До приезда полиции Юля так и не вышла из ступора, только суетилась рядом, а Кира хорошо поработала. Хотя, конечно, ей досталось больше – врагов было пятеро. Вернее, четверо – Стас не вмешивался. А потом сам и прекратил свалку, и увел своих «орлов» от греха подальше. Кира, которой двигала оскорбленная девичья гордость, показала себя во всем блеске. Писать объяснительные ментам пришлось им двоим. Кто эти парни, никто не знал или не хотел говорить, и полицейские попеняли преподавателям, что пускают незнамо кого, а потом вызывают их на разборки. У преподавательского состава из-за инцидента были свои неприятности, но основную тяжесть наказания понесла Кира. Когда встал вопрос об отчислении, в училище снова нарисовался Стас, непостижимым образом узнавший о нависшей над девчонкой угрозе. И все как-то быстро уладилось. Оказалось, что родители Стаса были хоть и маленькими, но какими-то «шишками». С тех пор началась их дружба. Они с Юлей влились в теплую мужскую компанию, и ее вожак Стас как-то незаметно и довольно быстро стал ее, Кириным, рабом. А она, тоже как-то постепенно, его «серым кардиналом», хотя вовсе к этому не стремилась. В Стаса же по уши влюбилась Юлька. О том, чтобы выйти из компании, она не хотела и слышать. Первая ее любовь была безответной и несчастливой, но куда-то подевались ее самолюбие и характер? Юля осознавала, конечно, свою незавидную участь и роль Киры в этой пиковой ситуации, и отношения их стали весьма напряженными. Но хоть таким образом она хотела быть ближе к Стасу. Другой возможности Юля не видела. Даже криминальные наклонности членов компании не отпугнули ее, домашнего, хоть и строптивого ребенка. Ах, бедное женское сердце! Безоговорочная Юлькина преданность своей старшей подруге – первой подруге в ее жизни! – уступила место классической бабской ревности. Юля уже не таила в душе нелепую мечту, что Кира поменяет пол и они поженятся. Эта мечта родилась в полудетской Юлиной голове еще в начале их дружбы, когда однажды Кира высказалась в том плане, что ненавидит свою внешность и вообще жалеет, что родилась девушкой. Юля размечталась: вот бы Кира сделала операцию по смене пола! Тогда бы они всю оставшуюся жизнь были неразлучны. Кира посмеивалась. Юля периодически приступала с просьбами о спонсорстве своей гениальной идеи к непреклонной своей бабке-олигарху. Теперь же эта мечта стала просто навязчивой идеей Юли. Тогда бы все прекрасно устроилось! Кира перестанет быть интересной для Стаса, разве что он, в свою очередь, надумает преобразиться в девушку, чего и представить нельзя. Кира продолжала посмеиваться и помалкивать, молчаливо поощряя подругу. У нее на тот момент уже были свои резоны. За Стасом и его орлами пока ничего особо серьезного не числилось. Несколько припозднившихся поклонников Бахуса, которых они обчистили на ночных артюховских улицах, да три-четыре «разутых» машины – вот и все «подвиги». Пока что команде везло, они нигде не засветились. Кира с Юлей не одобряли способов отъема денег у граждан своими друзьями, отказывались принимать и подарки, купленные на ворованное. Но наступил момент, когда Кира сама проявила инициативу и озвучила идею с экспроприацией денежных средств у Юлькиной бабки. По принципу: если от многого отнять немножко… Причем, конечная цель операции не была обозначена, знали ее только сами подруги, а то бы Стас непременно заартачился. Для парней идея выглядела вполне невинно: жлобша-бабка не дает внучке ни копейки от щедрот своих, надо ее проучить немножко, попугать. Юлька ежилась, но оспаривать Кирину идею насчет «попугать» не посмела. Дверь Юля откроет своим ключом, девушки останутся в прихожей, чтобы не светиться, а парни войдут в комнату, где бабка обычно смотрит телевизор. Телевизор всегда орет, поскольку бабка глуховата. Она испугается одного только их появления и отдаст деньги. Ну, в крайнем случае, если вдруг вздумает кричать, пацаны ее слегка припугнут. Грабители-дилетанты не учли, что гладко бывает только на бумаге, и не утруждали себя проработкой деталей. А зря. Все сразу пошло наперекосяк. Антонина Семеновна не впала сразу же в ступор, а удивилась. А когда после состояния глубочайшего удивления должен был уже наступить ступор, он тоже не наступил. Она среагировала мгновенно: в руках у нее успела неведомо как оказаться хрустальная цветочная ваза, стоявшая на журнальном столике возле кресла, и она довольно метко запустила ее в самую гущу незваных гостей. При этом завыла сиреной, парни опешили, бестолково засуетились. Кира поняла, что, если не вмешается, все пропало. В кармане куртки у нее всегда имелся перочинный нож, на всякий непредвиденный случай, когда приходилось возвращаться домой поздно. Поздние возвращения были небезопасны, учитывая неосвещенные улочки старого города, на одной из которых она квартировала. Кира в отчаянии, что долго вынашивавшийся план рушится, рванула на этот вой и заорала: – Юльку держите! Трое держали в прихожей бившуюся Юльку, двое – бабку, а она с яростью, которая в драках пробуждалась в ней, а теперь вспыхнула стократно, тыкала в ненавистную бабку ножом и шипела: – Где деньги, старая карга? При этом в голове у нее билась мысль: «Все пропало! Тюрьма! Эта карга все, все испортила!» Юльке удалось вырваться и убежать, все же она была не хилая девочка. Бабка обмякла в Кириных руках и стала заваливаться. Кира выпустила тело из рук и помчалась за Юлькой. Парни – следом. Но сначала все же обтерли ручки двери, кому-то это пришло в голову, и подобрали киркин нож. Всех била дрожь. Нелегко в первый раз убивать человека, даже если ты «крутой пацан», какими они себя считали. И даже если не сам тычешь ножом. Все было ужасно. Киру сотрясала такая же дрожь и во время рассказа на допросе. Несколько раз она жадно припадала к стакану с водой, но в итоге обошлось без корвалола и кареты скорой помощи. Выговорившись, точнее, выкричавшись, она обмякла на стуле. – Еще один вопрос, Кира… Зачем все же вам нужны были так срочно деньги? Девушка мгновенно ощетинилась и «включила кобру». – Да что вы прицепились! Не мучайте меня! Все, больше ничего не буду говорить! Отправьте меня обратно в камеру! * * * Вся гоп-компания дала признательные показания по делу с нападением на юлину бабушку. Но при этом от нападения на Гарика дружно открещивались. Кстати вспомнили, что как-то отмечали на даче у Стаса (ставшей у них чем-то вроде малины, штаб-квартиры, местом встреч) день рождения Дрюни. Уже собрались уходить – темнело быстро, можно было опоздать на последнюю маршрутку, поскольку они по темному за город не ездили. Стас что-то замешкался, ликвидировал следы их присутствия. Стояли у калитки, курили. Рыжий с Михалычем шагнули за калитку и увидели в сумерках, как из ближнего переулочка двое вытащили третьего. Тащили под руки, почти волоком. Наверное, хорошо набрался мужик. Еще посмеялись на тему культуры пития, и что до города его тащить придется, вряд ли их в маршрутку пустят. А уж жене-то счастье привалило – отмывать дядю да одежку отстирывать. – Я б его отмыла! – процедила Кира. Парни промолчали, кто б сомневался. Но потом отметили, что тащили мужика не к дороге, а почему-то в противоположную сторону. Может, машина где-то ждала? А через пару дней пошла гулять по старому Артюховску жуткая история про бедолагу, найденного в колодце на старых дачах. Тогда им и пришло в голову, что мужика-то не пьяного тащили, а без сознания, потому и не к дороге троица направлялась, а в степь. – А что ж не пошли в милицию, не рассказали? Каждый из пятерки смотрел после этого вопроса одинаково с изумлением: ты чего, дядя?! Оно мне надо? Бригада из следственного комитета возила их на дачи, побывала в том самом переулочке, но что там можно было увидеть? Месяц прошел, и почти каждый день – дождь. Сеял, моросил, хлестал, стирал следы любых преступлений… Да, этот Легостаев. Как сквозь землю канул. Может, тоже в каком-нибудь колодце лежит? У него же нет такой жены, как Лидия Федоровна. Вообще никакой жены. Дом он, оказывается, совсем недавно сдал квартирантам, молодой паре. Взял квартплату за полгода вперед и больше не появлялся ни с какими проверками-инспекциями. А ребятам и в радость, всем бы таких хозяев! Соседи не в курсе, Виктор был мужик необщительный. Да и по бабам жил чаще, чем в собственном доме. На его даче вообще никаких признаков жизни. Получается, это он отдубасил своего приятеля, бросил в колодец, да и подался в бега? А кто тогда помогал ему тащить Гарика, если это их видела компания Киры? Ну нет, конечно