Любовь должна быть трагедией. Величайшей тайной в мире! Никакие жизненные удобства, расчеты и компромиссы не должны ее касаться. Александр Куприн Часть первая. Нехоженые тропы 1 Сочный лунный свет безмятежно освещал пыльную дорогу, по которой, тяжело вздрагивая при каждой встрече с выбоинами, катилась карета. Что-то прелестно – мистическое чудилось в этой ночи мужчине, уютно примостившемуся на обтянутых приятной материей сидениях и с безразличием наблюдающему за сменой одних деревьев другими. Косой изгиб молнии от лунного свечения мелькал перед его глазами в ночном беге бурой мглы. Через покрытое крупными чистыми каплями стекло пробивалось ночное светило, несмотря на мягкость серебристого свечения мешая Михаилу Крисницкому грезить о чистой постели в собственном обустроенном отлаженном доме. Что за каприз – такое расстояние проделывать в трясущейся коляске! Падая на деревянную отделку внутри, блики и отблески создавали на янтарном дереве странный рисунок – причудливо шевелящийся узор, похожий на сползающий со свечи воск. Звезды ожесточенно неслись за ним в поминутно меркнущей мгле луны. Из-за падающего на растения лунного сияния листья казались влажными. Скоро, при приближении к деревеньке, смог дорог станет тише, пеленой потянутся огни. К чему русским все эти низенькие деревеньки с навек застывшей в них бесцельной бессмысленной жизнью? Неизменно в душе Михаила поднималось что-то дурманное, плоское, если он думал об этом. И почему Марианна посмеивается над ним за то, что он умеет воспринимать красоту лишь как нечто осязаемое – притягательность женщин, изящество мебели, величие европейских соборов? Природу же созерцает как нечто отвлеченное, не досаждающее, но и не возносящее. Озеро, переходящее в небо, безусловно, заманивало, но не будило в нем священного трепета, как в иных безумцах, у которых, если подумать, в жизни иных занятий нет, как сидеть на холоде и нести какую-то восторженную чепуху о звездах… Хотя это, безусловно, красиво, но так, между делом, как чашка чаю, пока ждешь дельцов. Крисницкий думал о том, что больше любого вечера в кругу приятных во всех отношениях, кроме истинной душевности, которую все ценят, но так редко проявляют, людей хочет отдохнуть, проспав подряд много часов и, просыпаясь в блаженной полудреме, ощущать нежное тепло одеяла или, что несравненно лучше, ладоней Марианны. Но она сейчас за много верст отсюда, кричащими жестами и громкими фразами (что поделаешь, такая теперь мода) пытается донести до пресыщенной публики то, что не могло произойти в настоящей жизни. К ее медовым волосам так приятно прикасаться… Правда, они абсолютно прямые, но соответствующие ухищрения позволяют ей стойко обходить эту оплошность природы. Да, в Марианне столько шарма и вкуса… Ничего удивительного, что ему так приятно показываться с ней в обществе. Конечно, кое-кто недоволен тем, что она актриса, и эти хищные сплетницы так и норовят задеть ее, но, откровенно говоря, прозрачные намеки местных ловеласов злят его намного больше. Ведь безупречным происхождением он и сам похвастаться не может, хотя безмерно гордится тем, что сумел проскользнуть в этот желанный для каждого мир. Михаил усмехнулся, в очередной раз подумав, что те, с кем он вынужден водить знакомство, тотчас отвернутся от него, потеряй он состояние. Конечно, не все насквозь лицемерны, но, что поделаешь, они должны заботиться о будущем многочисленного потомства. Крисницкий поежился. Неужели обязательно заводить столько детей? Посмотрев на спутника, седеющего господина преклонного возраста, Михаил в одно мгновение перестал грезить об отвлеченных материях и пальчиках своей любовницы. По спине его будто пощекотал перышком кто-то чрезмерно лукавый и двуличный. Подобное ощущение часто охватывало его при воспоминаниях о неприятном, но неизбежном. Женитьба… Неужели невозможно обойтись без нее? Конечно, это поможет его делам, да потом, Литвиновы – древний дворянский род, и неслыханная удача породниться с ними; удача, что этот добряк Денис Федотов вообще воспринял его как подходящую партию для своей драгоценной воспитанницы, но… Чем больше он