Заявление на Фрэнка Коломбо за нападение и избиение было отозвано, и его уведомили по почте, что суд над ним отменен, а залог возвращен. Неделю Патрисия подождала, чтобы ее акт сострадания и милосердия был подобающе осознан и оценен отцом, потом отправилась в дом на Брэнтвуд, узнать результат. Когда отец понял, кто пришел, он удалился в спальню, запер двери и отказался иметь с дочерью дело. Патрисия ходатайствовала перед матерью. Она отказалась от обвинений против отца, потому что хотела положить конец всем ссорам. Патрисия поняла, сказала она Мэри, что они, скорее всего, никогда не будут одной большой счастливой семьей – в конце концов, они не совсем Уолтоны, – но не могли ли они хотя бы попытаться быть друг с другом вежливыми? Они с Фрэнком обязательно поженятся в следующем июне или июле, когда он окончательно разведется с Мэрилин. Они оба начнут вместе новую жизнь. Фрэнк знал свои обязательства по отношению к детям и намеревался эти обязательства исполнять, но они хотели бы иметь собственного ребенка. Не могли бы они все просто прекратить вражду, жить и дать жить другим? Затем Патрисия собралась с духом и обратилась с необычной просьбой. – Мама, я прошу тебя мне с этим помочь. Мэри Коломбо покачала головой, вероятно, не в знак отказа или несогласия – она, как и все остальные, устала от этого дела, – но, скорее, в знак растущего в ней скептицизма. – Твой отец, Патти Энн, никогда не забудет, что ты посадила его в тюрьму, – сказала она дочери. – Полиция пришла в этот дом и арестовала твоего отца, как обычного преступника! Он никогда тебе этого не простит. Но, несмотря на глубокие опасения, Мэри все же согласилась попробовать. При всех материнских недостатках – а они есть у всех родителей – она не могла не желать единственной дочери счастья. Она пообещала, что обратится к мужу с концепцией «живи и дай жить другим». Патрисия вышла из дома, не обменявшись ни словом с отцом, но с надеждой, что конфликт Коломбо – Делука скоро закончится. Но этого просто не могло произойти. Когда через неделю Патрисия вернулась, оптимистично настроенная, в надежде, что наконец-то сядет рядом с отцом и разрешит все трудности между ними, он снова удалился в спальню, запер двери, включил там маленький телевизор и отверг любые разговоры с дочерью. Его компромисс, единственный, который он мог бы рассмотреть, передала Мэри. – Твой отец говорит, что он вполне готов начать с тобой все сначала. Но только с тобой. Он говорит, что если ты вернешься домой, мы сможем забыть все произошедшее и начать все заново. Патрисия была поражена. Их конфликт не имел ничего общего с ее возвращением домой. Ее дом был с Фрэнком Делукой. Он был мужчиной, которого она любила, и мужчиной, с которым она собиралась прожить жизнь. Какого черта ее отец с этим не соглашается? Увидев недоверие на лице Патрисии, Мэри, для себя выбрав нейтралитет, сказала: – Я говорю тебе только то, что твой отец велел мне тебе передать. Оставь Делуку и вернись домой, вот чего он хочет. – Никогда, – решительно качая головой, сказала Патрисия, беря сумочку, сигареты и зажигалку. Как он посмел так вторгаться в ее жизнь? Когда Патрисия подошла к входным дверям, Мэри Коломбо предупредила: – Возможно, это твой последний шанс помириться с отцом. Патрисия даже не удосужилась ответить. Некоторое время спустя Патрисия позвонила Лэнни Митчеллу в автосалон. – Могу я заехать за тобой в обед? – спросила она. Они поехали поесть в ближайший «Макдоналдс». За столиком в углу, стараясь говорить как можно тише, она сказала: – Послушай, мои проблемы усугубляются. Мне действительно нужна помощь. Лэнни коснулся ее руки через стол. – Я сказал тебе, что помогу чем смогу. Я именно это и имел в виду, Патти. Патрисия рассказала Лэнни о вражде между отцом и Фрэнком Делукой. Лэнни внимательно слушал, время от времени сочувственно кивая. Он был из тех, кто любит молодых девушек с проблемами и знает, как их легко впечатлить, добиться их расположения. В тот день Лэнни Митчелл явно подумал, что столь легко поддающегося влиянию человека, как Патрисия, он не встречал уже давно. Она практически заглотила наживку, когда в тот первый вечер увидела у него пистолет. Он понимал, что прямо сейчас она что-то замышляет. И, скорее всего, попросит его оказать услугу. И Лэнни был готов ответить согласием. Закончив есть, они вернулись в автосалон. За закрытыми дверями маленького кабинета Лэнни Патрисия выложила наконец, что у нее на уме. – Мои родители доставляют моему парню столько неприятностей, что ни он, ни я уже просто не в силах выдерживать. Иногда мне и впрямь хочется, чтобы они умерли. – Это можно устроить, – тихо сказал Лэнни Митчелл. Патрисия встретилась с маленьким продавцом машин взглядом. – Как? – Я это устрою, – сказал Лэнни. К. Г. Июнь 1991 года Я перестал записывать и уставился на Патрисию через маленький столик. – Тогда это и началось? – спросил я. – Что тогда началось? – Убийства. Она, нервно сглотнув, кивнула. – Должно быть. Да. В это воскресенье комнату для свиданий заполняли посетители, поэтому мы с Патрисией оказались на закрытой веранде позади нее. Неудобно, зато уединенно. – Вы относились к Лэнни серьезно? – спросил я. – Сначала? – Я думала, этот парень коп, – ответила она. – Нэнси сказала мне, что он полицейский, машины он якобы продавал временно или что-то в этом роде, пока Роман не вернул его на службу. И вел он себя как полицейский, у него