– Если вести себя подобно тебе, всех считать глупее и ниже себя, человечество губителями, и отказываться признавать, что они созидатели тоже… Во всем хорошем мы видим божью благодать и благодарим его за милость… В плохом обвиняем одного лишь человека. Это не только не справедливо, но и не логично, в конце концов! – разразилась она монологом не совсем по затрагиваемой теме. – А вы барахтаетесь в той трясине, в которую вас затянуло узколобое воспитание и боитесь открыть глаза на правду! – Перестань! – вскричала Анна. – Ты всегда все сводишь к отвлеченным рассуждениям! А то, что вы совершили, называется не иначе, как измена, предательство, – выпалила она с высокопарным видом. Янина рассмеялась. Как ни опасались обе конфликтовать, нервозность обстановки располагала к этому. – Дорогая моя, во-первых, я не рассуждаю о завышенных материях, а пытаюсь объяснить происходящее со слегка более высокого ракурса, а не только наших чувств… Во-вторых, не тебе высказывать что-то о предательстве и измене… Тебя просто постигло то, что ты вершила сама. – Но это другое… – Разве? Николай молчал, опустив голову. Анна сникла так же и опустилась на стул, понуро глядя в темноту углов. Запал прошел у всех слишком быстро. – Потребность в любви растет вместе с нами… – протянула Янина, заперев взгляд на тянущих тлеющих углях. – Я тоже думала, что это пустышка, преувеличение… Оказалось, нет. Те, кто отрекается от собственной способности питать глубокие эмоции, ломают свою природу и не дают ей раскрыться. Это сродни пересушенному в печи пирогу, которого еще спасет крем. Не стоит пеленать себя якобы для удобства. Какой бы ни были исход, он от нас зависит, от того, как мы позволяем ближнему к нам относиться. Лучше испытать любовь и обжечься, чем не знать ее вовсе и полу жить лишь в неком пересушенном состоянии. – Этими экспериментами свою жизнь разрушить можно в погоне за эмоциями… – хрипло отозвалась Анна, противореча своим поступкам суждениями и находя в этом успокоение. – Яня, ты ли это говоришь? – воскликнул Николай. Ему неловко было обращаться к любовнице при жене, но он сделал над собой усилие. – Не может ли быть так, что вся эта любовь, которую ты не то чтобы допустил… Она не поддается ведь нашему влиянию… – Любовь можно контролировать, можно убить. Если нет – ты слабохарактерен, и не более. – Ты лукавишь, – сказал Николай, чувствуя разрастающийся яд в душе от справедливости ее слов на его счет, пусть она и не имела ввиду именно это. Янина, величественная и убедительная в своей непоколебимости, фыркнула, а Николай, обидевшись, не почел возможным продолжать. – Отнюдь. Я допустила свою любовь. Анна не поверила, но продолжала: – Я лишь хотела сказать, что из-за нее вся жизнь под откос пойдет, если ты и не хотел ее изначально… – Доводы человека, плывущего по течению. – Любовь – суть всего. Сущность. Потребность. Созидание. Если она приносит несчастья, она неправильная какая-то. Не с тем человеком. – Все всегда забывают про власть внешних обстоятельств, – проронила Анна. На это даже разошедшаяся Янина не нашла, чем обрубить. – Я никак не возьму в голову, что нам делать теперь… – сказала, наконец, госпожа Литвинова то, что все опасались услышать. – Время покажет, – отозвалась раздраженная Янина и выскочила из комнаты. Стасова вспомнила их страдания от двойной жизни. Свой стыд, бессильную злобу друг на друга. Злобу тем более неоправданную, что с самого начала все было предрешено, и оба разумом понимали, что не стоит вовсе начинать. Они не входили в круг людей, которые способны влюбиться ради развлечения, свежести. Николай, прозрев, понял, что, как бы ни нравилась ему сестра Анны, она лишь ей и останется, и его глубочайшей привязанности к жене, которая, видно, и зовется высшей любовью, это не поколеблет. 49 – Мы венчаны, Яня… То, что я позволил совершить, отвратительно, и я не смогу искупить свою вину перед тобой, как бы ни пытался. Но ты должна отпустить. Янина отвернулась от него и побрела сама не зная куда. Каждый шаг отдавался в голове тяжким гулом. Вот и все. Глупая девчонка, во что бы то ни стало пытающаяся казаться сильной и защищенной. Считала Николая лучшим, честнейшим… А Анна, столько его мучившая, все же дороже. И о ней он заботится в первую очередь. В душе ее ширилась пустота, предательская холодная пустота. Неужели нет в этом мире истинной теплоты, все только грязь, камень и обманчивые грезы? Долг чести и надежду она не прощупала, завернувшись, как шарфом, своей обидой. Так петляя и смотря лишь себе под ноги, не в силах будто задрать голову кверху, чтобы не обжечь глаза о солнце, Янина прибрела к охотничьему домику, в котором время от времени укрывалась от суеты усадьбы, и без сил присела перед столом внутри. Под руки ей попалась давно забытая недочитанная книга какого-то современного автора. Янина схватила ее и без лишних раздумий, упиваясь моментом, что есть силы метнула в окно. Оно с адским треском раскололось, куски острых стекол посыпались на пол, разлетаясь при соприкасании с ним на еще более мелкие части. Затем Янина села на затертую забрызганную собачьими лапами кровать и воззрилась на собственные руки невидящим свирепым взглядом. Она чувствовала, как все ее лицо горит истовым огнем смертельного разочарования и обиды. Слезы против воли растекались под глазами. 