– Я делаю это не ради похвалы, – спокойно сказала Патрисия. Возникло легкое напряжение, поэтому сестра Берк свернула светскую беседу и подошла к цели визита. – Я понимаю, – сказала она, – что тебе интересно изучить свое детство и юность, чтобы попытаться понять, как ты стала той, кем была в 1976 году. – Да. Я пыталась сделать это сама, но, кажется, не могу с этим справиться. Я подумала, мне сможет помочь профессионалка. – Понятно. Ты обсуждала этот вопрос с тюремным психологом? – Нет, я не буду разговаривать с мозгоправом Департамента. Она имела в виду Департамент исправительных учреждений. – Могу я спросить почему? – Во-первых, все, что заключенный говорит мозгоправу Департамента, не является конфиденциальным. Все, что ты сказала, попадает в твое тюремное досье, его может прочесть персонал, охрана, сотрудники отдела помощи заключенным, кто угодно. Во-вторых, персонал Департамента исправительных учреждений, включая психиатров и психологов, – преимущественно мужчины. Меньше всего мне надо, чтобы мои проблемы мне помогал решить другой мужчина. – Насколько я понимаю, с тех пор, как ты здесь, ты не проходила психологического освидетельствования? – спросила сестра Берк. – Только освидетельствование в первую неделю при поступлении сюда. Продолжалось оно минут пять. – Ты знаешь его результаты? – Конечно. Было решено, что я социопат и они не могут меня перевоспитать. – Как ты к этому относишься? Патрисия пожала плечами. – С моим перевоспитанием они были правы, они не смогли бы меня перевоспитать и за миллион лет. Я перевоспитала себя сама. – Тогда зачем тебе нужна я? – спокойно спросила сестра Берк. – Чтобы узнать, как я попала в ситуацию, или состояние, или что-то еще, где мне понадобилось перевоспитываться. Я хочу знать, что со мной произошло в детстве, почему это произошло и что именно произошло. – Ты говоришь о каком-то конкретном моменте своего детства? – Да. В детстве меня насиловали. Я… я только начала это вспоминать… – Понимаю, – кивнула сестра Берк. – Кто, Триш? – Мой… мой отец. В тот миг, когда Патрисия произнесла эти слова, в этот бесконечно малый миг времени сестра Берк уловила в голосе Патрисии легкую неуверенность. В чем эта неуверенность, сестра Берк не знала. И сомневалась, знала ли сама Патрисия. – Хочешь мне об этом рассказать? – Сестра, я… хочу попробовать… 8 Июнь 1970 года Когда Патрисии было четырнадцать, атмосфера в семействе Коломбо царила в целом спокойная и расслабленная. Фрэнк Коломбо был печально известен крутым нравом, порой даже дома, но на жене, дочери или сыне специально не отрывался. По отношению к семье Фрэнк был воплощением терпения и сдержанности. Для него мир делился на три части: дома, вне дома и на стадионе «Ригли Филд». Дома он пребывал в максимальной гармонии с собой – кроме обычно волновавших его телетрансляций игр «Кабс» или вспышек гнева, когда, по его мнению, сосед делал что-то не так, дома Фрэнк Коломбо обычно был спокоен. Семейство чувствовало себя раскованно. Фрэнк и Майкл ходили по дому в нижнем белье: Фрэнк – в длинных трусах, Майкл – в коротких. Патрисия, день ото дня все больше оформлявшаяся, слонялась в ночных рубашках. Самой консервативной оставалась Мэри Коломбо, если и в ночнушке, то обычно с поддетым нижним бельем или накинув халат. Как кто одет, никто в доме особого внимания не обращал. В конечном итоге недовольство такой неформальностью выразили посторонние. – Мэри, – говорила, как выяснилось, наедине подруга или родственница, – тебе не кажется, что Патти слишком великовозрастная, чтобы так выставлять напоказ все, что у нее есть? Мэри пожимала плечами. – Это только здесь, в доме. Позже она рассказала об этом Фрэнку: – Эта сказала, что