Крисницкий прервал летящие растворяющиеся в тумане действительности воспоминания. Со смелостью знатока он пересек гримерную и впился ей в руку сухими губами. – Мишель, – начала было Марианна, поскольку хотела выплеснуть все, что копилось на душе, но решила выждать и с благодарностью позволить ему с нежной силой обнять себя. – Я скучал, – голос Крисницкого звучал глухо из-за близкого соседства с ее хаотично заколотыми волосами. – И я, – протянула она, чувствуя, как тени невзгод отступают. Что все ее волнения по сравнению с редкой удачей любить? Вот почему она позволяла ему приходить и каждый раз, если поначалу и не хотела, оказывалась плененной искренней теплотой его глаз. Марианна про себя называла это «свечением». Да, это была связь, не любовь, а именно связь, но она ничего не могла сотворить с собой. Сродни наваждению, безумию, пусть и не роковому, но все же, это чувство раскрашивало жизнь. – Маша, я женюсь, – вымолвил он, подняв на нее свои удивительно холодные и в то же время страдающие глаза, безмолвно, но настойчиво взывающие к прощению и благоразумию. Он долго ждал, прежде чем признаться. Ни словом не заикнулся, пока все существовало на стадии подготовки. Но теперь тянуть нельзя. Не должна Марианна узнать все от чужих, это будет удар для нее. Да что он, все равно будет больно. Нет, не стоит думать об этом, к чему понапрасну расстраивать себя и портить жизнь другим? Марианна задышала совсем неслышно, не ответила, лишь отвела глаза и безуспешно попыталась встать на ноги. Он держал ее, напряженно вглядываясь в смену чувств на ее лице. Но никаких особенных изменений он не прочитал, что повергло его в благодарность. – И… – голос ее зазвучал хрипло, – что ты хочешь от меня? Ты свободен, всегда был свободен, как хотел. Казалось, сердце вот-вот неуверенными толчками пробьет оболочку ребер, но Марианна, несмотря на неизвестно откуда пришедшее волнение (она ведь всегда знала, что этот день наступит, пусть и в немой мечте алкала иного), говорила на удивление спокойно. «Ты всегда была разумной женщиной», – как будто прочитала она возможные мысли Михаила. Но он думал, что, скорее всего, действительно выглядит подлецом, раз позволяет себе так поступать с женщиной, которую искренне, пусть и своеобразно, любит. – Машенька, только не переживай, мы сможем видеться… – Да-да, – поспешно бросила она, опасаясь, как бы он не сказал чего-то еще. – Ты прости, мне пора. Сегодня спектакль. Михаил решил, что и так отделался малой кровью, хотя какая-то недосказанность не давала ему успокоиться. Сбитый с толку, неуверенный в завтрашнем, он откланялся, но сдаваться был не намерен. А чего он ждал? Комедии с легким исходом? Конечно, придется помучиться, но главное, дело сделано. Он не даст ей уйти. 9 «Миша, я всегда знала, что день, когда мне придется писать тебе эти слова, настанет. Ты много принес мне счастья, но много и бед. Не думаю, что эта связь имеет место быть и теперь, когда речь идет уже не только о наших желаниях и отношении к самим себе, но и о счастье тех, за кого ты с недавних пор в ответе. Не думаю, что впредь нам позволено видеться. Спасибо за все, что было хорошего, прости за плохое. Марианна». Без околичностей и чувствительности. Ни к чему вновь рвать сердце. Да, Крисницкий всегда считал ее рациональной, пусть и теперь думает так. А как иначе, если она сама создала вокруг себя такой ареол? Никогда, даже в самые сокровенные минуты, она не теряла самообладания. Возможно, она переборщила со стремлением казаться неуязвимой и боязнью, что кто-то разгадает ее и воспользуется открытой слабостью. Марианна выдохнула и скрепила сложенную бумагу. В последнее время ей чудилось, что Крисницкий тяготится ей, презирает