— Важно: у Леонарда в Вене начались — неизвестно от чего — денежные проблемы. — Так. І закінчилися, когда он обовязался работать с русским и посольством в один час с турецким. — Возможно, получая деньги не только за куафёрские услуги. — Причому и от москалей, и от османов. — Да, и те и другие при этом могли думать, что он работает только на них. А потом с приближением Наполеона, опасаясь Бонапарта, возможно, даже излишне, принял давнее предложение дюка де Ришелье переехать в Одессу. И это понятно — спокойней под крылом соотечественника, нежели где-нибудь в чужой Турции. – І от далі питання: работал ли Леонард в Одессе на османскую разведку, когда война началась?.. — …Или рассказал обо всём Ришелье и сумел оборвать опасные контакты? Думаю, точно об этом мы уж никогда не узнаем. — А от що з хлопчиком сталося? — Трудно сказать. Может, он к десяти годам стал слишком балованным, от рук отбился. И Леонард в 1812-м пристроил его в какую-то семью под Одессой на перевоспитание. Люди ж решили, что маленький Люсьен от чумы умер. А потом, с падением Наполеона, куафёр забрал его и выехал с ним из России. — Тоді, Танелю, аж два питання. Если это один и тот же Люсьен. Как из того харцызяки вырос куафёр одесский? И почему он не доехал до Парижа? — Так то ж очевидно, Степко! И взаимосвязано. Отье отвез своего сына на повторное перевоспитание — к своему знакомому в Лемберг. А сам поехал в Париж «налегке», не боясь, что сынок что-то натворит по дороге. Может, кстати, надеялся потом забрать, как обустроится. — Так, на те я й натякав. А третье — причем тут цыганка Тсера, цыгане? — «Цыганы шумною толпой по Бессарабии кочуют…» Сам об этом думаю. Леонард — оригинал и человек несколько авантюрный. Он мог иметь некие дела с цыганами, мог покупать у них какие-то оригинальные вещички для своей работы. А мог сына пугать ими, как делают некоторые. — Еге, щось таке. Слухай, Танелю, а то не секрет, что у тебя за срочная работа была от Воронцова? Экий забавный перевертыш получился. Через полгода Кочубей повторял, почти дословно, вопрос, который Натан задавал ему в апреле. — Какой там секрет, когда я с Орлаем и Брамжогло пол-Одессы поднял, чтобы задание выполнить. Нужно было подготовить доклад о стародавнем польском короле Владиславе Варненчике. Он героически погиб под Варной от турок — из-за измены венецианцев. Мы решили, что это к скорому падению Варны и скорому окончанию войны. Степан удивленно хмыкнул: — Ти це серйозно? — Что? — Ну, про «окончание войны»? — Вполне. А что? Говорят, турки слишком слабы перед русскими и всё идет к легкой скорой победе. — Гляжу, и ты восторженец… Та де ж це «говорят»? В «Одесском вѣстнике»? Чи на балах и в салонах? Там тяжкая война, Танелю, очень тяжкая. Дунайская армия людей тратит, как карбованцы к Різдву. Первей всего от местных болезней гинут. Но и в боях тоже. Тут же, на флоті, багато наших, з козаків. Они сказывают, у русских днями два кряду геть худых сражения были: в Гассан-Ларе, а через неделю — в Куртепэ. В армии опасаются, ежели Омер-паша дальше попрет, погано кончится. Горлис молчал в растерянности, не зная, что ответить. Уж слишком резко сказанное переворачивало картину сей войны, известную ему. Часы в гостиной пробили два часа. Степан засобирался. — Ну бувай, друже. За эту войну мы еще поговорим с тобой. Сам молюсь за наших там. Это ж и через меня задунайские хлопцы перешли к русским. * * * Сказанное Кочубеем про войну удивило Горлиса более всего, и на несколько дней отодвинуло его размышления обо всех прочих делах. Какое-то время он думал только об этом — и вправду вспомнил свои старые, десятилетней давности, разговоры со Шпурцманом, ответственным чиновником военного департамента в Одессе. Как тот ругал политику русских властей и с опаской говорил о будущей войне с Турцией. Он тогда еще предупреждал об опасных болезнях, которые будут косить русское войско похуже боевых потерь. Как же они назывались-то?.. Долго не мог вспомнить и был мучаем этим. А потом всё разом всплыло в памяти: «валахская язва», «молдавская проказа», «дунайская лихорадка». Да! Непременно нужно будет еще поговорить с Кочубеем об этой войне… * * * После узнанного от Карины важность изучения переписки Разумовского с Воронцовым-старшим многократно возрастала. Правда, тишина в доме, полезная для умственных работ, исчезла. Елизавета Ксаверьевна окончательно переехала с дачи Рено во Дворец. А с нею и дети. Они играли друг с другом, носились по разным комнатам. За ними бегали бонны. За боннами ходила графиня Воронцова, заодно надзирая за работами по обустройству и оформлению еще не сделанных комнат. Впрочем, в скучную архивную комнату к Натану дети заходили нечасто. Решение читать переписку с самого начала, чтобы, дойдя до нужных лет, лучше понимать, о чем идет речь, было правильным. Год за годом у двух послов вырабатывался свой особый кодированный язык. Чтобы понять их высказывания, нужно было поднимать хронологические таблицы и книги по недавней истории. Так, Венецианская республика, ликвидированная в 1797 году Наполеоном, далее называлась — «Упраздненная». Ее земли, отошедшие Австрии, именовались «наследством Упраздненной». Но вот, скажем, Ионические острова, имевшие другую, более извилистую судьбу, в переписке были «островным