21 Для Светланы этот день был одним из самых тяжелых за последнее время. Она поняла, наконец, что Андрей не на шутку увлекся ей. И, что редко бывает с кокетками, она не усмехнулась победе, почувствовав себя всесильной вершительницей душ, а пожалела его, понимая, что теперь придется отказывать, раз уж она так недвусмысленно показывала свою благосклонность. «Просто ничего не могу с собой поделать», – вздыхала про себя эта нерешительная девушка со слабой верой в себя, которую искупляла тем, что хотела нравиться другим повсеместно, всегда, везде, топя собственную нелюбовь к себе в любви других. О том, что ей глубоко импонирует выбранная роль, Виригина не задумывалась, надевая маску обольстительницы как щит. Как любой человек с неблагополучным детством, она сама до конца не осознавала, откуда вытекает большинство ее странностей и патологий. Наряду с навязчивым желанием нравиться Светлана покрывалась потом при мысли, что рано или поздно, в скором времени ей придется отдать себя кому-то. Навсегда связать свою жизнь с человеком, который ей не дорог, которого она в лучшем случае будет уважать, поскольку все, кто не был ей безразличен, не могли жениться на обедневшей дворяночке, а на благосклонность опекунов рассчитывать не приходилось. И раньше ей приходило на ум подобное, но теперь стало со всей необратимостью неожиданного финала. Казалось, время еще есть, но нутром Виригина чувствовала, что оно истекло, а ей придется или жить по – прежнему, понимая, что это былое никогда уже не будет прошлым, или взбрыкнуть… И при мысли об этом сердце ее заливалось патокой сладкой надежды. Возможность бросить все и кинуться очертя голову в неизвестное пугала всегда и оставалась лишь смелыми планами. Как любовные истории просты и понятны в книгах, в рассказанной жизни других, и как сложны они в жизни. Пришел, увидел, полюбил… Если бы все было так на самом деле! Завидев Костю, Светлана дрогнула и через подкатывающие приступы тошноты ощутила прилив тепла к лицу. На висках ее закружились капельки пота. «Неужели это оно?» – подумалось ей в каком-то упоительном предвкушении, какое, должно быть, было у декабристов, знавших, что они погибнут, да погибнут не зря. Пометавшись несколько мгновений, Виригина поспешно пошла прямо на него, переплетая разметавшуюся по плечам косу. Ее глаз, слегка косивший, если она уставала, выдавал ее сейчас с головой. Пальцы, которыми она вгрызалась в лен волос, едва подрагивали. Эти двое увидели друг друга задолго до того, как стали слышны предательские голоса, и все время, пока не сблизились, каждый думал о своем. Константин, который мучился от отравляющего сладострастного чувства по отношению к этой ускользающей пташке, застенчиво направился к Светлане. Единственный способ, которым он привык лечить эту болезнь, был недопустим в условиях общества, где они жили и которое так отчаянно пытались изменить. Тем не менее природный задор Кости и неверие в то, что его действия могут искалечить кому-то жизнь, распаляли его желание, борющееся с остатками морализаторства и сидящей в нем, к его позору в отношении к самому себе, стеснительности. И он, как любой, не желающий плестись в конце и быть «лишним», обычным человеком, понеся вперед. Должно быть, мелькнула в нем проходная мысль, что все застенчивые в детстве люди стараются компенсировать свою особость нахальством, когда взрослеют и обретают больше возможностей. – Светлана Евгеньевна, что же это вы, никак лошадей запрягать пришли? – рьяно выкрикнул Константин, бросил поводья, не глядя на них, и приблизился к гостье вплотную. В пылу разговора, когда с обеих сторон мысли и слова были как никогда далеки друг от друга, сердце Кости продолжало чертыхаться про себя, но по пальцам ползло благодатное тепло уверенности, что все будет так, как он предполагал. Плечом Костя почувствовал вкрадчивую девичью улыбку. Подвывания сердца не мешали Виригиной, как всегда, говорить светло и тихо. Лиговскому, отнюдь не романтичному, она вдруг причудилась загадочной, как русские закаты. Невыносимо приятный запах обветренной земли поднимался к их головам. Упругий ветер разжигал запретные думы. Облако распухало подобно утреннему цветку, пока с небес лился влажный солнечный свет. Смотрящий на то, как восхитительно колосится рожь на поле местный мыслитель Митька, конечно, не снизошел до того, чтобы подглядывать за барами. Они, напротив, сами явно хотели