50 На следующий день Янина объявила домочадцам, что отбывает в Петербург на неопределенное время и оставляет их в столь желанном обоим одиночестве. Хотя одиночество это, разумеется, носило относительный характер – каждый дворянин с достатком из-за близкого и подчас навязчивого присутствия слуг ощущал себя подопытным одноклеточным и ничего не мог поделать с этим. Янина Стасова бродила по Эрмитажу как по зачарованному лесу и каждую минуту ожидала, что произойдет нечто из ряда вон выходящее. Теплый гул безбрежных коридоров с огромными утопающими где-то вдали потолками окутывал ее. Задумчиво проскальзывала она между неизмеримых стен, унизанных темнеющими картинами из глубины веков и новыми, нагло и улыбчиво поблескивающими своими свежими красками. Атмосфера музея наполняла ее уверенностью, размягченностью, ранимостью и в то же время непререкаемым ощущением, что несмотря на все дрязги все тленно в сравнении с вечностью, к которой можно прикоснуться здесь, сейчас. Поэтому то, как Денис Федотов промелькнул в зале, посвященном войне с французами, не привело ее в особенный трепет, но и не вызвало страха или стыда. Бывало, она раздумывала об этой встрече, хотела в некоторой мере загладить вину. В какой-то приятной дымке, как от свежей выпечки на завтрак, Янина ускорила шаг, чтобы догнать своего бывшего жениха, скрывающегося уже за одной из дверей и грозящего вовсе рассеяться в неизмеримых проходах дворца. По темным лакированным полам пронеслась дрожь от соприкосновения с ее легкими шажками. – Я… Янина Александровна, – протянул Денис на выдохе очень тихо и мягко, не обнажая неистового удивления. – Вот так встреча! – воскликнула Янина, окрыленная тем, что он не разозлился, а даже, по всей видимости, обрадовался. – Не ожидал… Я так рад, – только и мог обронить счастливый Денис, видя, как Янина обрадована и чудесна. Милая Янина, а он ведь уже и подзабыл, какого оттенка ее глаза под напором темных ресниц. Она сжимала в руках зонтик, он потертую трость, благодаря чему показался Янине настоящим франтом. – Что же… Вы одна здесь? – А с кем же? – усмехнулась Янина. – С сестрой… «С мужем…» – подумал Денис. – Нет же, Анне интереснее на вечерах с обилием вина, привлекательных пустозвонов и нескончаемых карт, романсов, игр. – Вот как, – замялся Федотов. Янина посмотрела на него с некоторой женской жалостью, чувством безобидного превосходства и ласково улыбнулась. Денис кашлянул, и, выжидающе посмотрев на собеседницу, прибавил: – Вот я только вчера был в филармонии. Так приятно отдаваться музыке… И сразу мерещатся тебе синие дали, счастье, которое разрывает все внутри от своей мощи. И в то же время бесконечно больно приоткрывать глаза и сознавать, что ты по-прежнему сидишь в своем пустом доме, никому не нужный. Развлечения – пустота, если они без дорогого человека рука об руку с тобой, без содержательных бесед до самого утра… – Ваши слова просто сочатся музыкой… А натура тонет в красоте, – самозабвенно произнесла Янина, озвучивая то, что думала о себе и сожалея, что ей никто не сказал этого, как бы она того не заслуживала. – Не преувеличивайте, – одобрительно замялся Денис. – Да я и не могу сказать, что развлекаюсь тут. Скорее, образовываюсь, – улыбнулась Янина и обогрелась будто забытой беседой с не чужим человеком. – Без искусства человек не поднимется над обыденностью, грязью… Это Анна любит блистать своими жемчужинами и перстнями в большом свете… – И получается? – Что? – Блистать… – А… Должно быть, – отозвалась Янина с легкой иронией, которую Денис уловил очень слабо. Но все же мелькнула у него догадка, что между сестрами пробежала если не черная кошка, то туманность непонимания… Не отторгающего, но и не позволяющего стать сплоченной семьей. Денис с опаской обещал навестить Янину в неопределенном будущем, что она безмолвно поощрила улыбающимися глазами. Так они и разошлись тогда – слишком быстро, без лишних слов. Но понимали про этом, что это лишь начало, и думали друг о друге больше положенного. Янина задавалась вопросом, почему только столкновение с Федотовым на выставке воскресило в ней потребность думать о нем и не испытывала радости от понимания этого. 51 Модницы того великолепного времени носили шали, диадемы, ленты на шляпах, даже тюрбаны. Янина смеялась над этими женщинами и заодно над модой, считая ее признаком отсутствия собственного видения. Анна доказывала, что создание платья – искусство. Она обожала свои вычурные серьги, обилие браслетов, гребни в волосах и прически, перегруженные локонами и накладными косами. «Создать, а не скопировать, – думала Янина в ответ. – Вот в чем истинное искусство». – Мы живем в деревне и гораздо ближе в народу, чем эти изнеженные столичные фифы, – уверенно сказала Янина. Она сидела в уютном пристанище Федотова, где тот остановился на время отлучки из имения с намерением пропадать в столице сколько вздумается. В тщеславных мечтах он уже видел себя завсегдатаем салонов и опер, с которым раскланиваются на узких столичных улицах знатные дамы, улыбаясь сквозь шляпы «шуте». Впрочем, даже когда Денис действительно становился им, он не испытывал такого прилива удовлетворения собой, как в грезах. Федотов вспомнил, что Стасова никогда не отличалась особенной любовью к людям вообще и простонародью в частности, на что указал ей. Она пожала плечами. – Хоть вы и не согласны со мной, я дам вам самый простой совет – бегите из города. В деревне есть чем заняться, если считаете, что никому не нужна ваша жизнь. – Быть может, вы правы… Но мне было бы приятно вернуться туда с молодой женой… Янина перестала смотреть на него и улыбаться. Денис погрустнел.