думает об этом, тем паршивее чувствует себя. Впустить в свою жизнь пустоголовую девицу, распевающую по целым дням слезливые русские романсы, делить с ней жизнь… Невыносимо! Тем более она так молода… Ей, кажется, только будет семнадцать лет! Весь его уклад полетит к черту, и все ради того, чтобы получить одобрение Лиговского. Он, конечно, промышленник от бога, Крисницкому остается только позавидовать, или, что гораздо разумнее, поучиться, но неужели он сам не понимает, насколько неуклюж? Если он и дальше продолжит так держать себя с дамами, весь круг его общения с милым полом ограничится непотребными девками, как, впрочем, и теперь. А если она сентиментальна и только тем промышляет, что просит любви или вообще – он выдохнул, но креститься не стал, убрав занесенную было руку – из этих, новых?! Что вообще за мода пошла у молодежи сплачиваться в кружки и выдумывать странные идеи? Конечно, и сам он в двадцать лет рвался выкинуть что-нибудь эдакое, но все его силы уходили на постижение наук и нужные связи. Он-то понимал, что все пройдет, а достижения останутся. И ведь добился неплохих результатов. Мануфактурным производством, не отдав на разграбление управляющим львиную долю заработка, управлять непросто. И вот – ему тридцать три года, почтенный возраст, ведь немногие доживают до пятидесяти, а он свеж, бодр, любим… А эти на что рассчитывают? Неразумные неопытные существа, в которых только и есть что отваги и посыла. Ах да, и Марианне придется несладко от этой затеи… Конечно, она прогрессивна и стремится к независимости, читает эту француженку. Как бишь ее имя, вроде бы мужское? Ей еще восхищается этот чудак Тургенев… Взял тоже манеру сочувствовать свободе и сопротивлению, как будто обожает молодежь за ее дикие выходки. Лаврецкий, Лаврецкий… Тюфяк. Но роман, конечно, превосходный… Давно он не читал ничего подобного… Нет, Крисницкому самому, конечно, плевать на все эти группировки, лишь бы на фабриках не было забастовок, но это может принять неприятный оборот. А пока его это не касается, пусть гимназисты и учащиеся в университетах думают и говорят, что хотят. Только забавно все это, хотя он-то что взял манеру осуждать и сплетничать? Вряд ли кто-то всерьез станет их слушать. Сколько лет уже не слушают. Странно то, что Белинский им благоволит. Ему-то, умнейшему человеку, для чего поддерживать молодых безумцев? Сейчас все это предпринимает странный, нежелательный оборот. Разумеется, крепостную реформу давно, еще со времен Екатерины (не должна она была так укреплять дворянство, оно село на шею всем сословиям) надобно провести, главное, чтобы рабочие, насмотревшись на земельников, не взбунтовались. Хотя уже, и опять дело в этих просветителях! Придумали тоже – хождение в народ, агитация… Сами не понимают, чего хотят. И как будут плакать, отбери у них кусок хлеба с маслом и чашку кофе… Как же у этого Федотова получается так безмятежно посапывать, когда дороги ни к черту? Пихнуть его что ли? Ах, пусть храпит. Жалкое зрелище, неужели он станет таким же? И лет – то ему вроде не так много… Потрепала жизнь. Или он слабак, погубил себя из-за юбки? Ах, хорошо Тургенев пишет, хоть и сентиментальничает… А эмансипация все же будет, и очень скоро. Так надо отдать несколько распоряжений, подластиться к пахарям, чтобы зубы не скалили. Нет, он всегда заботился о рабочих, не доводил до бунтов, поэтому его фабрики и процветают… В отличие от сотен других заводов по Российской Империи. Так что же делать с Марианной? Был бы он уверен, что она воспримет это как должное. Но она же женщина – поди разберись с ними! Что в голову взбредет, так и станет вести себя. Но не может он и впрямь жениться на ней! На скандал, конечно, не тянет, но все же дело не полезное. А он так избегает гипербол и патологий. Почему нельзя жить спокойно, чтобы ни он никого не трогал, ни его не теребили? Она поймет, она умница. И потом, вроде бы она сама не жаждет, как некоторые его знакомые барышни, увидеть его у алтаря. От матери, болезненной поглощенной бытом женщины, каторжный труд которой никто не ценил, но на похоронах которой все отпрыски едва не падали