за то, что она согласна была жить так. «Сначала соблазняют, потом нехотя снисходят именно за то, чего так исступленно добивались», – усмехнулась она, подзывая камердинера. Что же касается другой участницы этого невольного треугольника, она, как только чары Крисницкого над ее романтичной головкой рассеялись, начала сомневаться и чуть было не вынудила опекуна пойти на попятную. Но тот, поддерживаемый Надеждой Алексеевной, на сей раз не пошел на поводу у обожаемой своей девочки и каждый день до самого торжества убеждал ее. Каждый раз словно в первый. Быть может, Тоня, даже в детстве отличавшаяся небывалой для единственного ребенка в доме мягкостью и кротостью, которые в ней долго вскармливали и которая стоила ей больших жертв в прошлом и настоящем, не проявила бы подобной «дерзости», как считали все мамушки, нянюшки и даже слуги. Но приезд одного бравого господина существенно подкосил ее решимость сделать все, как полагается и устроить свое будущее. Лев Анатольевич Фарсов, необузданный племянник Федотова, пожаловал к родственникам вместе с всегдашним обезоруживающим любую даму набором улыбок, галантностей, открытости и детской, пусть и нагловатой, искренности. Двоюродным братом Антонине он только считался, ведь та сама толком не знала о настоящей своей семье, а настойчивые попытки атаковать Федотова и разузнать все не приносили плодов, ибо тот каждый раз замыкался в себе, отшучивался или делал вид, что невероятно занят. А то и вовсе начинал похныкивать, после чего ударялся в рассуждения в стиле «как прекрасна была жизнь в прежние времена», сопровождая это изрядной долей ностальгии, горечи и сладостей вприкуску. Чаще всего же он говорил, что все родные ее умерли и нечего совать нос в дела усопших, что произошедшее того не стоит, все было обыденно и скучно. Впрочем, Тоне почти достаточно было знать, что родители ее умерли, а дядюшка охотно передал племянницу сестре ее матери, бывшей женой Дениса Федотова, и благополучно забыл о ее существовании. Но порой отчаянно тянуло разведать все до мелочей… Это были лишь жалкие звуки, подобные газетным столбцам. Она хотела знать историю, характеры, приведшие к крушению. Из таинственного перешептывания прислуги, не утруждавшей себя такой мелочью, как закрытые двери, Тоня выяснила, что ее матушка, «непутевая растяпа», или совершила в молодости что-то нехорошее, или попала в водоворот интриг. Отчего ее пасынок или деверь то ли оклеветал невинную девушку, то ли отомстил. Да, в то же время «старый мужлан», то есть истинный отец Тонечки, отошел в лучший мир, и так же при невыясненных обстоятельствах. Кажется, он был не так уж дряхл… Словом, история не то чтобы запутанная… надуманная и непонятная, а реальность, должно быть, намного прозаичнее и скучнее. Но Тоня все равно тяготела к ее разгадке, хоть и не хотела быть чересчур дерзкой. Родство не мешало молодым людям явно предпочитать всех прочих друг другу. Фарсов приезжал нечасто, но каждый подобный визит оказывался настоящим событием для сестры. Он привозил с собой кусочки неведомого мира, мира высшего света, ослепляющего блеска, которого юная девочка лишена была и в силу обстоятельств, и благодаря собственной натуре, отрицающей великосветские утехи в пользу широты и искренности родного края. Лев был столь весел, задорен и противоречив, что Тоня с увлечением исследовала его, поражаясь, если удавалось найти что-то новое и недоумевая, что он вообще такое. Он благосклонно относился к девицам и яростно-настороженно – к молодым людям, заработав этим репутацию дуэлянта и повесы. Главным чувством по отношению к кузену у Тони оставался страх, что рано или поздно она рискует влюбиться. Когда его не было рядом, она легко забывала