привлечь к себе внимание и вообще помешали ему любоваться природой. Молодой барчук, полный сил самец, после нескольких взволнованных фраз в охапку схватил барышню, приехавшую погостить к хозяйской дочери (то бишь к сестре этого антихриста). Митька не подумал бы, что девушка станет противиться, пока спустя несколько минут горячих поцелуев и шептания на ухо банальностей (малый не промах) она не начала вырываться. Занятно, Константин Михалыч, кажется, успел уже в декольте к ней залезть. Что за история! Сударыня, злясь и срывая голос, оттолкнула его своими тоненькими ручками и с клокочущей в голосе злобой, но попыткой совладать с собой, прошипела: – Как вы смеете?! Желая, возможно, дойти до исступления и заразить им его и себя, она в ужас пришла оттого, что не нашла сил отпихнуть его сразу. Подумать только, ведь эта первая в ее жизни сцена с объяснением, в которой она не стыдливо опускает глаза и озвучивает приличествующие случаю ерунду… Даже дух захватывает! Константин, не слушая ее, а лишь смотря в глаза, наполненные влагой, болью, желанием, как ему почудилось, снова схватил ее за плечи, и, пытаясь заткнуть ей рот своими губами, повалил Светлану на траву. Запутавшись не столько в собственных юбках и колющихся травинках соломы, сколько в поглощающем чувстве унижения, Светлана долго не могла отбиться. – Животное, – только и смогла выдать она хриплым надорвавшимся голосом. Он, противясь порыву, дал ей шанс вырваться, устало повалился на траву и, разочарованно смотря на Виригину, откинул голову назад, пока она, как чудом избежавший пули зверек, медленно поднималась с колен и, не оборачиваясь, чтобы не позволить ему увидеть, как к носу предательски подползает влага, быстро зашагала прочь. 22 – Какое везение, что кости целы. Это не так-то мало, учитывая то, что произошло, – услышала Алина слабое жужжание голосов над своим ухом. От этих тихих тягучих тембров Крисницкой еще больше захотелось спать, но воспоминание о чем-то значительном заставило разомкнуть веки и приподняться, ощущая чудовищную ломоту в ключицах. С трудом разомкнув щиплющие глаза веки, она уже знала, для чего здесь доктор. Алина с удивлением, что способна на такое (все ведь ей вечно безразлично), припомнила, как, больно ударившись об землю, лежала в пыли лицом вниз. От мук едва различая очертания удаляющейся лошади, она подумала, что это конец, и мысль эта обдала госпожу Крисницкую такой смертельной тоской, что она, превозмогая боль, перевернулась на спину и что есть силы завопила. – Аля, Алиночка, – засуетилась возле Крисницкой Надежда Алексеевна, с жалостливой любовью вглядываясь в дорогие глаза. В любое другое время Алина фыркнула бы про себя, сделав вид, что не заметила ничего, но в свете последних событий слабой улыбкой поблагодарила свою няню. – Что со Светланой? – Отделалась легким испугом, – в голосе Надежды слышался упрек. Вот что бывает, если молодежь балуется без их присмотра! – Лошадь доскакала до крыльца и сама остановилась? – спросила Алина, ведь так уже бывало. Хотя все знали, что не стоит брать Милю, слишком она буйная. – Если бы, – вздохнула Надежда и как-то странно покосилась на Алину. Снова жалостливо и… сочувственно? У Алины похолодело внутри. – Что-то с Костей? Из-за этой проклятой девчонки одни проблемы! Взбрело ей в голову забраться на лошадь без всякой нужды! Без пригляда… – Андрей ранен. Андрей… Всегда Андрей. Вечно Андрей, Андрей, и слышать его имя от тех, кто понятия не имеет, что оно в ней вызывает, так тягуче-больно… – Сильно? – спросила Алина, в какой-то даже упоении предвкушая положительный ответ и надеясь, что ей будет безразлично. Он ведь понесся спасать эту девицу… – Сильно, но его жизни нет угрозы. – А Костя? – При чем здесь он? – удивилась Надежда. – Я видела, как он бежал навстречу мне. – Он подоспел, когда Андрей уже остановил Милю. Алина задумалась, сдвинув брови. Надежда решила, что беспокоить ее больше не стоит, и тихо вышла прочь. – Конечно, это неприлично, девушка чуть не погибла, но эта ваша Светлана понимает, что чуть не уничтожила троих? – гневно спросила она у Крисницкого, а тот в ответ промолчал. 