считает Патти слишком великовозрастной, чтобы бегать по дому в ночной рубашке. – Слишком великовозрастной? Ради всего святого, она просто ребенок, – раздраженно ответил Фрэнк. – Кроме того, она дома. Что, черт возьми, с людьми? Зачем надо искать проблемы? Иногда комментарии касались не Патрисии, а Фрэнка. – Мэри, почему бы тебе не купить ему пижаму? По крайней мере, тогда он мог бы застегнуть ширинку. Семейные трусы не для променада. – Фрэнк не будет носить пижаму, – сказала Мэри. – Мэри, но он же должен что-нибудь надеть. Это неприлично. Мэри снова пожимала плечами. – Это же дома. После пятнадцати лет с Фрэнком Коломбо она усвоила многие принципы мужа, его философии. Фрэнк чувствовал, что если это дома, то все в порядке. Первый кошмар Патрисии приснился в четырнадцать. В двухуровневом доме Коломбо было четыре спальни, две верхние и две нижние. Спальня Фрэнка и Мэри находилась на верхнем, главном, уровне. На том же уровне для удобства родителей спал и слишком еще маленький Майкл. Спальня Патрисии была одной из двух на нижнем уровне, другую мать использовала для случайных гостей или как кладовку. Патрисию никогда не беспокоило, что она спала в одиночестве на нижнем этаже. Спальня внизу давала ей уединение, которого были лишены остальные. Ночью внизу обычно никого не было. И ни там, ни где-либо еще в доме она не испытывала страха, в жизни она нигде не чувствовала себя в большей безопасности, чем в доме на Брэнтвуд, 55. Патрисия не помнила ни одного кошмара – даже в раннем детстве дурные сны никогда ее не тревожили. Поэтому, когда это случилось в первый раз, она оказалась совершенно не готова к этому. Больше всего ее поразила его ясность. Точно кино… У ее кровати, глядя на нее сверху вниз, стоял мужчина в расстегнутых штанах, болтая перед ней вялым членом и очень тихо зовя ее по имени: – Патти, милая. Патти, проснись… Во сне Патрисия открыла глаза и с отвращением посмотрела на него. Она ничего не сказала, но ее мысли во сне: «В моей спальне он этого делать не может…» были такими же ясными, как и слова мужчины: «Патти, милая, это я, Патти, я тебя люблю. Милая, ты меня любишь?» Она по-прежнему ничего не говорила. С чувством величайшего отвращения она наблюдала, как его безвольный член начал утолщаться и расти, теперь мужчина теребил головку, точно рычаг скоростей. – Дорогая, ты хочешь сделать это со мной? – спросил он. Она отказалась ему отвечать, во сне губы у нее были плотно сжаты. Ее взгляд переместился на его лицо, она посмотрела на него с вызовом, потом снова посмотрела на его пенис, теперь полностью возбужденный, с вздувшимися венами, пульсирующий… – Патти, я хочу пройти с тобой весь путь до конца, – успокаивающе-увещевающим тоном произнес мужчина. – Давай, милая, как хорошая девочка… Патрисия забилась в дальний угол кровати, ближе к стене, повернулась к нему спиной. Она закричала: – Нет! Нет! Я не буду! Не-е-е-е-т! Потом она почувствовала его руку на плече… * * * – Патти! Что случилось? Патти, проснись! Открыв глаза, Патрисия уставилась на стену в десятке сантиметрах от лица, не зная, проснулась она или еще спит. Рука у нее на плече казалась очень реальной. Приподнявшись на локте, она оглянулась через плечо. Рядом с ней на кровати лежал отец, рука на плече была его. Она полуобернулась к нему. Ее ночная рубашка была очень высоко задрана, а длинные голые ноги слегка согнуты в коленях. Ширинка отцовских семейников расстегнута, а пенис, вялый, как у мужчины из начала кошмара, касался ее голого бедра. – Патти, милая, в чем дело? – спросил отец. – У тебя все нормально? Патрисия шарахнулась от него, резко отстраняясь от прикосновения его ужасной – жуткой – штуковины. Сев, она крикнула: