Естественно, она решает, куда мы направимся, и в тот день мы не сразу пошли в метро. Мы зашли в цветочный магазин, а потом на кладбище у церкви Акер. Там больше никого не было, и, чтобы не быть замеченным, я ждал Марию снаружи. Когда она вышла, желтых цветов в руках у нее уже не было. Она направилась по улице Киркевейен к метро, а я зашел на кладбище. Я обнаружил цветы на свежей, но уже замерзшей могиле. Красивый могильный камень блестел. Знакомое французское имя. Это он, ее торчок. Я не знал, что он умер, да и наверняка немногие знали. Во всяком случае, даты смерти на камне высечено не было, только месяц. Октябрь. Наверное, если дата точно не известна, то пишут любую, чтобы покойный не казался таким несчастным беднягой, лежащим в тесноте на заснеженном кладбище. По дороге домой я подумал, что теперь могу перестать провожать ее. Она в безопасности. Я надеялся, она знает, что находится в безопасности. Я надеялся, что он, ее торчок, стоял позади нее в поезде и шептал: «Я не вернусь за тобой. Но забудь, как я выгляжу». Да, я очень надеялся. Мне больше не надо провожать ее. Ее жизнь начинается с этого момента. Перед телефоном-автоматом на улице Богстадвейен я сделал глубокий вдох. Моя жизнь тоже начнется сейчас, с этого разговора. Я должен получить помилование от Даниэля Хоффманна. Это начало. Все остальное я представлял менее ясно. Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Выгодно купить можно у нашего партнера.