23 – Потому что в вас кровь молодая бродит и вырывается, – с раздражением сказал Денис Федорович, скорбно сглатывая. – А с каких пор в вас она не бродит, пугает? Когда и для чего вы успели стать такими скучными? – В нашем возрасте скорее понимаешь, что стоит смерти. Проще говоря – ничего кроме счастья близких. – Я и ратую… – оторопела Алина. – Ты этих крестьян даже не знаешь. И едва ли они скажут тебе «спасибо». Пустое все, суета… – Что же не суета?! Есть блины в тепле и неге, пока народ… – О, прошу! – с редким для него раздражением перебил Федотов, начиная хрипеть от повышенного тона беседы. – Народом можно прикрываться всегда и для чего угодно, особенно если ты правитель. Я по своему детству помню восстание декабристов. Но вы преследуете иные цели. – Какие же? – спросила Алина с вызовом загнанного в угол смельчака, внутренне холодея. – Как модно нынче говорить про наш корыстный расчет и цели! В тот момент Андрей очнулся, разговор оборвался. 24 Разлитый мягкой негой день клонился к завершению. Золотое зеркало облаков паутиной неслось по выжженной степи горизонта прямо на Алину. Как безмерная воронка Галактики, вращались на ветру облака, наскакивая на крону Солнца. Ветер сгонял с него легковесные слои пара. С трудом отпрянув от окна, Алина повернулась к ворочавшемуся в постели Андрею и, заметив, что он пытается встать, приказала: – Нет, не двигайся! И засмеялась, совсем как влюбленная девушка, мягко, грациозно, положив руку Андрея обратно на одеяло. Солнечный луч застрял в ее бледных волосах, склонившихся вместе с головой в благоговейном спокойствии. Слова утешения не шли с языка девушки. Все сочувствие, обращенное в звук, утрачивало целебное свойство и казалось Алине плывущим неизмеримо пошло. Она просто слабо, жалостливо улыбалась, видя, как он пытается держаться мужественно. Алина припомнила, как сидела на полу у комнаты, где мучился Андрей. Как она сможет жить без него? Эта мысль казалась кощунственной, чудовищной. Кто развеселит, кто успокоит, кто вселит надежду одним своим видом? Перспективы плыли перед ней удручающей заглатывающей линией. Поймав ее лукавый цветущий взгляд, Андрей отказался от намерения подняться, и, подумав о чем-то, опустил голову. Алинина серьезность опасно сочеталась с нежной насмешкой, ставящей его в тупик, но это не было неприятно. Они начали вести очень тонкую умелую игру, растворяющуюся в нюансах полуслов и полу взглядов. Это не было кокетство в обычном понимании, но Алине оно давало уверенность в себе как в объекте преклонения, а Андрея веселило. Он действительно сильно пострадал, а, Алина, оправившись от первого ужаса, дежурила теперь возле него так часто, как могла. Крисницкая зарекомендовала себя настолько неподверженным любовной болезни существом, что никто и не верил уже, что такое вообще возможно. Поэтому никаких сплетен об этих двоих не ходило. Поначалу, пока еще существовала угроза жизни Андрея, Алине казалось, сердце само себя утопит в крови, если его не станет. Тогда у них произошло поразительное единение. Они так же спорили, как раньше, но уже по-другому, светло. Алина чувствовала свою небесполезность, и эта уверенность исцеляла ее лучше любого лекарства. Во время болезни Львов принадлежал только Алине, поэтому она не хотела, чтобы он выздоравливал, и не корила себя за такие мысли. Это странное тягучее чувство к нему океаном заливало временами все ее существо несмотря даже на то, что ничем телесным, кроме случайных прикосновений, не подкреплялось. Что могло случиться, пойди она дальше, Алина страшилась подумать. Порой казалось, она может задохнуться. «Больная поэзия», – так про себя она отзывалась о том, что происходило внутри – где-то около сердечной мышцы, и, как не странно, Крисницкая больше не раздражалась подобным словам. Алина вновь поймала себя на догадке, что превосходная степень в характеристике собственного чувства не может быть оправдана. В те минуты, когда она уже почти была уверена, что Андрей женится на ком-то еще, она твердо знала, что никто не может любить его так, как она. И у других женщин по отношению к Андрею – так, ерунда, и только у нее – настоящее, проверенное временем. На сильные чувства способны лишь незаурядные люди, тщеславно размышляла Алина. А уж она-то как никто другой способна зваться необычной. Почти постоянно ее мучила ревность и чувство собственничества по отношению ко всем, кто был ей дорог. За них она многое отдала бы, хоть и редко обнажала свои привязанность. Но и требовала за это повиновения, хоть и никогда не говорила об этом. – Он ведь правда террорист, – тихо сказала когда-то Алина, объясняя сущность Кости и не стремясь увидеть реакцию Андрея.