— Выкладывай, Жак, в чем дело, и проваливай. — Капитан, не смей так говорить даже в шутку. Я по делу пришел, можно сказать, подарок тебе принес. Этому корешу нужна новая ксива, не то его заберут в армию. В меня впились крошечные глазки толстяка. — Жак сказал: полтора — ему, десять — тебе. Он уже свое получил. — Вечно он путает. Двадцать, и точка. А комиссионные я сам ему выплачу. — Ладно, черт с тобой. Я отдал деньги. Он тут же достал из кармана пластиковые корочки с фотографией паренька, которому никак нельзя было дать моего возраста. Год рождения, указанный рядом с фотографией, тоже не совпадал с моим. — Но ему же всего пятнадцать! — возмутился я. — Ничего, у тебя тоже мордашка как у младенчика. Сойдет. Или сбрось несколько годков — или иди в армию. — Ладно, беру. Я уже чувствую, что помолодел. Спасибо за помощь. — Всегда к твоим услугам. Во всяком случае, пока у тебя есть сахар. Я вышел из бара, перебежал улицу и юркнул в темную подворотню. Жак не заставил себя ждать. Несколько минут я бесшумно шагал за ним, потом стал догонять. Ощутив затылком мое дыхание, он резко обернулся. — Это я. Не пугайся, Жак. Просто хотел тебя поблагодарить. — А-а! Да брось ты, не за что, — промямлил он, испуганно обшаривая глазами пустынную улицу. — Жак, окажи мне еще одну услугу. Дай мне взглянуть на твою ксиву. Хочу убедиться, что Капитан меня не надул. — Что ты! Он не такой! — Верю, но все-таки хочу взглянуть. — В свете фонаря блеснул мой кинжал. Жак мгновенно выхватил из кармана и протянул корочки, очень похожие на мои. Я раскрыл их, повернул к свету, затем закрыл и отдал Жаку. Но он оказался подозрительным. — Это не моя ксива! — пролепетал он, взглянув в удостоверение. — Это твоя! — Верно. Я решил с тобой поменяться. Ты же сказал, что моя ксива — годная, вот и бери ее себе. Я повернулся и пошел прочь. Шум прибоя и возмущенные вопли Жака постепенно стихли за спиной. Я был очень доволен собой. Если Капитан меня не надул — Жак ничего не теряет. Если надул — тем хуже для Жака. Соломоново решение. Чем дальше на берег — тем выше здания, чище улицы, ярче фонари. И тем сильнее меня одолевала усталость. Я не удержался от искушения войти в первый же бар. Бархатные гардины, свет, не режущий глаз, кожаные кресла, миловидная официантка. Она равнодушно поставила передо мной пиво, но, получив щедрые чаевые, стала куда как любезнее. Но отдохнуть, потягивая пиво и заигрывая с официанткой, мне не удалось. Очень уж много «грязных свиней» шастало по этому городу, причем всегда по двое. Когда парочка этих несимпатичных зверушек ввалилась в бар, сердце мое ушло в пятки. «Чего ты боишься? — укорил я себя. — У тебя же отменная ксива!» Полицейские обошли зал, проверяя у посетителей документы, и наконец остановились возле моего столика. — Добрый вечер, начальнички, — ухмыльнулся я. — Нечего зубы скалить! Показывай! Я протянул корочки. У того, кто в них заглянул, аж ноздри раздулись от радости. — Ты только погляди на этого орла! — толкнул он локтем напарника. — Это же сам Жак-Шутник! Каким ветром тебя занесло в наш район, дружище! Ну, теперь все. — Это свободная страна. — Не для тебя, Жак. Мы знаем, что у тебя договор с портовой полицией. Вот и сидел бы там спокойно, капал бы на своих друзей. Но ты выполз из своей норы. — Да что вы, ребята! — сказал я с дрожью в голосе. — Я сейчас же вернусь. — Поздно! — хором заявили патрульные, защелкивая браслеты на моих запястьях. — Слишком поздно, — добавил тот, у которого раздувались ноздри. — Все, Жак. Ты теперь в армии. Береговая полиция тебе не поможет. «Перестарался, — с горечью подумал я, выходя из бара в сопровождении полицейских. — Похоже, с этой минуты начинается моя головокружительная военная карьера…» Глава 7 Мне отвели тесную камеру с жесткой койкой, но я не стал скандалить. После напряженного дня нужен был только сон. Должно быть, я захрапел, не успев коснуться головой грязной подушки. Спал я как убитый, а разбудил меня луч света, проникший сквозь крошечное зарешеченное окно. «Знаешь, а ведь могло быть хуже, — попытался я себя приободрить. И тут же мрачно возразил: — Куда уж хуже!» Мой живот заурчал, требуя еды и питья, и мне стало совсем грустно. «Плакса! — обругал я себя. — Вспомни, что ты уже перенес. Не горюй. Пока у тебя отобрали только кинжал, зато остались деньги, ксива и… и отмычка», — добавил я мысленно. Присутствие этого маленького инструмента согревало душу. Появилась надежда на побег. — Есть хочу! — завопил молодой человек в соседней камере и принялся трясти решетчатую дверь. — Дайте пожрать. Мы ведь не преступники! — подхватил другой. — Мне мамочка всегда подавала завтрак в постель… Последняя фраза не вызвала у меня сочувствия, но идея насчет завтрака пришлась по сердцу. Я тоже заорал что было сил. — Ладно, ладно, заткнитесь, — раздался грубый голос. — Жратву уже несут, хотя будь моя воля — я бы вам показал, как уклоняться от призыва! — Черт бы тебя побрал, сержант. Что-то я не замечал в армии твоей толстой задницы. Я отыскал взглядом того, кто это произнес. Парень держался чуть смелей, чем остальные нытики. Ждать пришлось недолго, хотя вряд ли стоило это делать. Обычный суп с лапшой и сладкой красной фасолью — не самое подходящее блюдо для завтрака, на мой взгляд. «Любопытно, — подумал я, — что нам предложат на ужин?» Времени для раздумий на подобные темы была бездна. После кормежки никто в нашем зверинце больше не появлялся. Глядя в потрескавшийся потолок, я помаленьку пришел к выводу, что моя злая фортуна на самом деле не так уж зла. Ведь я — живой и здоровый — попал-таки на Невенкебла! Впереди — многообещающая карьера. Осмотрюсь хорошенько, узнаю, кто тут чем дышит, — глядишь, и найду дорожку к генералу Зеннору или как его там. Ведь он — в армии, и я скоро там окажусь; выходит, это удача, что меня загребли. К тому же у меня есть отмычка. Когда придет время, возьму и исчезну. Да и не так уж плохо в армии, в конце концов. Ведь я был солдатом на Спайовенте, не впервой. До чего же здорово мы умеем пудрить себе мозги! В середине дня, когда мои товарищи по несчастью снова проголодались и подняли галдеж, залязгали и отворились двери. Вопли утихли: нас, дюжину унылых парней примерно одного возраста, сковали сначала попарно, рука к руке, а потом длинной цепью вместе. Впереди ждала неизвестность. Оступаясь, натыкаясь друг на друга и переругиваясь, мы вышли на тюремный двор и забрались в оборудованный решетками кузов грузовика. Машина сразу выкатила на людную городскую улицу. Я заметил, что одежда прохожих не такая, как на материке, автомобили — необычной формы, но с первого взгляда стало ясно, что технический прогресс шагнул здесь довольно далеко. Так и есть: островитяне сознательно отрезали себя от мира. Разумно, хоть и эгоистично. Закоренелым преступникам вроде нас даже скамеек в кузове не полагалось. Мы стояли, вцепившись в прутья решеток, и на поворотах валились друг на дружку. Худощавый темноволосый парень, прикованный к моему запястью, тяжко вздохнул и спросил: — Давно ты в бегах? — Всю жизнь. — Ха, смешно. А я — полгода. Шесть коротеньких месячишек. Ну, теперь — конец. — Так-таки и конец? Мы же не помирать, а служить идем. — Какая разница? У меня брата в прошлом году забрали, так он ухитрился переправить нам письмо. Потому-то я и спрятался… Он такое пишет… Зрачки моего собеседника расширились, он содрогнулся. Тут машина остановилась, и нам велели вылезать. Картина, открывшаяся моим глазам, пришлась бы по вкусу любому садисту. Площадь перед высоким зданием была забита самыми разнообразными транспортными средствами. Из них сотнями, а может, и тысячами, выбирались юные рекруты с одинаковой обреченностью на лицах. В наручниках только наша маленькая группа — всех остальных привели сюда желтые мобилизационные предписания. Некоторые из парней отпускали шуточки насчет нас, закованных, но наша дружная ругань заставила их прикусить языки. Ведь мы, что ни говори, пытались — пусть неудачно — избежать принудительного призыва. Впрочем, армейскому начальству определенно было наплевать, каким путем добыта очередная порция пушечного мяса. Как только мы вошли в здание, нас освободили от оков и затолкали в толпу. Нас поглотила безликая военная машина. Мы встали в конец длинной очереди к одному из столов, за которым сидели седовласые толстушки, годившиеся нам в бабушки. Толстушки все как одна носили очки, поверх которых глядели на нас, стуча на пишущих машинках. Наконец подошла моя очередь, и меня одарили улыбкой. — Документы, молодой человек. Я протянул ксиву. Женщина сверила дату и имя со множеством анкет. Я заметил провод, идущий от машинки к центральному компьютеру. К счастью, компьютер не нашел противоречий. — Возьмите, — улыбнулась старушка, протягивая мне пухлую папку с бланками. — Поднимитесь на четырнадцатый этаж. Успешной вам службы. Поблагодарив ее, я направился к выходу и наткнулся на плотную стенку из неулыбчивых военных полицейских. — Мне на четырнадцатый этаж, — деловито сообщил я ближайшему из них. Поигрывая дубинкой, он указал глазами на лифт. Кабина лифта была огромна, но и нас набилось в нее человек сорок. В жуткой тесноте мы поднялись на четырнадцатый этаж. Как только раздвинулись створки кабины, мы увидели здоровяка в военной форме с невероятным количеством шевронов, бляшек и медалей.