– А в чем они были одеты? – Ну, куртки… С капюшонами. – С капюшонами? – Ну да, в капюшонах они были все! (Наверное, те, которых муж одной из теток видел). – А как быстро они вышли? Прямо сразу? – Нет, не сразу… Мы с Темкой пошли к мусорным бакам кошек кормить, а когда возвращались, они и выскочили. – Много времени прошло? Долго вы их кормили? – Не знаю… – с удивлением воззрился ребенок на тетку, пытаясь сообразить. Людмила Петровна осознала, что вопрос дурацкий: счастливые часов не наблюдают. – А кто-нибудь еще из ребят был в то время во дворе? – Нет, только нас с Темкой выпустили. Грязно же. Мокро. – А потом? – Потом – ничего… Ну, потом еще тетя Дуня пробежала, как ненормальная. А потом вы пришли. – А как бегают ненормальные? Не так, как нормальные? – Она бежит-бежит, потом остановится и руку к сердцу прижмет – задыхается. И все бормочет. На диету ей пора. О, боже! Она не только философ. Ей и проблемы диетологии не чужды. Если уж она и была ослицей, то ослицей крайне наблюдательной. И вообще, разносторонне развитой! – Ну, спасибо, Катя! – За что? – удивился ребенок. И правда, особо вроде бы не за что… Людмила Петровна домой почти бежала, в маршрутку не стала садиться. Эмоции переполняли ее. И выплеснуть их, поделиться пережитым сегодня было не с кем, ее задушевные подружки блистательно отсутствовали. Правда, Зайка на днях должна возвратиться из своего санатория, а Милка вернется только под Новый год. Какой-то криминальной столицей становится Артюховск! Был Ростов-папа, была Одесса-мама, а Артюховск тогда кто? Их позднее дитя? Попавшей в эпицентр, как она полагала, криминальных артюховских событий, Люсе казалось, что на огромных российских просторах не сыскать другого такого места, где бы преступность так правила бал. Впрочем, Людмила Петровна немного лукавила: причастность к неординарным событиям приподнимает нас в собственных глазах. Даже к таким драматическим событиям, и даже косвенная причастность. Дуня Горохова Дуня позвонила ближе к вечеру и попросила Люсю подежурить за нее сегодня, мама в тяжелом состоянии. – Конечно, Дунечка! Сколько надо – столько и буду дежурить! Не думай об этом! Как мама? – Плохо! – осипшим от рыданий голосом сказала Дуня. – Она в хирургии? – В неврологии. У нее инсульт. Правую сторону парализовало. – А… порезы? – Порезы мелкие, их даже зашивать не стали. Хирург сказал, ее, скорее всего, пугали. Просто тыкали перочинным ножичком. На фоне испуга и стресса – инсульт. – Она в сознании? – Да, но говорить не может. Пытается что-то сказать, напрягается, мучится, а я плачу – «мамочка, я не понимаю тебя!». Единственное, что, по-моему, разобрала по губам – «Юля». Представляешь, она даже в таком состоянии о Юльке думает! Всегда повторяла: «Душа за Юленьку болит. Что за характер, захочет – в ложке утопит, захочет – из моря вытащит! Ох, и наплачешься ты с ней!». А когда я угадала – «ты про Юлю говоришь?» – она так облегченно вздохнула и глаза закрыла. Вроде бы уснула. А меня на ночь хотят выпроводить. Говорят – больных полно, в коридорах лежат, что вы тут будете сидеть. Завтра приходите. Если не уговорю, с утра пораньше – к ней. И зарыдала в голос: – Мамочка моя! За что нам такое несчастье?! – Дуня, Дунечка, успокойся! Пожалей себя, тебе силы сейчас нужны. Бог даст, обойдется! (Не обошлось. Утром, когда Дуня примчалась в больницу, мама была без сознания и, не приходя в себя, умерла у нее на руках. Дуня кляла себя, что послушала врачей, не добилась, чтобы ей разрешили остаться на ночь. Кляла себя за то, что в свое время не настояла, чтобы мама прекратила свой бизнес. Клясть себя она будет теперь всю оставшуюся жизнь, подумала Люся. Есть ли на свете хоть один нормальный человек, который, хороня близких, не испытывает чувства вины за их уход? Не почувствовал, не уследил, недопонял, не сумел… Не сказал в свое время нужных слов или, наоборот, наговорил лишних. Боль со временем притупляется, но совсем от нее не избавиться. И чем дальше расстояние во времени со дня их ухода, тем светлее воспоминания. Очищаясь от земной шелухи, наши усопшие превращаются в чистые, безгрешные образы. А потом приходит твой черед – уходить и передавать свою вину следующим за тобой. Не отсюда ли стремление воздвигнуть на могиле помпезный памятник, устлать холмик коврами из бумажных цветов? Избыть чувство вины хоть таким способом, когда приходит покаяние. И у каждого своя, персональная неизбывная вина.) Тем же вечером Люся позвонила Бурлакову. – Ну, как ваши успехи? – Ничего интересного, – с сожалением ответила Людмила Петровна. Только то, что вы, наверно, и так знаете. Примерно пятеро молодых людей, в разноцветных куртках с капюшонами, вышли из подъезда. Капюшоны подняты – лиц не разглядеть. Вроде бы парни. Там у них на пятом этаже живет такой Вовка-инвалид, в квартире которого что-то вроде трактира… – Езенков Владимир Иванович, – подтвердил капитан. – Возможно, это его гости. К нему, говорят, и конный, и пеший шли, всех привечал. Только я думаю… – Ну-ну? – подтолкнул Бурлаков. – Моя подруга, Людмила Ивановна, жаловалась не раз, что Вовкины гости приличиями себя не утруждают: поднимаются к нему так, что весь подъезд в курсе, а уж когда его покидают – лестница под ними трясется. Скачут через несколько ступенек, орут, хохот, мат… Разогрелись! А эти вышли тихо. Никто ведь не слышал? – Да кому там услышать?! – поморщился Бурлаков. Будний день, кто на работе, кто на учебе, одна квартира на четвертом этаже вообще пустует, ваша подруга в отъезде. Первый этаж весь под офисы занят. У соседа Антонины Семеновны, что за стеной, телевизор орал, у хозяина проблемы со слухом. Обычное дело. Езенков клянется, что у него гостей в тот день не было, а сам, между тем, лыка не вяжет. При его-то материальных возможностях!.. Вернее, полном отсутствии таковых. Хотя на момент опроса, и правда, у него никого не было. – С другой стороны, мы же не знаем, когда это случилось? Может, это несчастье с Антониной Семеновной произошло гораздо раньше, чем вышли молодые люди? – тонко намекнула она на ответную откровенность. Бурлаков молчал. – Ну нет, – продолжила логические построения Людмила Петровна, – раньше случиться не могло. – Почему? – Потому что вышли они после Юли и Киры. А, кстати, как грабители попали в квартиру? Дверь взломали? – спросила Людмила Петровна, решив не деликатничать и переть напролом, спрос – не убыток. – Вот, вот! – расхохотался Бурлаков. – А я все жду, когда же вы зададите этот вопрос. Он должен был у вас возникнуть сразу. Эх вы, горе-сыщица! – Да в сыщицы это ведь вы меня записали, Вадим Сергеевич! Это вы у нас – специалист по криминалу, а мне, слава богу, не часто приходилось сталкиваться с уголовщиной. Да еще и люди мне не совсем посторонние, растеряешься тут. Я весь день чувствую себя так, как будто меня по голове пыльным мешком стукнули! – Не скромничайте, – отмахнулся Бурлаков. – А взлома не было. Да и как вы себе представляете? Старушка, я так понимаю, была особой деятельной и энергичной. И вот, ломятся к ней в дверь, а она чего-то ждет? Не звонит в полицию, не стучит в стенку, не кричит с балкона? Все равно кто-то услышал бы! – Может, у нее тоже телевизор орал? – Орал, да… Но взлома не было. – Значит, сама открыла? Но эти молодые люди не вписываются в контингент клиентов Антонины Семеновны! Она открывала только знакомым, а с молодежью вообще предпочитала дела не иметь. – Откуда вам это известно? Вы можете дать стопроцентную гарантию? – Да, действительно… Это лишь ее утверждение… А отпечатки? – Чужих нет. – Ничего хитрого! Сейчас холодно, многие ходят в кожаных перчатках. Их могли просто не снимать! – Или кто-то открыл дверь «родными» ключами.