на гроб от отчаяния (что делать без нее, растворившейся в их проблемах и переживаниях?) он частенько слышал, что на рассвете облака точь–в–точь повторяют картину заката, только в обратной последовательности. Сначала тучи чернильные и кажутся зловещими, затем синие, голубоватые с розовым отливом, потом малиновые, как только что содранная кожа на коленях ребенка, персиковые, и, наконец, прозрачные или золотистые. Михаилу показалось, что нижняя часть подрумяненных облаков похожа на корочку на печи или ободранный мех на плечах графини Мавриной. Он встряхнул головой. Под утро и не такие мысли лезут в голову. Даже тяжеловесная красота засидевшихся бесприданниц, с которыми в молодости его охотно сводили свахи, всегда процветающие на Руси, вызывала у него больше чувств, чем небо, которым, казалось, только и жили поэты. А сейчас эти светлеющие с каждой минутой куски пара напомнили ему движение красок, разведенных в стакане. Они так же причудливо двигаются, кружась и замирая… Но хватит об этом. Удастся ли ему, наконец, заснуть? Всю ночь с открытыми глазами. На короткий промежуток Михаилу Семеновичу удалось забыться. Неблагонадежный поверхностный сон, когда слышен каждый звук окружающей жизни, но нет ни сил, ни желания участвовать в ней или хотя бы прикрыть уши, был оборван разбуженным непристойной песней кучера Денисом Сергеевичем. Этот тюфяк, как скоро сообразил для себя Михаил и приготовился соответственно вести себя – чуть иронизировать и снисходить, блаженно потянулся и вздохнул, обнаружив, что его спутник, а, возможно – «Хоть бы вышло», – будущий родственник, несколько часов кряду промучившийся бессонницей, задремал и так искрутился, что сполз почти на пол. Денис потянулся, прикрикнул на кучера (как только этот Крисницкий позволяет прислуге так вести себя? Непонятный субъект, хотя по виду далек от политики) и достал салфетку, чтобы вытереться. Боже, как неудобно путешествовать! Все эти часы безделья и отсутствия интеллектуальной подпитки так истязают! Какое счастье, что дома обо всем заботится Тонечка… Подумать только, что когда-то он с опаской, скорее, из чувства долга, чем по истинному желанию, приютил ее, стал ей истинным наставником. То, что столь богатая семья оставила девчушку без крова, говорит о ереси в сердцах человеческих, о торжествующей несправедливости. И этого ангела придется отдать незнакомцу, сидящему рядом! Неужели же нет иного выхода? Но что поделать – он не вечен, а Тонечке необходим хороший муж. Она такая непрактичная, хоть и хозяйственная, что он боится за ее неопределенное будущее. С ее – то семьей и всеми этими сплетнями… Будь он губернатором, запретил бы распускать слухи под угрозой лишения дворянства! Крисницкий, конечно, не совсем дворянин или совсем не дворянин, но видно – человек образованный и богат, как Крез. Иногда доходишь до того, что родовитость не самое важное… Искусство быть куда насущнее. Не дай бог разорят Тонечку или по миру пустят – люди ведь разные. Так что лучше за промышленника. Только бы не повторила судьбу матери! От этих мыслей его всегда прошибал холодный пот, и накрахмаленным кусочком хлопка здесь дело не ограничивалось. Но ничего, он ведь сможет видеться со своей ненаглядной дочерью. Пусть не по рождению, но в душе! Успокоив себя подобным образом, Денис Сергеевич откусил яблоко и предался непосредственно мыслям о себе. А он ведь так сдал в последнее время… Вот раньше бывало, мог проскакать на коне сутки подряд, а потом стоять под окном местной кокетки, ожидая, что она, посмеиваясь, подаст ему сигнал или, если удача была на его стороне, пошлет воздушный поцелуй. Притом знал, разумеется, что ничем этот обмен любезностями не закончится. «И где теперь они, и что стало со мной», – невесело подумал он, ощущая боль в спине. Во время этих ностальгических размышлений особенно выделявшийся на дороге камень угодил под колесо кареты, отчего Денис подскочил и громко выругался. Яблоко выскочило из его рук, и, прокатившись по полу экипажа, ударило по свесившимся пальцам разомкнувшего глаза Михаила. – А, – протянул Крисницкий, щурясь и недружелюбно косясь на попутчика. – Вы уже проснулись, – не то спросил, не то констатировал он. – А как же, голубчик, – снисходительно отозвался Федотов, обтирая подобранный фрукт. – Ну что же, скоро ваше поместье? Всю ночь едем. – Скоро. Версты три будет. – А дочь ваша предупреждена? – Конечно, уж, поди, вскочила, распоряжения отдает. – Так она властная? – настороженно спросил Михаил, закончив исследовать собственные ногти и переведя взгляд на собеседника. Федотов обиделся, перестав контролировать нижнюю губу, отчего та предательски выпятилась. Впрочем, он взял себя в руки и ответил: – Почему же, если девица способна навести порядок в собственном доме, вы прозываете ее властной? Это, по-моему, говорит только в пользу женщины. Оба замолчали, старательно глядя в разные окна. Интересного диалога с вверением друг другу, едва знакомым людям, сокровенных тайн или зловещих планов не случилось, так что пора автору перейти собственно к Михаилу Семеновичу Крисницкому и объяснить, если неясно еще, откуда он взялся и что представляет собой, а главное, конечно (как будто кого-то интересует обыкновенный делец, не запутавшийся в сердечной смуте или нечистых намерениях), каким образом сосватал воспитанницу человека, с которым познакомился несколько дней назад. Честно говоря, и здесь читателя ждет разочарование, поскольку истории прозаичнее нельзя и вообразить. Компаньон Крисницкого Лиговской, хитрый лис, как все о нем думали, оказался близким другом Федотова. Этот предприимчивый сводник, имеющий влияние на обоих, настоятельно рекомендовал им породниться и укрепить отношения посредством шумной свадьбы. – Но, Михаил Семенович, уж не взыщите, – замялся Федотов, понимая, что скоро покажется барская усадьба и чувствуя предательское копошение в груди, – если Антонина не захочет идти за вас, я настаивать не стану. Насильно мил не будешь, знаете ли… – Стерпится – слюбится, знаете ли, – отшутился оскорбленный Михаил. «Я и не понравлюсь? – мысленно воскликнул он, поправляя смявшийся воротник. – Да больно нужна драгоценная невеста, с которой вы так носитесь! Можно подумать, я больше всех дел жажду жениться!» – Разумеется, вы правы, – добавил он, видя, как покоробили его слова Федотова. – Мы ведь для того и собрались у вас, чтобы выяснить, поладим ли мы с Антониной Николаевной. Конечно, мы уж не в тех временах, когда молодых девиц насильно в церковь везли. – Времена изменились меньше, чем вам, молодежи, кажется. После отповеди Федотов помрачнел и отвернулся. Затем вздохнул и, сокровенно посмотрев на Крисницкого как на угрозу своих отношений с Антониной, но признавая по чести, что кандидат выискался достойный, ответил: – Вы не представляете, какая трагедия подобные договорные браки. И затрагивает она не только невесту. Я от всей души желаю, чтобы Антонина прониклась к вам если не любовью, то искренней нежностью и сама выбрала свою участь. От страстного чувства тоже бед немало… «Он что, начитался романов? Говорит так, словно стоит на краю могилы, а лет – то ему не так много…» – недоуменно присвистнул Михаил про себя, но продолжал слушать, внутренне посмеиваясь над этим несуразным человеком с наполовину седой головой и размякшими, но выдающими былую правильность пропорций чертами. Он не нашел ничего лучше, чем просто кивнуть, прикрываясь смущенной из-за странности собеседника улыбкой и, отдав распоряжения относительно багажа, сойти на пыльную усадебную землю, шатающуюся немного в связи с его бессонной ночью. Барский дом, погребенный под лавиной цветов и деревьев, ничем не отличался от сотен других подобных построений по всей стране. Невысокое деревянное здание с резными ставнями и крыльцом, чистенькое, свежевыкрашенное… «Какая безвкусица», – вздохнул Михаил, надеясь, что внутри оно окажется более подходящим его представлениям о комфорте. Оценить красоту сада ему возможности не представилось – ступив на твердую почву, Михаил тотчас испытал непреодолимый позыв окунуться в прохладу простыней. Цель его визита казалась теперь призрачной и не столь значимой. Когда прибывшие ступили в дом, Крисницкому показалось, что на лестнице мелькнул кусочек цветного кринолина, молниеносно скрывшись за спасительными дверями. Впрочем, даже покажись ему его нареченная во всей красе и благоухании туалетов, впечатления его от поездки не сгладились бы. Нет, лучше уж потом, не хочет же он испортить не начавшееся еще знакомство и поставить под угрозу не только свое будущее, но и дружбу с влиятельными людьми. Только бы эта девчонка не заартачилась, ведь по рассказам Федотова она строптива. Конечно, так разбаловать девицу! Ей тогда ни один жених не будет люб. По обыкновению, даже в собственных мыслях напуская на себя консервативную ворчливость, Михаил едва ли думал так на самом деле. И сегодня, обретя только долгожданную опору в виде подушки, он быстро утешился и мирно задремал, видя во сне стол из красного дерева, обещанный ему Лиговским, если Михаилу хватит духа довести мифическую Антонину до церкви. Чистые теплые подушки пахли расплавленной утренней свежестью, зыбкий нектар сада парализовал волю. Хотелось всю жизнь пролежать так на выстиранных нежными девичьими руками подушках, не думая, в сущности, ни о чем в полудреме, с приятным чувством тяжести в голове, как после вкусной еды или хорошей музыки. 2 Антонина проснулась на заре, хотя обыкновенно имела привычку подниматься с постели не раньше завтрака. Частенько она читала, лежа в ночной рубашке поверх застеленного Палашей ложа, реже убегала гулять на луг, о чем, как она гордо думала, никто не догадывался. Порядком застудив ноги утренней росой, она возвращалась, на цыпочках прокрадываясь мимо опочивальни батюшки, как она много лет звала человека, заменившего ей обоих родителей. Но сегодняшний день представлял щекочущее фантазию исключение, и сон к невесте шел так же туго, как к предполагаемому жениху. Причиной его недосыпа явились отвратительные русские дороги и угрызения совести об оставляемой в угоду карьере женщине. Помехой же ее сладкому сну оказалось волнение, возрастающее с того дня, когда она узнала о существовании Михаила Крисницкого и услышала, весьма смутившись, поведанные ей предположения о скором замужестве, исходящее из уст стародавнего друга семьи Лиговского. Батюшка воспринял эту идею сухо, но, переговорив с глазу на глаз с визитером, сменил холодность на напускное спокойствие и рассудил, что дворянке накануне семнадцатилетия лучшего подарка, чем обеспеченный муж, не найти. По правде сказать, Тоня догадывалась, что истина, как всегда, притаилась где-то глубже обыкновенных историй со всеми этими помолвками, пирами и несчастливыми браками, но тактично промолчала в тот раз, позволив отцу привести загадочного Крисницкого на смотрины. Воспитанная на почитании старших, она не решилась перечить в открытую, но поняла, тем не менее, что ее не отдадут в руки чужого мужчины против воли. А причина, по которой папа так жаждет, чтобы она обрела статус замужней дамы и не смогла, при всем желании, искалечить себе жизнь… Как он вообще узнал, ведь она старалась держаться со Львом так же, как со всеми. Нет, она больше не будет терзаться и выдумывать то, чего не было и быть не могло, поскольку только она так глупа, что позволяет себе истолковать каждый знак внимания в свою сторону как поощрение! Она знает, что это невозможно, что никто, кроме нее самой, не воспринимал всерьез такой исход, а все же тянет где-то внутри. Как ранка на руке, содранная котенком – вроде бы царапнуло и отпустило, а заживать никак не желает… И кровоточит, кровоточит. Так почему не попытаться сблизиться с человеком, что приедет сюда? Интересно все-таки, каков он… На своем недолгом веку Тоня видела не слишком много мужчин, но все представители противоположного и оттого весьма привлекательного пола составляли в ее глазах достойное целое. Так что ни одной мысли, что Михаил негодяй или существо… посредственной наружности она не допускала. Отпетых негодяев она созерцала лишь на страницах книг и не слишком верила, что возможно встретить таких мерзавцев, прогуливаясь по улицам столицы или, еще того невероятнее, здесь, дома. А было бы здорово. Она самостоятельно оделась (привязав тесемки корсета к ручке двери, можно творить чудеса, но пока он ей не понадобится) и выскользнула в сад. Только вязкая природа родного дома способна была остудить разбушевавшийся мир, начинающий трескаться под угрозой вторжения и захвата его чувств и помыслов. Чем меньше времени оставалось до приезда гостя, тем больше волновалась Тоня, пытаясь делать вид перед собой, что происходящее мало ее затрагивает. Невесомые облака, изрядно подогретые обитающим еще где-то внизу светилом, спокойной хаотичной чередой тянулись не по небу, а под ним так, что Тоне казалось, подними она руку, сможет оторвать ватный кусок облака. Через осколки зарождающихся туч прорывались лучи восходящего светила, как в сугробы окунаясь в сгустки белого пара. «Должно быть, гроза грядет», – решила юная селянка, поглаживая распускающийся пион. От него шел пронзительный терпкий аромат, и это успокоило смятенный дух девушки. Матово-алый солнечный диск застрял в облаках и не спешил выбираться оттуда. Растушеванные тонкой кистью облака заставляли Тоню терять уверенность, где кончается светлое небо и начинается невесомый шелк пара. Изнутри, из-под облаков, поверхность горизонта светилась ярко и чарующе, и только рваными клочками пробивалось наружу. Становилось холодно почти босой с полуобнаженными плечами стоять на не разогретой еще траве, влажной от изумрудов весны, разбросанных на травинках беспорядочной мерцающей чередой маленьких капель воды. Тоня старалась ступать тише, чтобы не потревожить влажный сон цветов в утреннем тумане. К ноге прилип лепесток, влажный и холодный, а в туфлю запрыгнул неугомонный кузнечик. Пришлось повозиться, извлекая его оттуда. Потоки воздуха, как теплые волны, сквозили меж ее пальцев. Протяжно и сахарно вздыхал человек, отдаваясь совершенству мироздания. Не о людях речь, только не о них. О том, что нам неподвластно, что мы не можем испоганить. Уже в настроении природы есть что-то магическое, завораживающее. Сердце замирает, а ты невольно ждешь ее воли и понимаешь, что покоришься. Даже будь гроза, ураган… она имеет право. В прозрачной полумгле родного сада отходили назад, переставали существовать незатейливые Тонины горести. Ее небрежные робко сшитые мечты обретали в такие моменты неподдельную реалистичность, и Тоня не верила, что что-то может пойти не так, как представляется. Тоня вздохнула и медленно двинулась к крыльцу. По пути ей встретились бодрствующие уже крестьяне, разбредающиеся кто куда по извечным обязанностям. Кто-то тащил на барскую кухню неощипанную и не придушенную еще толком курицу, кто-то нес ведра с водой, иные, неаккуратно подпоясанные и лохматые, пустились в путь на поле, где с утра до ночи обязаны были трудиться на пользу хозяев. Но ни к Денису Сергеевичу, ни к молодой барышне они не испытывали ни малейшей неприязни. Собственно, все неодобрение их простодушных сердец обращалось лишь на управляющих. Непротивление же хозяевам являлось разумеющимся. Антонина приветствовала каждого проходящего мимо и с необъяснимой грустью оборачивалась им вслед. Ей казалось, что они свободны, а она вечно обязана будет подчиняться навязанным правилам морали, этикета и просто мнения окружающих, которое страшило ее, но переступить которое она не была в силах. Сама мысль о том, чтобы что-то сделать не так и пойти наперекор воле всех людей, мнением которых дорожила и которых безмерно уважала за силу воли и ум, наполняла ее тревогой. Хотя в тот момент она испытывала лишь сладкое покалывание внутри, знаменующее ожидание чего-то приятного. 3 – Ну что ж, батенька, отдохнули с дорожки? – игриво начал Денис Сергеевич, увидев в дверях столовой растрепанного Крисницкого. Тот кивнул и, пожевав губы, плюхнулся рядом с хозяином дома. Несмотря на то, что со времени высадки прошло два часа, и никто толком не сумел отдохнуть, оба находились в неизмеримо лучшем расположении духа, чем расстались, поэтому не прочь оказались поболтать. Кроме того, Крисницкий жаждал утолить разыгравшийся аппетит, и, конечно, увидеть во всей красе цель своего путешествия, поскольку надеялся, что восторженный рассказ Федотова о талантах и, особенно, прелестях любезной Антонины Николаевны не был слишком беспардонной выдумкой.