их. Кого же еще, в этакую пору да в такой глухомани? Но если это была обычная пьяная драка, кто вполне профессионально проник в больницу и довершил дело, прикончив Игоря Юрьевича Херсонского и не оставив улик? Тот, кто работает в больнице? Оля Крохмалева? Нет. Информация о девушке никак не вязалась с образом хладнокровного убийцы. Бурлаков прекрасно помнил, как вела себя Оля на допросах, убитая случившимся, возлагающая всю вину на себя – по причине своей халатности. Буквально почерневшая от горя. От нее за километр веяло порядочностью – деревенская девочка, искренняя, без притворства. И зачем, зачем? Мотив? Любовь? Кого-то покрывает? Да, и Лида видела в ту ночь в больничной палате именно мужскую фигуру в медицинском халате. Конечно, в шоковом состоянии, в каком она пребывала, можно было и перепутать. Но толчок, от которого она улетела под кровати, произвела явно не женская ручка. Вот еще один момент: сейчас в нейрохирургии белые халаты мало кто из персонала носит. Врачи и сестры все больше в курточках и брючках самых разных расцветок. Халаты – это для посетителей. Их можно внизу, напротив регистратуры получить, но ночью там, разумеется, все закрыто на два старых, но надежных замка. Либо халат нужно было принести с собой. Кроме того, убийца должен был хорошо ориентироваться в отделении. Кто-то из посетителей, кто ранее уже дежурил возле больного? Но ведь надо было не только в отсутствии санитарки убедиться, а еще и про Лиду знать, и отследить, когда она выйдет из палаты… Кто-то из персонала? Вроде бы всех опросили, алиби проверили. И опять же – мотив, мотив! Кому могли помешать безобидный экс-алкаш и медсестра, вчерашняя студентка? Оля, что же ты видела, о чем так боялась мне сказать? Старый опер все больше утверждался в мысли, что убийство Гарика и смерть Оли самым прямым образом взаимосвязаны. Бурлаков Хозяев дачных домиков в переулочке-тупичке отыскать было несложно. Беда была в том, что никто из них ничего не знал. Большая часть владельцев фазенд, произведя осеннюю зачистку участков, оставляли на столах в своих хлипких домишках пол-литровку самогона, пару банок консервов для незваных гостей (своего рода откупную, чтоб не безобразничали и не крушили ничего) и разъезжались по квартирам до весны. Замки не спасали, их навешивали чисто символически, как говорится, от честных людей. Один из дачников, Михаил Александрович Коньков, ездил пару-тройку раз в неделю кормить собак. То была выборная должность, и дачники еще с осени определялись, кому нынешней зимой предстоит поработать кормильцем. Граждане скидывались и вручали избранному, точнее, изъявившему на этот раз желание добровольцу, энную сумму на прокорм животных – не до жиру, но с голоду не сдохнут, зиму перебедуют. Бурлаков навестил «смотрителя» в его городском жилище. Дедок, как и многие в его возрасте, оказался говоруном. – У них там, на дачах, собачий коммунизм, все поровну, – обрисовывал он ситуацию. – Что-то мне не приходилось встречать собачьих стай, где бы все было поровну. Грызутся, как и все, за кусок. Побеждают сильнейшие. – Так то – субординация, как иначе? У людей – не так? Вожаку – кусок послаще и в первую очередь, так на нем и ответственности больше. Зато вот когда Жульку машиной переехало, и она лежала со сломанной ногой, никто никогда куска не отнимет, а если кто и попытается – всей стаей отгонят, покусают. И лапу сломанную ей вылизывали, и в морозы вокруг нее кучей укладывались спать, чтоб не замерзла. Тут иначе нельзя – не выживут. Дачные собаки – это коллектив. Экипаж, я бы сказал! – Значит, нынешний год – вы их кормилец? – Ну да. Я бы даже сказал – кормчий, – без лишней скромности заявил дед Миша. – А так я все равно езжу кормить их, даже если не мой черед. Полезное с приятным соединяю, хоть свежего воздуху глотнуть, размяться. – Командир, то есть? Рулевой? – Командер, – согласился дед. У Бурлакова был племянник Сережа, сын сестры его жены Лены. Когда ему было лет пять-шесть, как-то он однажды набедокурил. Отец, мужчина мягкотелый и добросердечный, взялся его отчитывать, даже вознамерился строго наказать. Маленькая дрянь, став в горделивую позу и всем видом демонстрируя презрительное бесстрашие, заявила: – А ты у нас не командер! У нас командер – мама!