его и увлекалась чем-то другим, жила в свое удовольствие и не ждала его возвращения. Когда он вновь оказывался рядом, она сразу чувствовала себя ничтожной, глупой и блеклой. Ей отрадно было слушать Льва, загораться его идеями, видеть, что он, пусть кажется возмужавшим и набравшимся опыта, остается тем мальчишкой, который во времена своих гимназистских каникул ненавязчиво вовлекал ее, охотно вовлекающуюся, в свои безумные идеи. Бывало, день напролет они хохотали, едва не катаясь клубками по крыльцу господского дома. Тоне, оторванной от мира, жизнь Фарсова представлялась сказочной, перспективной, свободно дышащей. Она же в силу возраста и пола оказалась заточена в деревне, обучаясь премудростям домоводства. Когда же он поступил в университет, счастливая для обоих пора отрочества канула в небытие. Каждый раз Лев будоражил Тоню, заигрывал с ней, говорил нежные слова и, сам того не понимая, обнадеживал ее, так что она, пусть и с опаской, начала мечтать. Ничего же сколько-нибудь серьезного у него не было и в мыслях, как верно заметил Федотов. Это было его обыденное поведение, шаблон, по которому он общался со всеми, кто не отталкивал его, а Тоне оно стоило душевного покоя. – Кузина! – вскричал Лев в своей обычной манере, широко расставляя руки и позволяя спускающейся с небольшой лесенки, ведущей в столовую, Тоне нырнуть в его объятия. Антонина, пусть и без особенной радости, так и поступила. Ее уже терзали мысли о перевороте жизни с ног на голову, а тут еще этот Лев, будь он неладен! Федотов без обыкновенного радушия встретил сына сестры, похлопал по плечу, осведомился об учебе. При упоминании об этом скучном занятии вздернутый нос Льва расплылся по лицу вместе с лукавой улыбкой. – Ах, к дьяволу ее! – отмахнулся племянник, наслаждаясь нахождением в кругу любящих людей. Поклонение он обожал. – И что же, – не унимался Федотов, беспокойно поглаживая аккуратно подстриженную бородку, – так и не решил, чем займешься после окончания университета? Тоня, раскрыв рот, внимала болтовне мужчин, имеющей для нее особый, всеобъемлющий смысл. – А, да ну его, дядюшка, – Лев запрокинул голову назад и, стукнувшись о низко свисающую картину, громко рассмеялся. – Ну, если тебе так не терпится увидеть меня занятым драгоценным делом, можешь считать, что я приеду к тебе и стану экономкой! Федотов недружелюбно скосился на молодца. Вот ведь послал бог племянничка! – Поражаюсь твоей беспечности, – вздохнул он. – Да будет тебе, дядя! – воскликнул Лев, все более вальяжно раскидываясь на диванчике и дразня невесть откуда выискавшуюся моську. – С каких пор ты стал таким ворчуном? – Не подобает сыну дворян быть управляющим чьи-то имением, а уж тем более «экономкой»! – вспылил Федотов. – А я обещал Ольге позаботиться о себе. Лев фыркнул, воздетыми к небу очами выразительно докладывая: «Что мне делать с тобой, если ты даже шуток не понимаешь?» – Мамаша выжила из ума, так что теперь ей точно не интересно, заботишься ли ты обо мне. – Лев! Федотов приподнялся с кресла и смотрел на племянника во все глаза, как будто опасался поверить, что тот рехнулся. – Хорошо, дядюшка. Вижу, никакого разговора у нас сегодня не выйдет. Тонина, свет очей моих, пойдем прогуляемся. Расскажешь мне о женишке. Тоня покорно поднялась. Проходя мимо Федотова в раскрытую дверь, она ласково погладила его по плечу, загороженному толстым слоем ткани. – Ну, и что ты расскажешь мне? – не теряя всегдашней своей веселости даже после ссоры с дядей, напрямик спросил Лев, постукивая себя по груди ладонями. Денис Сергеевич был столь неконфликтен, что прошедший эпизод казался верхом его грубости. – Что ты хочешь услышать? – спросила Тоня, опуская голову. – Ну, каков доход