был пистолет, он говорил о том, что Роман «крутой» и у него связи. Она смиренно пожала плечами. – Мне было девятнадцать, я на это клюнула. Я была в отчаянии. Когда я пришла домой еще раз, папа снова со мной заговорил и сказал, что не хочет больше слышать о том, что я выхожу замуж за Фрэнка. Он сказал, что никакой свадьбы не будет, потому что не будет никакого Делуки. И он начал звонить нам и говорить, что убьет Фрэнка. Она кое-что рассказала мне о мальчике по имени Джефф – его фамилию она вспомнить не могла, – жившем в соседней квартире, однажды она заставила его подслушать один из звонков ее отца с угрозами. Я ее не перебивал, я не сказал, что я уже знаю об этом из протокола допроса Джеффа; этот протокол никогда не представляли в суде. – Вы действительно верили, что отец убьет Делуку? – спросил я. – Да, я верила. А вы не поверили бы? – дерзко спросила она. – Он бьет Фрэнка по лицу прикладом, в тот же вечер угрожает убить нас обоих, говорит, что свадьбы не будет, потому что не будет Фрэнка, звонит мне и говорит, что убьет Фрэнка, а выйдя из тюрьмы, куда я его засадила, просит всех передать, что он должен убить Фрэнка и в следующий раз будет умнее. Она жадно затянулась сигаретой. – Да, я думала, папа снова прибегнет к насилию. И уже точно будет умнее. Она занервничала. Я оставил в покое отца. – Ваша подруга Нэнси знала, что вы снова встречались с ее парнем? – спросил я. Патрисия покачала головой. – Вряд ли. После этого фиаско в мотеле мы разругались. Пару дней спустя она позвонила и реально на меня наехала. Она злилась, потому что в тот вечер Лэнни должен был быть с ней, а она оказалась в постели со старым рыбьим глазом Романом. Я сказала ей, что не понимаю, в чем дело, она так нализалась, что не поняла бы, если бы ее трахнул горбун из «Нотр-Дама». В любом случае, отвечая на ваш вопрос, думаю, знай она, что я звонила Лэнни, она подняла бы шум и из-за этого тоже. – Вы вообще виделись или разговаривали с Нэнси после этого звонка? – Нет. В следующий раз я подумала о ней, только узнав, что она донесла на меня за убийства. Я делал записи ручкой Патрисии и в ее розово-фиолетовом блокноте, потому что свою ручку и блокнот мне приносить в тюрьму не разрешалось. Перед посещением я по телефону диктовал Патрисии список всего того, что ей надо принести с собой на свидание. Это избавляло меня от необходимости много чего запоминать, давало ей время подумать о том, о чем я хотел поговорить, на случай, если она пожелает наложить на что-то вето. Мы договорились, что она будет говорить только о том, о чем хочет, без малейшего давления с моей стороны. Я спрашивал, о чем хотел, она отвечала то, что хотела ответить. До сих пор все шло нормально. Патрисия провела меня по той же самой земле, по которой она прошла с сестрой Берк, с самого раннего детства до периода сексуального насилия Гаса Латини, а потом к Фрэнку Делуке. Временами казалось, что она хотела поговорить, ее слова поднимались, как пузыри под водопадом, и она словно избавлялась от одного неприятного воспоминания за другим. Но по мере того, как мы все ближе и ближе подходили к убийствам и тому, что к ним привело, я чувствовал, что постепенно у нее пропадало желание говорить, появилась едва уловимая, но определенная сдержанность. В какой-то момент, когда я поставил под сомнение один из ее выводов, она стала враждебной. – Послушайте, я вас не знала, – огрызнулась она. – Я не просила вас приходить пятнадцать лет спустя и портить мне жизнь своей проклятой книгой. – Патрисия, я не порчу вам жизнь, – сказал я. – Вы сами ее давным-давно испортили. – Когда я начинала беседы с вами, я не хотела, чтобы дело зашло так далеко, – пожаловалась она. – Я не собиралась вам так много рассказывать. Знаете, на самом деле это дерьмо мне не нужно, вы или ваша книга мне не нужны. – Послушайте, – спокойно сказал я ей, – вам чертовски повезло, что у вас есть я, вы просто еще этого не понимаете. Рано или поздно кто-то напишет о вас книгу. Несколько минут назад вы упомянули, что вы были в отчаянии. Вам пришлось бы по душе, если бы я был каким-то принстонским засранцем из Лиги Плюща, чье худшее отчаяние – когда на брюках молния заела? Я понимаю вас, понимаю Коломбо и понимаю Делуку. Я с тех же улиц Чикаго, что и вы, только ко мне они были куда суровее, чем к кому-либо из вас, мой старик никогда не перевозил меня в пригород, на этих улицах я оставался в течение долгого, очень долгого времени. С отчаянием я познакомился, как и вы, на собственной шкуре. Я знаю, что значит оказаться так глубоко загнанным в угол, что идешь на все, чтобы из него выбраться, снова задышать. Немногие авторы поймут такое эмоциональное состояние, большинство из них даже не попытаются: они будут смотреть на вас, как на какое-то исчадие ада, какое-то чудовище. Скажут, что вы родились злой, на чем и успокоятся. Вы хотите, чтобы окончательный приговор вам был: Патти Коломбо – вырожденка? Ее молчание подсказывало мне, что этого она не хотела. Такого рода противостояние неизбежно вспыхивает, когда один человек подходит к сути другого слишком близко. Со мной такое случалось прежде, с другими людьми. Но с Патрисией мне всегда удавалось его обходить и возвращаться к нашей работе, потому что мы оба знали, что эту работу необходимо сделать. – Хорошо, – говорила Патрисия, закуривая десятую, пятнадцатую или двадцатую за свидание сигарету. – О чем вы хотите поговорить сейчас?