наследством». Османское посольство, появившееся в Вене (как и в Лондоне, и в некоторых других столицах) в 1793 году, упоминалось как «недавно открытое учреждение». Переписка, кодированная таким образом, велась на русском языке, чтоб еще больше осложнить чтение иностранцам. Но иногда в нее вставлялись отдельные слова, выражения на английском, немецком, французском языках. Так прочтя и расшифровав несколько первых писем, Натан вскоре понял, что, перейдя к следующим, уже начинает если не забывать, то путать, что чем было в первых эпистолах. Тогда он завел специальный «словарик», в который записывал имеющиеся расшифровки. После этого, систематизировав работу, начал шаг за шагом, письмо за письмом, продвигаться дальше. Но дело это было совсем не быстрое. * * * А 3 октября в среду фрегат привез в Одессу радостное известие — что османская Варна пала. Горлис сразу вспомнил рассказы Кочубея о сложностях войны, об успехах турок и неудачах русских. Уж не преувеличивал ли тот, не напутал ли чего? А может, был введен кем-то в заблуждение. Захотелось немедленно поехать к Степану, чтобы поговорить с ним об этом. Но подумалось, что это будет неловко — вроде как приехал уличать во лжи. Нет, уж лучше дождаться воскресенья. И тогда обсудить. Глава 28 Но 7 октября на утренней воскресной службе в высшем свете Одессы волнами разошлись тревожные слухи. Все говорили друг другу, что сие совершенно секретно и ни в коем случае нельзя пересказывать далее. Но тем не менее на ушко говорили. Потом, широко распахнув глаза, ахали. И отойдя от новости, спешили передать ее дальше. Известие действительно была крайне тревожное — и может быть, ужасное. Не для кого-то одного, а для всей Российской империи. Утром в Одессу прибыл курьер из Варны, добиравшийся лошадьми сухим путем. Он поспешил во Дворец на Бульваре, сказав, что должен передать архивные бумаги императору из рук в руки. Когда ж узнал, что императора во Дворце нет, то крайне удивился. И даже не поверил, думая, что бестолковые слуги что-то путают. Тогда еще раз, едва ли не по слогам, повторил им, что еще 2 октября на фрегате «Императрица Мария» Николай Павлович убыл в Одессу, где, согласно договоренности, должен находиться во Дворце графа Воронцова — вместе с оным. И ему, офицеру-курьеру, надлежит срочно передать архивные бумаги, рапорты, кои Его Величество, уезжая, велел собрать в Варне да Измаиле и доставить их в Одессу. Николай Павлович собирался взять их с собой в Санкт-Петербург, в каковой он планировал выехать сегодня, 7 октября. Если бы офицер, исполнявший роль курьера, не был таким уставшим с дороги и ежели б он только мог представить, что случилось, то не стал бы говорить открыто, в присутствии гражданских лиц, прислуги, такие вещи, оказавшиеся государственной тайной. Но сказанного не воротишь… Что ж получалось? Его Величество еще в четверг — в пятницу вместе со всей свитой (в том числе и Воронцовым) должен был быть в Одессе. А нынче уже воскресенье, но его всё еще нет. Меж тем над морем бушевали бури, и который день клокотал свирепый шторм. Так что тут можно было ждать самых плохих новостей — что корабль пошел на дно. Или же что фрегат отнесло к турецким берегам, где Его Величество вместе с ближайшим окружением мог быть взят неприятелем в плен. В услышанное трудно было поверить, но все передававшие новость клялись-божились, будто ситуация именно такова. Чтобы убедиться в небеспочвенности новостей, достаточно было посмотреть на графиню Воронцову, пришедшую на службу и молившуюся горячо, как никогда ранее. Даже через вуаль виделось, что лицо ее бледно, нос распух, а глаза набухли — от новых слез на подходе. После этаких новостей Горлис поехал к другу с совсем другим настроением. * * * А в доме Кочубеев было особое настроение покоя и счастья. У них ведь и раньше всё было ладно. Но — привычно ладно. Однако потом арест Степана показал, как всё хрупко, ненадежно. И сколь сильно нужно ценить то хорошее, что есть. Поэтому после возвращения Степана глаза его Надії горели вроде бы и прежним негромким семейным счастьем, но уже более ярким, прочувствованным — глубоким. Дети же, Мыколка и Уля, первые дни старались вообще не отходить от отца, боясь, что русские жандармы вновь уведут его куда-то. Но потом чуть успокоились, привыкли, что отец — дома и это надолго. Покловская временно перестала удивлять своими полесскими рецептами и готовила всё самое традиционное, привычное Степану, по чему он, будучи в тюрьме, соскучился. Вот и сегодня обедали борщом с вяленой таранью на буряковом квасу средней кислоты и голубцами на пшене трех видов — с фасолью, морковью и с мяском. Ну и, конечно же, оба блюда были немыслимы без прекрасной молдавской сметанки, только-только со Старого рынка. Натан не хотел говорить о серьезных вещах при детях, потому обошелся без добавки — чтобы побыстрей засесть со Степаном в его комнате. * * * — Степко, знаешь сегодняшнюю новость? — Знаю. Хлопці наші, з армійських, на утренней службе шепнули. — И что ж теперь будет — как думаешь? — Це залежно від того, що сталося. А мы пока за то не знаем. Проще всего, ежели царь потонул и тело его где-то на берег выкинет, так что русские найдут скоро и опознают, — Степан говорил об этом настолько спокойно и деловито, что даже Натана немного передернуло.