у этого твоего Брусницкого… – Крисницкого, – поправила Тоня. – Ну, а я как сказал? Да, это неважно. Не слишком он стар? Знаешь, Тонина, для такой тихони, как ты, это преотличная партия! Будешь купаться в золоте, кутить, вращаться в таких кругах! Чудо что за жизнь! Правда, дядю смущает, что он по рождению не дворянин, а я считаю, это, черт возьми, гроша ломаного не стоит. Отлично ты устроилась, сестрица! Мне вот горбатиться придется, чтобы хоть что-то заиметь, а ты – раз – и замуж, и в ус не дуешь! Может, и мне найдется престарелая девица с несколькими тысячами приданого? Я б не отказался… – Он вовсе не престарелый, – обиделась Тоня, а душу накрыло волной сомнения. Ее оскорбило то, как беспечно обо всем толкует Лев, словно это ничего не значит! – И вообще, к чему эти разговоры? – Да-да, ты права, Тонина! И не слишком – то приятно будет созерцать подобную рожу каждый день, каждый год… Боги, нет, ты совсем мне спутала планы! Я на войну пойду! – На войну? – личико Тони вытянулось. – Ну, конечно, глупышка! Зачем еще жить? Чтобы вести это размеренное существование и гнить в деревеньке? Плохо же ты меня знаешь… – Ты что, славы и ратных подвигов ищешь? – отозвалась Тоня, не веря в осуществление его мечтаний, поэтому не слишком волнуясь. – Конечно, Тонина! Что же, я гожусь лишь для роли тупеющего с каждым годом уездного помещика? – А папа, по – твоему, только ограниченный помещик? – нахмурилась Тоня. – Ну, не переводи все на личности. Но, в общем-то, и он… Ах, как это сложно объяснить! А, ну его к дьяволу. Тонина, ты не знаешь, чего я хочу! Нет, не так пройдет моя жизнь! Ты представь, они меня собираются превратить по образу своему и подобию! Нет, не выйдет, братцы! Лев рассмеялся, дразня Тоню. Он бегал вокруг нее кругами и вперемешку с ничего не значащими выкрикиваниями поведал несколько запоминающихся историй, как вызвал на дуэль оскорбивших его студентиков. Правда, они все остались целы, у кого-то всего лишь пуля застряла в теле. – И чем же они оскорбили тебя, Лева? – оживилась Тоня, снисходительно – любовно оглядывая гордый профиль кузена и воображая, как этот буйный субъект горячится из-за ерунды. – Как «чем» ?! Один республиканец, не наш, не здешний, открыл мне, что я презренный приверженец отживших методов. Нет, ты представляешь, каков нахал? Отжившие методы – это войну он имел в виду! Вот и получил по заслугам, теперь только поправляться начал. Другой что-то мне сказал про моего отца, вроде что тот торговал рыбой прежде чем получить дворянство. Это мой-то папаша, который ногти себе полирует перед завтраком, представь?! Правда, потом оказалось, он ничего оскорбительно в виду не имел… Но я что же, должен терпеть? Не на того нарвались! Выражаться надобно яснее. – Ну, а еще? – со смехом спросила Тоня. Льва всегда что-то хранило. Да и большинство конфликтов в виду его быстрой отходчивости удавалось искоренять до того, как в ход шли пистолеты. – А, ну да… Потом я еще повздорил с Малишиным… – С Ильей?! – поразилась Тоня. – Он-то чем не угодил тебе? Мне казалось, вы не разлей вода. – С ним самым… Да, но этот хлыщ нелестно отозвался о моем новом сюртуке. Тут уж Тоня, и без того еле сдерживающаяся, согнулась пополам от звучного терпкого смеха и поддавалась новым приступам по мере того, как задетый Лев пытался оправдаться. За ужином посматривая на кузена, Тоня уже без пульсирующей боли думала, что неминуемая разлука сделает их недосягаемыми друг для друга. – Эх, отдаем свою красавицу первому встречному! – возвышал голос Лев, изрядно обливая свое горе вином. – Перестань, Лева, – упрашивал его Федотов, пытаясь утихомирить, но в душе одобряя подобный пыл, поскольку сам не мог спокойно думать о предстоящем браке.